Почему их лишили бенефиса?

Почему их лишили бенефиса?

Российская политическая сцена сквозь призму Эрнста Неизвестного

Смотрю по ТВ документальный фильм «Бронзовый век Эрнста Неизвестного» – и не могу оторваться. Пытаюсь понять, в чем слагаемые успеха. Конечно, прежде всего впечатляет мощная, ничуть не померкшая с годами личность главного героя. Плюс блистательная работа автора и режиссера Елены Якович. Она смогла сообщить фильму то легкое дыхание, которое и отличает в искусстве подлинное от неподлинного. Плюс продуманная стратегия «Культуры». Канал в последнее время позволяет себе запускать в прайм-тайм первоклассные проекты, не стоя на четвереньках перед зрителем. И наконец, немаловажный плюс – снайперское попадание в нынешний контекст.

Предвыборная кампания стремится к финалу. Спецназовцы от культуры призваны под знамена. Пушкинская проблема «поэт и царь» решается в наши дни до безобразия просто: где цари, там и поэты. Кажется, так было всегда. Но вот сидит в кадре известный скульптор, буднично и спокойно рассказывает историю своей жизни, и ты ощущаешь великую силу самостояния. Спасибо Эрнсту Иосифовичу. Он помог лучше понять и сформулировать то неясное, что угнетает отнюдь не только меня в последнее время.

1962-й, выставка авангардистов в Манеже. Хрущев с челядью обрушился с жесточайшей критикой на Неизвестного. И тут со скульптором случился, как мы бы теперь сказали, взрыв мозга. Прошедший войну кавалер ордена Красной Звезды слушал оскорбления генсека, шипение челяди, пугливый шепот коллег, и его пробил не липкий страх, а нечто совсем иное. Романтик Э. Н. был готов жить в обществе, где торжествует великий и ужасный КГБ в виде подтянутых гестаповцев, но он не был готов к «вакханалии лилипутов» в неуклюжих пиджаках. Художник счел себя внутренне оскорбленным «этим сплошным физиологическим безобразием». (Исключение он сделал только для Хрущева, с которым, несмотря на ор, сразу почувствовал «энергетическую общность».)

Это вам не стилистические расхождения с властью, ставшие с легкой руки Синявского общим местом. Это глубже и страшнее – почти физическое неприятие тех, кто правит вами.

Я ни секунды не была очарована Путиным и его политикой, но могу допустить, что в нем есть масштаб и своя система ценностей. Но отчего-то (могу даже догадаться, отчего) он окружил себя путинскими соколами, сотканными из громокипящей пустоты. Еще несколько телевизионных явлений народу Говорухина, и дело примет исключительно медицинский оборот. Интернет, по его мнению, находится в руках американского Госдепа. Креативный класс – это люди, которые прокладывают трубопроводы. Либеральная интеллигенция – сброд, проститутки, обезьяны, болото.

Хорошо, что с телеэкрана исчезли единороссы. Их тоже не рекомендовалось принимать в больших дозах (прежние дозы были очень большими). Но вот незадача. Замена мелькающего в кадре Грызлова на непрестанно мелькающего Кургиняна совсем уж невыносима. А Сергей Кургинян, приперченный Александром Дугиным, приправленный писателем-конспирологом Николаем Стариковым (имеется, оказывается, и такой писатель), возможен только при наличии в доме запаса успокоительных средств. Леонтьев с Прохановым тоже не подарок. Но все-таки это люди, выражаясь языком Неизвестного, более крупного помола. В них есть страсть, убеждения, пафос собственной правоты. Остальной контингент охранителей – от пассионарной мадам Нарочницкой до вельможного защитника «Национального интереса» (название передачи) Дмитрия Киселева; от суетливого политолога Сергея Маркова до невнятного государственника Аркадия Мамонтова; от телекиллера в отставке Доренко до возбужденного идеолога Андрея Исаева – с их вечным словоблудием на темы величия и непогрешимости державы никакого другого чувства, кроме чувства внутренней оскорбленности, о котором рассуждал Э. Н., вызвать не в состоянии. И припечатал бы еще: цивилизация крыс…

Почему же сегодня власть, имеющая неограниченные возможности, пользуется услугами вполне ограниченного контингента? Так было всегда, доказывает Неизвестный. В нормальной стране Моцарт охранялся от массового Сальери. И только советская власть поддерживала бездарность против дара, леность против трудолюбия, уродство против красоты, косноязычие против нормальной речи. Эрнст Иосифович очень хотел играть по правилам, то есть добиться покровительства «неуклюжих пиджаков», но презрение к ним мешало. Была нищета и тяжелое русское пьянство, разгром мастерской и уничтожение многих работ, невозможность жить и дышать. Его просили только об одном – напиши покаянное письмо Хрущеву, и все будет хорошо. Он отказался, потому что его тошнило.

А у наших культурных героев, которым ничего кроме разве что недофинансирования не грозит, рвотный рефлекс отсутствует. Ходят на встречи к высшему начальству, сидят смирно, опустив глаза, покорно кивают. Пока там отыскался один свободный человек – Юрий Шевчук, остальные молчат. Берегут голос для предвыборных роликов. «Соцреалисты», – сказал бы о них Неизвестный. Для него соцреализм не стиль искусства, а стиль поведения в жизни. И добавил бы: «Ты жопошник, подхалим, значит, соцреалист».

Впрочем, это не единственное испытание, через которое проходят известные люди. Эрнст Иосифович авторитетно утверждает: не встречал ничего более страшного, чем любовь российского общества. Если они тебя любят, то считают своей собственностью, которая должна соответствовать их представлениям о тебе. Напился Энди Уорхол – это его личное дело. Напился Евтушенко – значит напилась вся Россия. Форменная истерия вокруг самого обсуждаемого события последних дней, пропутинского ролика с участием Чулпан Хаматовой, подтверждает верность данного наблюдения. Кого больше любим, того больше и третируем – с обеих сторон.

Примечательно, что в размышлениях художника нет ни гнева, ни пристрастия. Мне показалось, что его голос дрогнул лишь один раз, когда он вспомнил фразу Юрия Любимова: нас лишили бенефиса. Не знаю, как насчет Любимова, но Неизвестного точно лишили бенефиса не родине. Зато взамен ему дали такую энергию противостояния, о которой можно только мечтать. Оттого он, контуженый инвалид второй группы, почти умерший от ранений на фронте (мама даже получила похоронку), и сегодня, в свои восемьдесят семь лет, остается самим собой.

Прислушаемся к его финальному монологу: «Мы живем в предчувствии осевого времени, когда все идеологии, экономики, религии исчерпали себя. Должно начаться что-то новое».

Хорошо бы они исчерпали себя к четвертому марта. Так ведь не успеют, точно не успеют.

22 февраля