Город с балкона

Город с балкона

В этот осенний час, шесть тридцать утра, должно быть особо темно, густо темно, — ведь мы вступаем в наших широтах в царство длинной зимы. Но квадрат окна передо мной светится странным серебряным светом. За ним лежит город, — в дыму прозрачного, торжественного сияния большой луны, стоящей в утреннем небе, как громадная звезда, а небо уже посветлело, розовеет над горизонтом, и в его розовой дали встают белые, покрытые снегом склоны Арагаца.

В этот двойной час — соперничества ночи и утра — Ереван [112] прекрасен непередаваемой красотой. С двух сторон замыкают его двуглавое седло Арарата и четырехглавие Арагаца. Казалось бы, в бессмертии того, что сделано природой, таким маленьким и ничтожным должно казаться то, что сделано человеком, а между тем именно эти великаны на горизонте, эта совершенная прозрачность воздуха, чистота света, усиливающегося с каждой минутой, и помогают понять всю полноту и все величие архитектурного стиля Еревана, одного из наиболее органичных по стилю городов в нашем Союзе.

Тридцать лет назад его еще не было вовсе. На месте его был совсем другой, пыльный губернский городишко, с немногими крупными домами казенного образца, какие тогда воздвигались для «казенных присутствий» во всех углах России, независимо ни от характера, ни от истории, ни от географии местности. За главной улицей вставала неописуемая теснота переулков, целое сборище плоскоголовых, однообразных домиков, часто из необожженного сырца, грозившего рассыпаться через десяток-другой лет. На уличках было тесно и грязно. Никто их не подметал. Каждый день с четырех часов пополудни поднимался горно-долинный северный ветер — бриз; он дул с обнаженных песчаных склонов Канакерских гор. И начиналось то, что ереванцы называли «пыльной бурей». С гор неслась тучами мелкая, щебнистая, колючая пыль; с улиц столбом поднималась пыль своя, городская, полная мусора, бумажонок, нечистот. И все это крутилось, плясало в воздухе, забивало вам глаза и рот, хрустело на зубах.

Самое странное движение происходило порой по этим улицам. Ночью спали на ней какие-то животные, похожие на груду серых мешков. Утром они оживали, темные тени людей укрепляли им на спины деревянные домики, и животные вставали, отряхивались. Через минуту по улице проходил караван, он шел из араратских низин через весь город вверх, к Канакеру. Верблюд за верблюдом накладывали шлепающей походкой плоские следы на пыльную землю. От одного к другому была протянута веревка. Покачивая длинной шеей, верблюд приводил в движение грубые и странные колокольца, подвешенные к кадыку, — заунывная музыка странствующих. Это пчелы-путешественницы перебирались через весь город по главной улице «на дачу»: с июня, когда жара в деревнях под Ереваном становилась труднопереносимой, пчеловоды грузили свои улья на верблюдов и отправляли их в горы по единственному шоссе.

Пыли и ветрам в старом Ереване были открыты все четыре стороны: они гуляли в городе невозбранно[113]. Но только одно настоящее шоссе вело в город (из Араратской долины) и выводило из него (в сторону Севана): Ереван был классическим городом бездорожья.

Природа, казалось бы, собрала все свои контрасты, создавая этот город. Летом жара в нем доходит до 40 градусов, зимою морозы — до 20 градусов. По среднегодовой температуре он подобен городам Севастополю, Балтиморе, Плимуту, Лондону, Парижу, Турину; по средней температуре лета — Алжиру, Барселоне, Флориде; а по средней температуре зимы — Ленинграду, Новгороду, Хельсинки. Но в старом Ереване эти контрасты не умерялись ни наукой, ни благоустройством, не использовались ни медициной, ни искусством. К началу нашего века в нем было немногим больше двух десятков тысяч жителей.

Гордостью города в начале века была прекрасная вода, проведенная из «сорока родников» Кырх-булага, истоков реки Гетар. Но воды в старом Ереване видно не было. Вдоль улиц текли, правда, арыки, но они были грязны и засорены; стояли железные краны, но они были безобразны. Вокруг них никогда не просыхали лужи, толпились женщины с ведрами и чайниками.

Так, открытый для пыли и закрытый бездорожьем для человека, с чудесной водой, обезображенный городским неблагоустройством, с контрастами климата и природы, с красотами местоположения и старины, не использованными ни в сечении улиц, ни в плане; с прелестной рекой Зангой-Раздан, видимой жителю лишь в грязном крутом ущелье под стенами коньячного завода, незастроенном, как загородная свалка, — вот чем был старый Ереван около тридцати лет назад.

А сейчас… Выйдем на высокий балкон, не боясь колючего утреннего холодка. Рассвет уже перешел в яркий день, и в его сияющей голубизне город встает с четкостью хорошей цветной гравюры.

Прежде всего — горы. Они не голы и не песчаны, а покрыты черными точками деревьев. Тысячами, из года в год, высаживали после революции сюда, на эти пустыри, всевозможные саженцы, приспособленные к местному климату. Они крепко внедрились корнями в почву, укрепили ее, покрыли зеленой шапкой, — и канакерскому ветру нечего больше сдувать с этих гор на город. Но и в городе ему нечего сдувать с улиц и крутить в воздухе: блестящий, как зеркало, потемневший от непрерывного действия автомобильных шин асфальт покрыл новые, широкие, идущие во все стороны проспекты Еревана. Сколько их выходит сейчас из города вверх, в волнистые ущелья гор, и вниз в нескончаемые сады — равнины! Они бегут, извиваясь асфальтом, мимо новых цветущих поселков. Домики тут нарядные, крыши их двускатные, крытые красной черепицей. Там и сям встают широкие стены клуба, или школы, или фабрики.

Вернемся отсюда обратно в город и проследим другую темную ленту проспекта, бегущую в противоположную сторону. Здесь журчит вдоль асфальта Гетар. Еще недавно сюда ходили гулять «за город», — кроме старой каменоломни да заводика строительного щебня тут ничем городским не веяло. А сейчас город двинулся вверх и по берегам Гетара, наряжающегося в каменные набережные. Здесь расположен один из интереснейших институтов Академии наук, Институт стройматериалов и сооружений, и отдельные лаборатории его требуют себе все больше и больше места.

Поедешь по ущелью дальше — и попадешь в тенистые аллеи богатейшего зоопарка. Здесь во время эвакуации побывали звери из Московского зоологического сада: слон Вова, обученный всяким фокусам, и чудесный белый какаду Валя, болтавший целыми фразами и даже отвечавший нам на вопросы впопад и невпопад. Еще два-три узла дороги — и встают пышные брызги водяного каскада в разбитом на склоне горы многокилометровом ботаническом саду. Ереванский ботанический сад еще очень молод, и в зоне полупустыни трудно было сделать его многообразным. И все же много потрудился над ним дендролог проф. Г. Д. Ерошенко. В саду есть образцы интересных реликтов, прекрасный розариум, сосновый парк.

Вернемся и опять проследим ниточки выводящих из города дорог: и ту, ровную, обсаженную деревьями, которая ведет к вокзалу; и ту, что, не спускаясь к реке, взлетает на новый, грандиозный мост, соединяющий на огромной высоте два берега Занги на уровне города; и ту, которая идет вверх, слегка и незаметно повышаясь. Куда она ведет?

Только десять лет назад я ехала тут в самом примитивном экипаже человечества — в крестьянской арбе, везомой быками, потому что иным способом проехать по этой дороге было нельзя. Ехали долго, шажком, пока внизу одинокой лужицей между вытоптанной стадами травой не блеснуло озерко-пруд Тахмаган-лич, — никому тут не нужное, затерянное, заросшее, без единого жилья вокруг. А сейчас сюда идет трамвай: он идет по блестящему асфальту широкого проспекта Орджоникидзе, обстроенного огромными домами, парками, общественными зданиями, самого городского, самого крупного проспекта в городе. Есть одна особенность в этом новом замечательном ереванском районе, присущая лишь тем кварталам, которые строятся сразу и комплексно. Одиннадцать заводов и несколько промышленных предприятий находятся на этом проспекте, выходя прямо к тротуару своими фасадами. Среди этих заводов есть большие, общесоюзного значения, с собственными лабораториями, с цехами, похожими на гигантские светлые залы. Но заводской характер района, его ярко выраженный промышленный профиль не накладывают никакой печати на облик проспекта, не утесняют его, не обволакивают дымом и копотью, — словом, ничем не напоминают старые заводские районы. Наоборот, огромный парк, целое море зелени, прекрасная архитектура общественных построек, блеск и ширина асфальта делают проспект Орджоникизде одним из красивейших мест в городе. Он развивается все дальше, он идет к новой застроенной территории, скаковому ипподрому, городку сельскохозяйственной выставки, и одинокое озеро, оказывается, уже впаяно в его черту. Где оно? В красивом Комсомольском парке, построенном для молодежи, среди густых деревьев. На берегу озера лодочная станция, трамплин для купальщиков, вышка для парашютистов, пляж. И само озеро получило новое название — Комсомольское.

Так победили строители Еревана две главные его беды: бездорожье и пыль.

В старом, маленьком Ереване всегда было тесно, и городу, казалось, совершенно некуда развиваться. Но сейчас в новом, большом столичном городе Ереване появилось очень много пространства, его проспекты широки, как в лучших мировых центрах, его площади обширны, а в то же время открылись и новые возможности для его дальнейшего роста, — и по Гетару, берега которого укрепляются, получают красивые набережные, и к Арабкиру, по широкой улице Баграмяна, той самой улице, о которой поэт Ашот Граши так хорошо сказал в своем недавно вышедшем сборнике стихов:

Улица Баграмяна…

Становятся жизнью планы.

Ты слышишь пилы строителей?

Как скрипки,

Они поют,

На улице командира

Звучит мелодия мира.

По улице генерала

В спецовке шагает

Труд.

Улица Баграмяна…

Сквозь ветры и ураганы

Недаром знамя Победы

Пронес наш советский народ.

Деревья

Колышет ветер.

Мир просыпается светел.

Шуми наша славная улица.

Твое направленье — вперед!

Развивается город и далеко на юг, за станцию железной дороги… Зайдите в архитектурные мастерские городского Совета, — вам покажут проекты целых новых кварталов будущего города: комплекс домов Академии наук, комплекс благоустроенных жилых домов, комплекс одноэтажных вилл городка для работников искусств и литературы.

Ереван стал городом зелени. Не забудем, что географически здесь так называемая «зона пустыни». Посадить дерево — нетрудно; вырастить и сохранить его здесь — трудно. За несколько лет в Ереване посадили и сохранили немало скверов, деревьев, бульваров. Зелень обрамляет со всех сторон здание Театра оперы и балета. Выхоленные бордюры зелени оттеняют розовый туф Дома правительства. Зеленым бархатом окружено новое здание ЦК Коммунистической партии Армении. Новые парки отдыха и культуры окутывают Ереван с четырех сторон. Густой лес молодых деревьев поднимается вместе с шоссе на канакерские склоны. И в полный свой голос заговорила в Ереване вода.

Вдоль улиц красивые каменные раковины держат в своей глубине серебряную, день и ночь прядающую струйку живительной питьевой воды. Серебряным веером встают брызги двух фонтанов возле памятника Шаумяну. А красавица Занга вошла в самый город, или, вернее, центр города вышел к ней. Раньше надо было пройти 7 километров, чтобы добраться до красивого базальтового ущелья реки, а сейчас из центра, через подземный туннель-автостраду, вы в пятнадцать — двадцать минут выходите на прогулку прямо в это ущелье. Вам навстречу поет голубая река, несущая свои воды из Севанского озера. Берега ее одеты густым кружевом садов. Прекрасны эти сады в окраске осени: яркая желтизна ив, кроваво-красный цвет груши, коричневая ржавчина дуба. Тонко свистит гудок, бежит из ущелья паровозик, — это действует детская железная дорога, построенная здесь Ереванским дворцом пионеров; бегут вагончики, полные детворы, и гомон реки сливается со счастливым гомоном десятков детских голосов.

Новая Армения строилась почти тридцать лет. Но в послевоенной пятилетке строительство Еревана стало поистине грандиозным[114]. Армянские газеты в середине 40-х годов были полны «видениями Еревана» конца текущей пятилетки. Но, как и всегда у нас, действительность ярко превзошла все самые смелые мечты и планы.

Вместо воображаемого «города будущего» посмотрим сейчас на самый город, каким он стал трудом и волею большевиков за истекшие три десятилетия. В Шехерезаде дух, вышедший из бутылки, скованной печатью Соломона, строит из ничего в одну ночь, по приказу героя, волшебный город. Но вот это возникло без волшебства, хотя оно и прекраснее и богаче любого волшебства. Его создали не из кирпича, а из местного камня — строительного туфа всех цветов и оттенков. Благородный натуральный камень диктовал советским архитекторам и благородные архитектурные формы, органически связанные с классикой родного зодчества. Целая галерея больших общественных зданий, аллеи жилых домов, и ни один не похож на другой, но нет между ними и безвкусного противоречия: широкие камни фундамента, полуарки и полуколонны фасада, причудливые башенки наверху, красивые линии балконов, высокие открытые пролеты дворов с неожиданным видом на панораму города, на Арарат, — единство стиля, но без всяких декоративных излишеств. Это единство подчеркивается еще резче одинаковым размером каменных плит, идущих на постройку домов.

Два здания особенно хороши. Их ясная, продуманная красота как бы дает ключ к пониманию общего стиля города. Это Дом правительства из розового артикского туфа и Театр оперы и балета; оба — народного архитектора Армении, покойного академика А. И. Таманяна[115]. Он первый поднял голос за необходимость использования богатого древнего зодчества Армении как собственной классической традиции. Но все подлинно национальное, дорастающее до государственного значения, государственной высоты, основано не на одном умении использовать свою местную традицию, а и на творческом сочетании национальных форм с законами исторического развития общества. Академик Таманян был универсально образованным и культурным человеком. Он не просто возродил армянскую национальную архитектуру, а сумел сочетать художественные каноны классики с насущными требованиями великой советской эпохи, с высокой значимостью для народа общественных зданий. Именно это открыло перед молодыми архитекторами Армении широкую дорогу для развития. Ученики и соработники Таманяна: архитектор М. В. Григорян, создавший монументальное, а в то же время такое легкое и окрыленное, словно бегущее по стартовой дорожке своих лестниц, поднимая крылья для полета, здание ЦК Коммунистической партии Армении на проспекте Баграмяна; архитектор С. Сафарян, воздвигший на центральной площади города красивое здание треста «Арарат», с чудесными арками входа, похожими на внутренность створчатой раковины; архитектор Г. А. Таманян, достроивший театр своего гениального отца, — и много других талантливых строителей Армении всю душу вложили в счастливое творчество нашей великой социалистической эпохи. По городу можно пройти, как по художественному собранию, любуясь очерком новых домов и улиц. Вот большая, залитая светом, центральная площадь. Стремительная фигура Владимира Ильича (скульптор С. Д. Меркуров) встает над нею на гранитном постаменте. Против нее — недавно облицованное белыми плитами и снабженное красивым портиком старое, на четыре улицы выходящее своими стенами, здание Филармонии. Дальше, в северной части города, монументальные колонны Государственного издательства Армении; благородный мотив внутренней двусторонней лестницы — выложенная отполированным розовым мрамором передняя Государственной библиотеки; круглый гармоничный храмик, в своем круговом движении напоминающий знаменитый храмик Брамаите в Риме (Государственная обсерватория); строгие, увенчанные скульптурой стены рукописехранилища («Матенадарана»); задумчивый силуэт памятника Хачатура Абовяна в конце улицы, носящей его имя[116]. И высоко над въездом в город со стороны Канакерского шоссе возвышается грандиозный «Монумент Победы» работы архитектора Рафо Исраэляна и того же скульптора С. Д. Меркурова. Он посвящен нашей победе в Великой Отечественной войне.

Но не только в этих отдельных зданиях и даже не только в продуманных архитектурных ансамблях красота и новизна столицы Армении. В середине 40-х годов здесь уже было немало построено великолепных зданий и законченных ансамблей. Но в республике еще не хватало огромного количества мелочей для городского быта — деревянных, фарфоровых, металлических. Дома были построены, а двери и оконные рамы плохого качества; проведены были трассы для новых улиц, но вокруг домов не распланировано, во дворах — строительный мусор. Сейчас появилась комплектность. Прекрасная архитектура в прекрасном обрамлении: все асфальтировано, вдоль улиц деревья в вырезанных на тротуаре квадратиках; к подъездам ведут культурные дорожки; чугунные решетки по рисункам художников; газоны цветов и над цветами — изящная каменная ваза, обелиск, памятник; дорожки в скверах посыпаны песком, снабжены удобными скамейками. Сама уличная жизнь изменилась. Обязательные переходы по углам, сигнализация для транспорта, чинные новые троллейбусы, масса новых автомобилей — и целое море электрического света по вечерам, тоже обдуманного, тоже связанного с планом и внешним обликом города, — от столбов до фарфоровой арматуры.

Изменилась и внутренность домов, еще пять лет назад создававшаяся нетребовательно, лишь бы взойти по лестнице, закрыть дверь на замок, иметь фортку в окне. Сейчас — красивые лестницы из разнообразных цветных плиток; дверные ручки и замки дорогого, солидного сорта, полы в комнатах дубовые, паркетные, фарфор и мрамор в кухне и ванной, холодильники, кое-где электрические плиты. Блестящая сталь, отполированное дерево, цветной кафель, майолика — все это пока еще не в изобилии, не во многих квартирах. Но город стремится к этому, и комплектность городской коммунальной культуры создает то целостное впечатление от Еревана, о котором я говорила выше.

Не сразу создалось волшебное превращение грязного губернского городишки в передовой центр социалистической республики. При капитализме всегда налицо разрыв между благоденствием отдельной верхушки и благосостоянием всего народа; дворцы там уживаются рядом с лачугами, город небоскребов может подняться среди разоренных деревень, голодных пролетарских окраин. Но чтоб вырос город в нашей стране, как вырос Ереван, коммунистам Армении вместе со всей коммунистической партией, вместе со всеми советскими людьми нашего необъятного Союза пришлось много, много потрудиться. Надо было заложить социалистические основы тяжелой промышленности, обобществленного сельского хозяйства, покрыть страну заводами и фабриками, рудниками и электростанциями, дорогами и механизмами, вырастить, воспитать, вооружить знанием народные массы — не в одной только Армении, а и во всем нашем Союзе, потому что изолированного роста одного какого-нибудь уголка в нашей великой стране, сильной своим органическим единством, нет и не может быть. Светлая мысль нашей партии, светлый, неутомимый труд всего нашего народа вложены в каждый камень строительства маленькой республики Армении, как и всего Советского Союза.