Харьковская одиссея

Харьковская одиссея

Примерно месяц спустя после освобождения Лимонов решил поехать в Харьков, чтобы навестить своих родителей.

Эдуард говорил со мной о необходимости сделать это несколько раз, чуть ли не с первого дня, как только вышел за ворота колонии. Но были сомнения: пустят ли его на Украину? Ходили слухи, что после последней поездки Лимонова в эту страну и выступлений там с речами о принадлежности к России «города русской славы», каковым является Севастополь, демократические власти Украины якобы объявили его персоной нон грата. А если это так, то ехать туда один Эдуард разумно опасался.

«Вот если бы с тобой…»

Я согласился. Но отправляться в Харьков поездом мне не хотелось, и поэтому я предложил поехать на моей машине: «Возьмем пару твоих ребят и рванем с утра пораньше. Да и в случае чего на машине возвращаться будет легче — развернулся и все. А на поезде с билетами может возникнуть проблема…»

Так и договорились сделать.

Но дела, навалившиеся на Лимонова после освобождения из заключения, все никак не давали ему возможности оставить Москву. Ему нужно было получить паспорт, где-то зарегистрироваться, встать на учет в отделении милиции по месту своей регистрации. И так далее. Все это требовало не только времени, но и немалой беготни.

А вот новый французский паспорт Лимонову выдали во французском посольстве в Москве без всяких бюрократических проволочек.

Кстати, на прием к послу мы с Эдуардом поехали вдвоем, так как до этого, пока он сидел, я уже дважды встречался и с послом, и с консулом, которых очень беспокоила судьба гражданина Франции месье Лимонова. Теперь же оказалось, что в посольстве новый консул. И этот дипломат тоже захотел с нами познакомиться, поздравить Лимонова с освобождением, а мне задать ряд вопросов, связанных с прошедшим в Саратове судебным процессом и освещением его в прессе.

Затем консул любезно устроил нам небольшую экскурсию по зданию посольства, показав галерею портретов всех французских послов в России, начиная, кажется, еще с наполеоновских времен…

Когда мы покидали посольство, охранник у ворот (совсем не тех, через которые мы туда заходили) — простецкого вида дядька в униформе — вдруг негромко, с почтительной улыбкой на лице произнес: «Adieu, monsieur Limonov!»

Такое искреннее внимание и уважение, проявленные французами к его персоне, искренне порадовали и даже развеселили Лимонова.

Но с соотечественниками дело обстояло несколько сложнее.

Вниманием со стороны простых россиян Лимонов теперь, после суда и триумфального возвращения в Москву, обделен не был, но на уважение со стороны официальных лиц ему рассчитывать пока не приходилось.

И тем не менее, несмотря на массу важных дел в Москве и различных сложностей, ехать в Харьков все же было необходимо.

Престарелые родители Лимонова, обрадованные освобождением сына и заждавшиеся его, плохо себя чувствовали. Особенно отец, который уже практически не вставал с постели. И надо было торопиться, чтобы застать его в живых.

— Ну что — едем? — в очередной раз спросил меня Лимонов.

— Едем, — подтвердил я.

— Проскочим? Ты как думаешь?

— Попробуем. В любом случае попытаться надо.

— Да, хотя бы попытаемся…

Участковый милиционер — высоченный капитан, кабинет которого находился в районе метро «Алексеевская», без лишних вопросов разрешил Лимонову покинуть Москву, чтобы повидать родителей. Да и впоследствии он никогда не препятствовал ему уезжать из города — в Питер или куда-то еще, когда это было необходимо.

В ближайшую субботу, в 5 часов утра, я подъехал на своем недавно купленном «лексусе» на Космодамианскую набережную Москвы-реки, к огромному светлому сталинскому дому, где в квартире, предоставленной политологом Станиславом Белковским, жил в тот период Лимонов.

Эдуард, а вместе с ним Анатолий Тишин и Дмитрий Нечаев уже ожидали меня наверху, в квартире, в полной готовности.

Ребята погрузили в машину сумки со своими вещами и книжками Лимонова для харьковских нацболов, и мы вчетвером поехали по летней, еще только просыпающейся, безлюдной и оттого вдвойне прекрасной Москве в направлении Симферопольского шоссе.

Лимонов расположился, как обычно, когда ездил со мной, на переднем сиденье, ребята — сзади, я полностью открыл окно со своей стороны, и прохлада июльского утра вместе с этим огромным городом, сверкающим на солнце и разбегающимся в разные стороны от бесшумно и плавно несущейся вперед тяжелой машины, наполнили нас ощущением свободы, здоровья и ожидания приключений. А что еще нужно человеку? Хорошие, счастливые минуты были, скажу я вам!..

И вообще в те годы мы все были моложе; то, что произойдет с Россией в скором будущем, нам, опьяненным свободой и успехом, было неведомо; и фраза «Мясо, водка, женщины, война!» была тогда чуть ли не любимым нашим тостом, наравне с шедшим всегда первым по очереди «За нас здесь!», затем «Мы — русские! Ура!», а у лимоновцев еще и «За революцию!».

Под словом «нашим» я имею в виду не только нацболов, но и свое собственное окружение — художников, литераторов, журналистов, музыкантов и даже близких мне по духу адвокатов, каковых было и есть немало.

И вы знаете, к этим брутальным тостам всегда с удовольствием присоединялись и наши женщины, и… адвокаты-евреи! А слова «война» и «революция» для большинства из нас означали именно «приключения»!..

Успев выехать за город до появления в Москве первых потоков машин и автомобильных заторов, мы помчались на юг.

Окончательно проснувшиеся от свежего ветерка ребята заговорили между собой, а когда начинали разговаривать мы с Лимоновым, они уважительно умолкали, стараясь нам не мешать и прислушиваясь к тому, что рассказывал их вождь.

А он, естественно, больше рассказывал о том, что пережил за последние два с половиной года, о тех людях, с кем познакомился в тюрьмах и в лагере, говорил с ребятами об их совместных партийных делах и ближайших планах.

Я включил радио. Болтая, мы периодически прислушивались к тому, что передавало «Эхо Москвы». Потом, когда отъехали подальше от города и сигнал «Эха» до нас уже не доходил, в ход пошел CD-чейнджер.

Мы слушали поздние альбомы The Beatles, о которых я не раз говорил с Лимоновым, когда он еще сидел в Лефортово, и Эдуард начал вдруг переводить тексты их песен.

— Да, — сделал он чуть погодя вывод из прослушанного, — Леннон посерьезней и интересней будет, чем Маккартни.

Я, конечно, был рад такому повороту в восприятии Эдуардом творчества Леннона, но не подал и вида, а ребята, не знавшие о наших давнишних спорах, ничего, конечно, из последних слов Лимонова не поняли, кроме сказанного.

Потом мы слушали музыку других исполнителей, не снижая «планку», установленную Битлами: от Alan Parson’s Project до The Police, от Led Zeppelin до Sparks и Yes. Дорога до Харькова длинная — через четыре области: Тульскую, Орловскую, Курскую и Белгородскую, да еще через половину Московской! К сожалению, в моем музыкальном кейсе в машине не оказалось в тот момент ни Ramones, ни Sex Pistols, ни других, любимых Лимоновым, панков или представителей новой волны. Но в целом нам и музыки, и разговоров вполне хватало, чтобы не замечать, проезжая по российской глубинке, ее безликих городков и грязных рабочих поселков, убогих деревянных домов с покосившимися заборами вдоль дороги и черными сараями в глубине их дворов.

Когда Лимонов прочитал нам одно из своих новых стихотворений, я позволил себе прочесть свое, но более старое:

Прощайте, безобразные поля,

Нагие, обезумевшие вербы,

И проводов натянутые нервы,

И деревень ослепшие глаза.

Я ухожу. Прощайте навсегда.

Прощайте, безобразные пейзажи.

Я не любил вас, ненавидел даже,

А то, что плачу, это — ерунда.

Я читал, глядя прямо перед собой, в тот момент, когда мы на бешеной скорости пролетали мимо вот таких же точно безобразных полей, деревень и всего прочего, что может вызвать только тоску и уныние. Когда закончил читать, Лимонов с нескрываемым удивлением посмотрел на меня, даже развернувшись ко мне корпусом.

— Это — мое, — пояснил я и снова включил музыку.

Часам к десяти мы захотели перекусить и остановились было в поселке с весьма характерным для этих мест названием Чернь. Но придорожные заведения общепита там были слишком подозрительны. И мы поехали дальше, мечтая найти какой-нибудь трактир с нормальной домашней кухней.

Уже ближе к полудню, в деревне под названием Курицы мы, разумеется, нашли то, что искали. Вывеска на одной из изб прямо говорила, что здесь «Вкусная еда».

— Если деревня Курицы, значит, по крайней мере, яичница там будет, — предположил я. — А еще я хочу густой деревенской сметаны. Целый стакан.

— Коров тут что-то не видать, — произнес Лимонов, вылезая из машины.

— Только пусть посмеют нас не накормить! — угрожающе прорычали ребята, разминая затекшие руки и плечи.

Но тем не менее в этом трактире, хотя в прейскуранте он значился по-советски, привычно, столовой, оказалась действительно очень вкусная домашняя еда. И там, как по заказу, была и яичница, и настоящая деревенская сметана, и какие-то румяные пирожки, блины и все остальное, что в ресторанных гидах обычно называется «аутентичной русской кухней».

Весьма скромная (даже бедная) обстановка внутри помещения не портила общего впечатления от заведения, так как, во-первых, и комната (обычная небольшая комната самой обыкновенной деревенской избы), и две пожилые поварихи (они же и подавальщицы, так как в столовых официанток не бывает) выглядели очень аккуратными, а во-вторых, мы были голодные и злые, как стая волков.

Лимонов решил выпить немножко водки. Под такую закуску — не грех! Я не мог составить ему компанию, так как находился за рулем, а ребятам не полагалось, что называется, по службе, ведь они выполняли функции охраны Лимонова. Поэтому ему пришлось пить одному.

Впрочем, насколько я помню, Толя Тишин вообще тогда к спиртному не прикасался. А Лимонову и в самом деле необходимо было расслабиться, потому что впереди его ждал волнительный день, и ни наши беспечные разговоры в дороге, ни музыка не могли все равно отвлечь его от тревожных мыслей.

После обеда в Курицах мы понеслись навстречу приключениям с удвоенной силой.

Ближе к теплым южнорусским краям, где-то начиная с Курской области мимо нас то и дело стали мелькать какие-то небольшие речки, пруды и прочие водоемы, на зеленых и песчаных берегах которых белели обнаженные тела загорающих людей. По обочинам дороги помимо старух, продающих местные фрукты и овощи (а когда мы с Лимоновым ехали по этой же трассе в апреле 2008 года, те же самые старухи продавали бананы — тоже, видимо, местные), нам все чаще стали попадаться бредущие гуськом в обоих направлениях дети с родителями и компании юных девиц в модных купальниках, с пляжными принадлежностями в руках.

— Дачники, — определил опытным взглядом Тишин. — Может, искупаемся?

Я не возражал. Но Лимонов не хотел терять время, и ребята, только что плотно поевшие, быстро заснули под равномерное покачивание машины.

К контрольно-пропускному пункту на российско-украинской границе мы приехали около трех часов дня. Российский погранпост мы прошли без осложнений: у нас проверили паспорта и быстро пропустили. Но на украинском посту начались приключения, которых мы и ждали.

Во-первых, нужно было оформить въездные документы на машину и купить у украинцев страховку на себя и всех, кто был со мной. Машина была новой, поэтому ее страховать, слава богу, не пришлось. Меня вынудили даже купить у них в магазинчике, расположенном тут же, рядом, наклейку на стекло с буквами RUS, как будто это было и так не ясно по номеру моей машины.

— Бизнес по-хохляцки, — прокомментировал стоявший следом за мной в очереди мужик, которого не переставая дергал за руку мальчишка лет шести.

Во-вторых, потребовалось заполнить кучу формуляров и каких-то анкет на каждого из нас четверых. В-третьих, это сами очереди, которые были здесь везде, а к погранпункту — просто огромные!

Наконец мы преодолели все эти препятствия и вышли «на финишную прямую».

— Последний дюйм, — объявил я, одновременно вспомнив и название любимого с детства фильма Эдуарда.

«Трещит земля, как пустой орех…» — пелось в том фильме.

И точно — земля, наша единая всегда земля трещала, по милости политиков, настроивших на ней пограничные полосы и посты.

Чтобы лучше понять то, что натворили в 1990–1991 годах наши политиканы, чтобы почувствовать боль двух братских народов, никогда не живших порознь друг от друга, а тут вдруг отделившихся и разделивших единую свою родину — Русскую землю на части, нужно приехать вот на такой пограничный пункт и постоять в очереди среди простых людей — украинцев и русских, послушать, о чем они говорят и какими словами ругают своих правителей.

Скажу только: у меня лично не было никакого ощущения, что мы пересекаем якобы условную границу, как нас о том заверяли и Кравчук с Кучмой и с Ельциным, и Ющенко с Путиным. Я видел перед собой настоящую и очень серьезно обустроенную и охраняемую украинской стороной пограничную линию, которая бугрилась и краснела, как незаживающий рубец, на измученном теле нашего единого испокон веков государства.

Подогнав машину к будке пограничников с жовто-блакитным флагом, я сунул им в окошко наши паспорта и заполненные формуляры, в то время как Лимонов, пересевший заранее на заднее сиденье под защиту тонированных стекол, и два наших спутника находились в машине.

В будке послышались шум и какое-то движение.

— С вами едет Савенко Эдуард Вениаминович? — спросили меня на чистом русском языке откуда-то изнутри после довольно продолжительной паузы.

— Да, а в чем дело?

— Это который Лимонов?

— Да, Лимонов.

— Но его же арестовали в России за терроризм?

— Оправдали и отпустили. А в чем, собственно, дело?

На мой вопрос никто не ответил, но через мгновение из будки выскочили два офицера-пограничника, чтобы убедиться, что в моей машине находится именно Савенко-Лимонов. Они распахнули задние двери и увидели великого и ужасного Лимонова, без привычных уже бороды и усов, который спокойно сидел в кепочке и даже не удостоил их своим взглядом.

К этим двум пограничникам вскоре подошел и третий, видимо их начальник. Он тоже посмотрел на Лимонова, после чего все трое куда-то быстро ушли.

— А как же мы? — крикнул я им вдогонку, но они даже не обернулись.

Минут через пять-семь пограничники появились снова, и старший приказал мне отогнать машину в сторону, чтобы не мешать тем машинам, которые были в очереди за нами. А Лимонову предложил пройти вместе с ним в пограничную будку.

Когда я, поставив машину туда, куда мне указали, зашел к пограничникам, то увидел Лимонова сидящим у них за столом над чистым листом бумаги и с авторучкой в руке. Он был явно подавлен, плечи опущены, и внимательно слушал то, что ему говорил старший пограничник. А тот говорил, что Служба безопасности Украины запретила Лимонову въезд на территорию страны. Что Лимонов нарушил этот запрет. Что теперь они вынуждены будут решать вопрос о его задержании до трех суток с последующей экстрадицией в Россию.

Позднее Эдуард признается мне, что в тот момент он снова почувствовал холод наручников.

— Стоп! — сказал я и постарался улыбнуться. — Господа офицеры, давайте спокойно разберемся. Мы в первый раз слышим о запрете Эдуарду Вениаминовичу посещать Украину. Это первое. Второе — он едет сейчас сюда, чтобы навестить своих старых, больных родителей, всего на день-два, не больше…

— Я уже им это сказал, — вставил Эдуард. К тому же, как я понял, он уже успел представить им и меня как своего адвоката.

Постепенно лед начал таять. Пограничники поняли, что мы и в самом деле не были в курсе тех решений, которые приняла их СБ несколько лет назад. А следовательно, нельзя трактовать то, что Лимонов оказался сейчас в этом помещении, как «результат успешной операции украинских пограничников по задержанию нарушителя государственной границы».

Офицеры стали расспрашивать Лимонова, где проживают его родители, как долго он их не видел и все такое прочее. Они же потом и рассказали нам, что запрет на въезд Лимонову на территорию Украины установлен давно и на много лет вперед. Соответствующую отметку об этом они, чуть позднее, сделали в его паспорте.

— Сергей Валентинович! — обратился ко мне старший из них. — Тогда помогите пока Эдуарду Вениаминовичу составить объяснение, а мы сейчас постараемся решить вопрос, чтобы немедленно возвратить его на территорию России.

— А я-то сам могу поехать в Харьков? — спросил я больше для поддержания разговора, чем из практического интереса.

— Разумеется, можете. Хотите — на машине, а хотите — на рейсовом автобусе. Тут до центра города рукой подать.

Мы быстро составили с Эдуардом объяснение о том, с какой целью он хотел приехать на Украину. Потом решили, что я в любом случае его здесь не оставлю, а в Харьков на автобусе поедет Толя Тишин, который и расскажет родителям Лимонова, что произошло на границе.

Так мы и поступили: Анатолий взял одну из сумок с вещами и пошел на автобусную остановку. Вернуться в Москву теперь он должен был поездом. А мы втроем, через непродолжительное время, в сопровождении старшего офицера, поехали назад — к российскому погранпосту. Там украинский пограничник передал своему российскому коллеге паспорт Лимонова, тот тут же вернул его владельцу, и мы тронулись прочь от этой долбаной условной границы.

Первые десять-пятнадцать минут мы ехали молча. На душе у каждого из нас было так мерзко, что говорить совсем не хотелось.

Потом, ближе к Белгороду, я предложил Лимонову не возвращаться сейчас в Москву, а остановиться на день в этом городе.

— Снимем гостиницу, и я завтра съезжу в Харьков и привезу тебе оттуда хотя бы мать, если отец действительно неподъемный. Повидаетесь с ней, поговорите. Часа четыре вам вполне хватит. А потом я ее отвезу назад. Хоть получится, что мы не напрасно съездили…

Лимонов на такой вариант согласился.

В центральной гостинице города мы сняли два номера (один для себя, другой для ребят, ведь теперь Тишин сможет вернуться в Москву вместе с нами), и на следующий день, с утра пораньше, я вместе с Нечаевым (который уже бывал ранее в Харькове и знал, где жили родители Лимонова) помчались снова к границе.

На этот раз мы преодолели ее быстрее. Украинские пограничники меня узнали и пропустили без задержки, а вот таможенники приказали поставить машину на стоянку досмотра и устроили настоящий шмон.

До Харькова мы все-таки добрались. И нашли нужные нам улицу и дом достаточно легко и быстро.

Сам город напомнил мне польский Вроцлав: дома такой же довоенной и послевоенной постройки — имперский, сталинский архитектурный стиль; широкие улицы, большие площади, много трамвайных линий и зелени.

Но там, где жили родители Лимонова, были сплошные хрущевские пятиэтажки, и этот район напоминал скорее московские спальные кварталы где-нибудь в районе Профсоюзной или Маршала Жукова до периода их современной, лужковской, застройки.

Квартира Вениамина и Раисы Савенко располагалась на последнем, пятом, этаже серой панельной коробки с запахом канализации и давно не крашенными стенами в подъезде.

В двухкомнатной квартире с крохотной кухней и раздельным санузлом, когда мы приехали, находились, помимо хозяев, Тишин и еще кто-то из местных нацболов.

Дверь нам открыла сама Раиса Федоровна — седая, маленькая, но еще очень подвижная старушка. Она была уже предупреждена Толиком о нашем приезде. Раиса Федоровна сразу, у порога, обняла и расцеловала меня и тут же проводила в спальню, где на высокой кровати, головой к двери и ногами к окну, лежал в белой нательной рубахе (какие еще в советские времена выдавали солдатам, и я сам когда-то такую носил) Вениамин Иванович.

— Веничка, смотри, вот и Сережа приехал! — радостно сообщила Раиса Федоровна своему мужу. — А мы тебя ждем с самого утра…

Нет, конечно же они ждали (ждали много лет) своего любимого сына, а я был в данной ситуации, после вчерашних событий, лишь утешительным призом.

— Наконец-то мы тебя увидели, а то все в газетах читаем да по телевизору… — продолжала говорить Раиса Федоровна. На ней было надето синее легкое летнее платье с белыми крупными цветами, наверное самое лучшее в ее гардеробе.

Она усадила меня на стул, стоявший рядом с кроватью. И я теперь смог рассмотреть Вениамина Ивановича. Это был чрезвычайно худой, с практически лысым черепом старик, у которого только в области висков оставались еще редкие пучки седых волос. Он взял своими тонкими руками мою ладонь и принялся гладить ее, словно слепой. Я неотрывно следил за его руками с длинными пальцами, которые, казалось, были такими же прозрачными, как и он сам, — с кожей цвета слоновой кости.

— Тебе было трудно, — сказал он тихим голосом. — Я знаю, я это знаю…

Я молчал.

— Нормально доехали? — спросил он чуть погодя.

— Нормально… Эдуард очень переживает, что так получилось. Он хотел вас увидеть. Может, все-таки отвезти вас?

— Да куда ему! — ответила за мужа Раиса Федоровна. — Он уже еле встает. Я его на себе в туалет таскаю.

— Нет, я не смогу, — согласился с ней Вениамин Иванович. — Вы поезжайте с Раей, а она мне потом расскажет…

Мы побыли все вместе еще некоторое время. Вениамин Иванович спросил меня о самочувствии сына и о том, как он сейчас выглядит:

— Снова с усами и с бородой?

— Нет, еще без усов… Похож на вас.

Вениамин Иванович впервые за все время улыбнулся. Ему было приятно.

В моих словах не было ни лести, ни лжи: Лимонов и впрямь лицом похож на своего отца, но всем остальным, в том числе и характером, он явно в мать.

Осматривая комнату, где кроме старого, как и все здесь, платяного шкафа больше ничего и не было, да и не могло поместиться, я заметил лежащую на шкафу гитару.

Раиса Федоровна перехватила мой взгляд и пояснила, кивнув на мужа:

— Это он раньше играл. И пел.

— Что? — откликнулся Вениамин Иванович.

— Ничего. Это я Сереже про твою гитару рассказываю… А вот Эдик не играл. Но петь тоже любит.

— Да, — подтвердил Вениамин Иванович.

Я сразу вспомнил кадры энтэвэшного репортажа из колонии, где Лимонов поет в лагерном хоре песню Геннадия Гладкова из мультфильма «Бременские музыканты»:

Ничего на свете лучше не-ету,

Чем бродить друзьям по белу све-ету.

Нам дворцов заманчивые своды

Не заменят никогда свобо-оды…

Кафка!.. Но я, разумеется, промолчал.

(Когда в 2010–2012 годах я работал над музыкальным альбомом ЛИМОNOFF, то попросил питерского музыканта Наиля Кадырова использовать в аранжировке песни «Ножик» («Батя, ты мой батя…»), посвященной отцу Лимонова, акустическую гитару, на которой так любил играть (и, по словам Лимонова, играл замечательно) Вениамин Иванович Савенко. Исполнил ту песню в альбоме земляк Лимонова — харьковчанин Захар Май.)

Через два часа мы приехали в Белгород, где мать наконец встретилась с сыном после долгой разлуки и немалых испытаний, выпавших на его долю. Они посидели вместе в гостиничном номере, потом — в просторном холле отеля, где не было людей, но было более прохладно, чем на улице под лучами июльского солнца.

Четыре часа спустя я повез ее назад в Харьков.

Когда мы благополучно преодолели границу и все сложности и переживания остались позади, я включил CD-проигрыватель, и Раиса Федоровна услышала мою только недавно записанную и еще даже не слышанную самим Эдуардом, песню «Хризантема». (Ему я ее приберег на обратную дорогу в Москву.)

— Это стихи Эдика! — признала Раиса Федоровна произведение сына. — А поет кто?

— А поет Сергей Валентинович, — пояснил ей Нечаев.

— Сережа, это ты?! — не поверила она. — А ну-ка, включи еще раз… Да, точно — ты… Романс!

Еще до наступления темноты мы вернулись в Белгород уже вместе с Тишиным.

При последнем пересечении границы нас снова подвергли проверке украинские таможенники, которым моя машина, видимо, примелькалась. Не знаю, чего они хотели у нас найти, переворошив второй раз за день всю машину. Наверное, сало — главный стратегический продукт независимой Украины. Но ни сала, ни горилки мы с собой не везли.

За всей этой суетой и волнениями нам некогда было о них даже и подумать…

Лимонов с нетерпением ожидал нас в гостинице.

Куда-то идти искать приличный ресторан после дневного сумасшествия с пересечением границы четыре раза подряд и сотнями километров пути мне не хотелось. Ужинали мы в летнем кафе-шашлычной, неподалеку от гостиницы. Выпили с Лимоновым за его родителей немного водки, которую запили пивом и заели шашлыком.

Вокруг нас было полно людей, но безбородого Лимонова, к счастью, никто не узнавал. Со всех сторон раздавалась громкая музыка и стоял сплошной мат. Обычный воскресный вечер.

Утром, с сознанием выполненного долга, мы отправились в Москву.

Дорога домой всегда кажется короче и приятнее, чем из дома. Мы снова беспечно болтали, слушали музыку, вспоминали вчерашний безумный день и наслаждались южнорусскими пейзажами, так разительно отличающимися своей буйной растительностью и яркой зеленью от безобразных, более сдержанных пейзажей центральных и северных областей. Настроение у нас было хорошее, а после остановки в полюбившейся нам деревне Курицы, где мы и позавтракали, а заодно и пообедали, дорога домой показалась еще короче и приятнее.

Чем ближе к Москве, тем нам становилось веселее. Мимо уже промелькнула знакомая Чернь, и поплыли тульские убогие деревни и поселки.

— Кошечка, миленькая, куда же ты бежишь? — ласково сказал Лимонов, заметив далеко впереди перебегавшую нам дорогу кошку. — Куда же ты глупенькая… глупая, дура, тварь, сука, б…дь, тебя же сейчас на х… задавят!..

Толик и Дима позади нас покатились со смеху. Проводив взглядом благополучно избежавшую смерти кошку, Лимонов тоже рассмеялся.

В таком настроении мы и въехали в Москву.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.