ЛИВИЙСКАЯ «ОДИССЕЯ» ОБАМЫ
ЛИВИЙСКАЯ «ОДИССЕЯ» ОБАМЫ
В марте 2011 года западные страны решили вмешаться в ливийскую гражданскую войну, и многие политологи стали обвинять их в том, что они наступает на старые грабли. Ведь Ливия Каддафи во многом напоминала саддамовский Ирак: крупная нефтяная держава во главе с харизматичным лидером, которому удалось установить светский режим и приструнить местных исламистов. Казалось бы, в США и Европе такого правителя должны носить на руках, однако вместо этого его обвиняли во всевозможных злодеяниях и вводили экономические санкции против его страны. «До боли знакомый сценарий, – отмечал эксперт лондонского Королевского института оборонных исследований Шашанк Джоши, – и даже повстанцы, которые пользуются поддержкой Запада, как и иракские шииты контролируют нефтеносные регионы страны. А вторая по величине государственная нефтяная компания Ливии Arabian Gulf Oil Company финансирует оппозицию»[512].
Конечно, западные и восточные ливийские племена всегда были на ножах. В эпоху итальянского колониального владычества страна была фактически расколота на Триполитанию на Западе и Керенаику на Востоке. Восточные племена сыграли ключевую роль в борьбе за независимость, и именно их ставленником был король Идрис I, свергнув которого, Каддафи стал опираться на западное племя аль-каддафа. «Проживающие на востоке племена зувайя и мисрата, – писал автор книги «Ливийский парадокс» Луис Мартинес, – чувствовали себя обделенными и постоянно плели интриги против ненавистного полковника»[513]. Как утверждал бывший посол СССР в Ливии Павел Акопов, «хотя Каддафи пытался соблюдать балланс между племенными лидерами, восток страны всегда бурлил. Здесь, в Зеленых горах и крупных портовых городах, таких как Бенгази и Тобрук, проживали наиболее состоятельные ливийские граждане, презрительно именовавшие Каддафи «королем бедняков». К тому же на востоке всегда была сильна исламистская оппозиция режиму. Тот же Идрис, отстраненный Каддафи от власти, был, как известно, внуком легендарного ас-Сенусси – основателя исламистской секты ваххабистского толка»[514].
Однако, что бы ни говорили об оппозиционных настроениях на Востоке, у некоторых арабистов складывалось ощущение, что в отличие от волнений в Египте и Тунисе, события в Ливии изначально были кем-то срежиссированы. Ведь если бы это было не так, плохо организованные, не обученные военному делу мятежники вряд ли смогли бы так долго противостоять хорошо подготовленным частям Каддафи. Как отмечал бывший посол в Ливии Олег Пересыпкин, «повстанцы очень ловко обращаются с легким оружием – гранатометами, «Калашниковыми», и закрадывается подозрение, что это вовсе не мирные демонстранты, которые разграбили склад с вооружением. Думаю, в действительности это наемники, финансируемые Западом. Об этом говорят многочисленные факты. Откуда, например, у мятежников появились монархические флаги Ливии, да еще в таком количестве? Когда они успели их изготовить?»[515]
Таким образом, становилось очевидно, что западные политики изначально планировали воспользоваться волнениями в арабском мире, чтобы избавиться от Каддафи. Только осуществить это они надеялись руками повстанцев. И первые три недели им сопутствовал успех. Мятежники захватили три четверти ливийской территории и угрожали Триполи. Однако затем правительственные войска перехватили инициативу. Жестко подавив восстание в Аль-Завии и вернув под свой контроль нефтеналивные порты Рас-Лануф и Брега, они начали продвигаться к столице повстанцев Бенгази. А директор Национальной разведки США Джеймс Клэппер провозгласил на слушаниях в конгрессе, что «у ливийского режима есть все шансы одержать верх в противостоянии с оппозицией»[516].
Именно в этот момент 17 марта западные страны протащили в Совбезе ООН резолюцию, устанавливающую над Ливией зону, закрытую для полетов и позволяющую использовать любые необходимые средства для защиты мирных ливийских граждан (за исключением наземной военной операции). Казалось бы, борьба с сепаратистами – внутреннее дело Ливии, однако, как отмечали эксперты, в современном международном праве на смену безоговорочному признанию суверенитета приходит доктрина гуманитарных интервенций. «Конечно, запретная зона осложнит жизнь Каддафи, – утверждал эксперт из Брукингского института Кеннет Поллак. – Ему тяжелее будет перемещать войска, обеспечивать снабжение армии. Утратит он и основное тактическое преимущество на поле боя – возможность использовать военную авиацию. Однако, скорее всего, он продолжит громить повстанческие отряды и западные союзники либо будут вынуждены взирать на это с высоты птичьего полета, либо дать добро на вторжение сухопутных войск»[517]. «За прошедшее десятилетие, – писал американский политолог Росс Доутхэт, – Соединенные Штаты дважды устанавливали зоны, запрещенные для полетов, – в бывшей Югославии и в Ираке. В обоих случаях это становилось лишь трамплином для дальнейшей эскалации: массированных бомбовых ударов, вторжения, оккупации…»[518]
Тем не менее Каддафи попытался переиграть своих западных противников, пообещав выполнить условия резолюции и остановив боевые действия. Его сын Сейф аль-Ислам объявил, что Ливия прислушается к советам международного сообщества и не будет вводить в Бенгази армию, ограничившись антитеррористическими подразделениями. Ход изящный, нечего сказать, однако на Западе его изящество не оценили. Да и сложно представить себе, что должны были сделать ливийские власти, чтобы предотвратить операцию «Одиссея». Ведь если военная машина закрутилась, ее уже не остановить.
20 марта французские ВВС начали бомбить войска Каддафи, а американские и британские корабли выпустили 110 крылатых ракет по объектам ПВО. В результате авианалетов погибло более 60 мирных граждан, и это настроило против коалиции умеренных политиков.
Когда гражданская война в Ливии только началась, глава Пентагона Роберт Гейтс, выступая в военной академии Вест-Пойнт, заявил, что «тот министр обороны, который посоветует президенту США начать очередную военную операцию в Африке или на Ближнем Востоке, закончит свои дни в доме для умалишенных»[519]. Не менее рационален был глава комитета начальников штабов адмирал Майкл Маллен, который после принятия резолюции ООН настаивал, что «целью военной операции, если она все-таки будет проведена, должна быть защита мирных граждан, а не падение Каддафи».
Госсекретарь Хиллари Клинтон долгое время поддерживала точку зрения военных-реалистов, однако в итоге отдала предпочтение сторонникам гуманитарной интервенции во главе с американским представителем в ООН Сьюзен Райс. В 90-е годы Райс была советником Билла Клинтона. Именно она настояла на том, чтобы Вашингтон не вмешивался в события в Руанде, и не могла себе этого простить.
Гуманитарную интервенцию поддерживали и конгрессмены. «По логике вещей, – писал Росс Доутхэт, – на смену вьетнамскому синдрому в Америке должен был прийти иракский синдром. Однако этого не произошло. Напротив, на Капитолийском холме, как и восемь лет, назад сложилась двухпартийная коалиция, выступающая за военную операцию на Ближнем Востоке. Причем в нее вошли как оголтелые либералы-прогрессисты из левого крыла демпартии, так и ультраконсерваторы из «Движения чаепития»[520].
Таким образом, у Обамы фактически не оставалось выбора. Из голубя он вынужден был превратиться в ястреба, копируя ультимативный тон и мессианский задор своего предшественника. «Нынешняя администрация, – писал обозреватель The Atlantic Эндрю Салливан, – готова пожертвовать своими принципами и отказаться от реалистической доктрины во внешней политике ради защиты мятежников, о которых мы ровным счетом ничего не знаем»[521]. Одним из немногих противников ливийской операции был президент Совета по международным отношениям Ричард Хаас. Он призывал США держаться в стороне от «средиземноморских разборок». «Это не гуманитарный кризис масштаба, скажем, Руанды, – писал он в The Wall Street Journal еще до начала военных действий. – В Ливии у США нет жизненно важных интересов и, размышляя о том, вмешаться ли нам в ливийскую гражданскую войну, мы должны понимать, что это будет не гуманитарная интервенция, а очередная военная авантюра США»[522].
Однако Обама не пожелал прислушаться к мнению реалистов, которые до этого момента оказывали решающее влияние на его внешнеполитический курс. Несмотря даже на то, что рисковал утратить поддержку электората, поддержавшего его когда-то на волне недовольства ближневосточными авантюрами Буша. И многие в Америке скептически отнеслись к решению президента. «Операция против Каддафи, – писал журнал The Nation, – может стать последней одиссеей Барака Обамы».
Конечно, Америка пыталась сделать хорошую мину при плохой игре и обещала играть в Ливии «вспомогательную роль», выдвинув на передний план своих европейских союзников – Францию и Великобританию. Французский президент Николя Саркози, которого давно уже называли «неоконом с французским паспортом», сразу дал понять, что мечтает о том, чтобы возглавить антикаддафистскую коалицию. Он признал оппозиционный Национальный переходный совет в Бенгази единственной законной властью в Ливии, активно сражался за принятие резолюции ООН, призвал нанести точечные удары по логову диктатора и провел в Париже чрезвычайный саммит представителей ЕС и Лиги арабских государств. Саркози, которому на следующий год предстояло участвовать в президентских выборах, надеялся поднять свой рейтинг с помощью «маленькой победоносной войны». К тому же с Каддафи у него были личные счеты. Лидер ливийской революции заявил, что финансировал предвыборную кампанию Саркози, но в итоге разочаровался в этом «клоуне». Такое определение привело в бешенство вспыльчивого французского лидера, которому не терпелось наказать обидчика.
К крестовому походу присоединился и британский премьер Дэвид Камерон, которому не давали покоя лавры Тони Блэра, игравшего значительную роль на мировой арене. Многие говорили, что участие в операции «Одиссея» является логическим продолжением провозглашенной Камероном доктрины «мускулистого либерализма», направленной против нелегальных иммигрантов-мусульман. Как это ни парадоксально, британское общество, за три года до этого яростно осуждавшее иракскую кампанию, поддержало инициативу премьера. Даже один из идеологов либеральных демократов Джулиан Эстл заявил, что «представление о вигах как об антивоенной партии глубоко ошибочно, и в случае с Ливией у Британии просто не существует другого выбора, кроме как военное вмешательство»[523].
Чем объяснялся такой порыв? То ли британцы хотели дать молодому лидеру тори понюхать порох, то ли по-прежнему точили зуб на Каддафи за теракт над Локерби и изгнание английских компаний из Ливии. «Самым разумным объяснением, – писала The Daily Telegraph, – является имперское сознание британцев, которые хоть и осуждали Блэра за то, что он втянул страну в пять вооруженных конфликтов, не имели при этом ничего против доктрины гуманитарных интервенций, воспринимая ее как нечто органичное, отражающее глубинные черты их менталитета»[524].
Особенно приятно было для англичан играть первую скрипку, избавившись наконец от традиционной роли «американского пуделя». «Это личный дипломатический триумф Камерона, – писала The Guardian после принятия резолюции ООН. – Он отстаивал идею международного вмешательства с самого начала, в то время как нерешительный, вечно рефлексирующий Обама изо всех сил сопротивлялся европейским союзникам, опасаясь быть втянутым в очередной ближневосточный конфликт и не отработать Нобелевскую премию мира»[525].
То, что основным партнером Соединенного Королевства являлась Франция, вызывало у британцев приятные ассоциации с эпохой Антанты. «Франция всегда была надежным союзником, – писал журнал The Spectator, – а на данный момент это единственная держава в континентальной Европе, которая что-то представляет собой в военном отношении. К тому же, если другие европейские народы являются просто хорошими соседями Британии, французов мы давно воспринимаем как своих кузенов»[526]. Стоит отметить, что Лондон и Париж были настроены куда более решительно, чем Вашингтон, утверждая, что целью операции должно стать не прекращение огня, а свержение ливийского режима.
Сам Каддафи называл операцию «Одиссея» «агрессивным «крестовым походом» колониалистов и обещал вести длительную войну с западными странами, «нацеленными на ливийскую нефть». «Вы – тираны и животные, которых интересует лишь черное золото»[527], – обратился он к лидерам международной коалиции. И, судя по всему, был не так далек от истины. Ведь одним из главных мотивов участия в операции для многих стран стало обещание Вашингтона предоставить им преференции на ливийском нефтяном рынке «в зависимости от вклада в общую победу». А поскольку 85 % нефти из Ливии поступало в Европу, у политологов были все основания назвать западный «крестовый поход» очередной войной за ресурсы.
Военное вмешательство западных стран позволило ливийским повстанцам перехватить инициативу у армии Муамара Каддафи. Однако участники международной коалиции долго не могли определить конечную цель операции «Одиссея». К тому же интервенция в Ливии, по словам политологов, могла окончательно взбаламутить весь Ближний Восток, ведь для мятежников стало очевидно, что чем ожесточеннее их сопротивление правящему режиму, тем больше они могут рассчитывать на поддержку Запада.
Для большинства американцев оставалось загадкой, почему президент Обама, не получив даже одобрения конгресса, ввязался в ливийскую авантюру. Критики указывали, что режим Каддафи не представляет угрозы для национальной безопасности США, обвиняли президента в узурпации военных полномочий, несдержанности и безрассудстве. Представитель прогрессистской фракции демократов, бывший кандидат в президенты Деннис Кусинич предложил даже вынести Обаме импичмент за втягивание страны в третий ближневосточный конфликт.
Не менее категоричен был и идеолог крайне правого изоляционистского крыла республиканцев Патрик Бьюкенен, назвавший политику администрации «гуманитарным идиотизмом». «Обаме, – заявил он, – следует вспомнить слова американского посла в России Джона Рэндолфа, который в 1830 году призвал Америку отказаться от помощи грекам, восставшим против турецкого владычества. «Почему мы должны помогать им? – писал Рэндолф. – Их семь миллионов. Мы же защитили себя, когда нас было всего три миллиона, притом против державы, по сравнению с которой турок покажется ягненком»[528].
«Война мистера Обамы» не пользовалась популярностью и в американском обществе. Операцию в Ливии поддерживали 47 % американцев, против выступали 37 %. Для сравнения: за вторжение в Ирак в 2003 году выступали 76 %, против – 20 %. Про Афганистан и говорить нечего: за вооруженную борьбу с талибами в конце 2001 года высказывались 90 % опрошенных, а против – всего 5 %[529].
Как это ни парадоксально, поведение Обамы не устраивало и тех, кто с самого начала выступал за военное вмешательство. Они сетовали, что президент решил нанести удар слишком поздно, когда берберский лев уже оправился от первоначального потрясения и начал теснить повстанцев. Но, пожалуй, больше всего их раздражали заявления Обамы о том, что Америка будет играть в ливийской операции «вспомогательную роль». «Он постоянно рефлексирует, осторожничает и ведет себя так, будто руководство свободным миром доставляет ему неудобство»[530], – говорил сенатор Линдси Грэм. А старый приятель Буша-младшего консервативный республиканец Рик Санторум и вовсе считал «национальным унижением» тот факт, что во главе западного воинства идут «французики». «У нас не главнокомандующий, а главнонаблюдающий»[531], – подводил итог будущий участник республиканских праймериз 2012 года Ньют Гингрич.
Либералы, напротив, хвалили президента за многосторонний подход и не возражали против лидирующей роли европейских стран. «Обама совершил настоящую революцию во внешней политике, – писал редактор The Newsweek International Фарид Закария. – Он порвал с традициями времен холодной войны, когда американцы солировали во всех военных операциях «свободного мира». И вместо того чтобы стать главным действующим лицом ливийского шоу, занял место на скамейке запасных. Участвовать в операции он согласился лишь после долгих уговоров. Думаю, это верная тактика, ведь Америке всегда больше подходила роль империалиста, действующего по принуждению»[532].
Было непонятно лишь, справятся ли с ролью лидера европейские державы. Операция «Одиссея» была передана в ведение НАТО. Однако, как писал The Economist, «в Североатлантическом альянсе – разброд и шатание. Американцы рассчитывают переложить все тяготы и расходы, связанные с вооруженным конфликтом, на европейских союзников, европейцы же уверены, что Америка рано или поздно возглавит операцию»[533]. Франция и Британия основной задачей международной коалиции считали свержение Каддафи, Турция – единственная мусульманская страна НАТО – ставила им палки в колеса, не желая признавать право союзников наносить точечные удары по стратегическим объектам, тяжелой технике и артиллерии ливийцев.
Большинство европейских стран раздражали амбиции Николя Саркози, который утверждал, что Париж не будет подчиняться командам из Брюсселя, поскольку НАТО играет в ливийской операции чисто техническую роль и не способна понять историческую миссию французов». Союзники призывали остудить пыл «венгерского клоуна, возомнившего себя Бонапартом», итальянцы обвиняли его в «неоимпериалистическом подходе», а немцы – в желании разрушить европейское единство. Франко-германский союз, составлявший всегда ядро ЕС, трещал по швам. Самоуверенное поведение Саркози было воспринято в Берлине в штыки. «Это оскорбительно, – говорили немецкие политики, – что Франция не захотела даже проконсультироваться с Германией по ливийскому вопросу». А министр экономического развития ФРГ Дирк Нибель обвинил Париж и Лондон в двойных стандартах. «Примечательно, – заявил он, – что именно те страны, которые с таким задором бомбят Ливию, продолжают экспортировать ливийскую нефть»[534].
Критики операции «Одиссея» не понимали также, кто будет ее спонсировать. Два ближневосточных конфликта и так являлись непосильным бременем для американской казны, и на третий у Вашингтона практически не было денег. Европейские страны в 2011 году были вынуждены существенно сократить свои военные бюджеты, и, если бы ливийская эпопея затянулась, могли просто вылететь в трубу. К тому же было неясно, чего, собственно говоря, добиваются западные страны. Хотят ли они установить в Триполи марионеточный режим, взять под контроль нефтяные месторождения, создать форпост в Северной Африке, или крестовый поход в ливийскую пустыню – это непродуманная бесполезная авантюра, ввязаться в которую США и Европа решили с досады оттого, что события в арабском мире развиваются совершенно не так, как им бы хотелось: лояльный Мубарак вынужден уйти, а непредсказуемый и эпатажный Каддафи, которого американские политологи окрестили «Вуди Алленом мировой сцены», продолжит мозолить им глаза.
Конечно, у союзников были неплохие шансы быстро разделаться с армией «ливийского диктатора». Ведь хроническое недоверие к военным и политические идеи народовластия привели к тому, что армии в обычном понимании этого слова в Ливии не было – был набор бригад, более или менее боеспособных. Об их боеспособности можно было судить хотя бы по войне с Чадом 1983–1987 гг., когда ливийские войска не смогли одержать победу над плохо вооруженным малочисленным противником.
В конце весны – начале лета 2011 года положение Каддафи становилось все более шатким. На саммите «восьмерки» в Довилле, который проходил в конце мая, традиционный союзник Ливии – Россия – присоединилась к западным державам, требующим, чтобы лидер ливийской революции уступил власть повстанцам. Мятежное правительство в Бенгази говорило об «агонии ненавистного полковника», на сторону оппозиции переходили высокопоставленные ливийские военные: офицеры и генералы, утверждавшие, что правительственные войска парализованы ударами НАТО и режим потерял возможность финансировать армию. Однако Каддафи не унывал. Не зря же многие эксперты называли его «политиком, который не знает себе равных в борьбе за выживание». Он обратился с просьбой о посредничестве к Греции и даже потребовал у правительства Йоргоса Папандреу разморозить счета ливийских чиновников. Кроме того, Каддафи отправил письмо в американский конгресс, в котором указал «благородным представителям Республиканской партии», что Соединенные Штаты берут на себя львиную долю расходов на операцию в Ливии и «американские налогоплательщики вынуждены отдуваться за своих европейских собратьев»[535]. Таким образом, Каддафи всеми возможными способами пытался посеять рознь в западной коалиции. И, как писала газета The Huffington Post, «семена его падали на хорошо взрыхленную почву. Ведь ливийская военная кампания постепенно становилась для трансатлантических союзников настоящим яблоком раздора»[536]. Очень показательной в этом смысле стала прощальная речь Роберта Гейтса, которую он произнес в Брюсселе 10 июня 2011 года за три недели до того, как покинуть пост главы Пентагона. «Вы надеетесь отсидеться в сторонке, – обрушился он на представителей европейской военной элиты, – переложив всю ответственность на Соединенные Штаты. И хотя операция в Ливии проводится в европейских интересах, доля США в военных расходах НАТО возросла сейчас до 75 %. И если так будет продолжаться, новые американские лидеры, которые уже плохо помнят эпоху холодной войны, махнут рукой на союзнические обязательства перед Европой»[537].
Каддафи, конечно, рассчитывал, что те политики на Западе, которые охотятся за его скальпом, окажутся в меньшинстве, Америка прекратит бомбардировки накануне президентских выборов, а европейские союзники ничего не смогут сделать в одиночку. И тогда правительственным войскам не составит труда разгромить повстанцев. Ведь позиции Каддафи в Ливии по-прежнему были сильны. И хотя отдельных чиновников Западу удавалось склонить к измене, вожди бедуинских племен сохраняли верность создателю Джамахирии. «Кодекс чести бедуина, – писал The Economist, – запрещает ему предавать человека, которому он служит. И Каддафи вполне может рассчитывать на западные ливийские племена»[538]. «Люди сжигают себя, чтобы свергнуть режим, а мы готовы сжечь мир, чтобы защитить нашего лидера», – говорили его сторонники.
Однако политологи были убеждены, что на востоке Ливии Каддафи уже вряд ли когда-нибудь восстановит свою власть. Ведь именно ради того, чтобы отбить у него восточные нефтеносные провинции, США и ЕС ввязались в ливийскую авантюру (неслучайно нефтеналивные порты Брега и Рас-Лануф стали главным яблоком раздора: они трижды переходили из рук в руки). «Сотрудники ЦРУ финансировали повстанцев, многие из которых были связаны с «Аль-Каидой», – говорил влиятельный республиканец Пол Крейг Робертс, – поскольку понимали, что в противном случае Америка может проиграть в схватке с Китаем за Черный континент. Поддерживая «свободолюбивых жителей Бенгази», США надеются замедлить создание Chinafrica, и на востоке Ливии они наверняка создадут независимое государственное образование, которое разорвет все сделки с Пекином»[539].
Что же касается остальной территории страны, ястребы считали, что сохранение Каддафи у власти, пусть и в усеченной Ливии, будет воспринято как поражение Запада. «Главное, – писал The American Thinker, – чтобы Обама не пошел у них на поводу и вовремя остановился. В конце концов, многие американские президенты завершали военную миссию, добившись лишь промежуточных целей. Здесь можно вспомнить и операцию Кеннеди в Заливе Свиней, и действия Рейгана в Ливане»[540].
Если дело все-таки закончится падением берберского льва, политологи призывали западные державы не повторять иракских ошибок, зачищая ливийский госаппарат от сторонников Каддафи. Ведь, несмотря на то что поначалу Соединенные Штаты объявили баасистов вне закона, со временем они стали единственной силой, на которую можно опереться в Ираке. «Не желая второй раз наступать на те же грабли, – писал The Economist, – западная коалиция не возражает против того, что в Национальном переходном совете Ливии присутствуют люди, когда-то входившие в ближайшее окружение Каддафи»[541]. Что вообще представляет собой ливийская оппозиция на Западе, практически никто сказать не мог. И уже тогда многие предполагали, что мятежники окажутся чудовищем Франкенштейна, как это произошло в случае с афганскими талибами и иракскими шиитами.
После начала ливийской операции многие эксперты стали говорить, что Обама продолжает дело Буша, расправляясь со странами, которых неоконы включили когда-то в ось зла. «Если продолжить ряд Ирак – Ливия, – писал журнал The Nation, – следующим звеном должна стать Сирия. Три эти государства очень похожи. В арабском мире это были изгои, не попавшие под влияние США, пережившие длительный период санкций, светские, социалистические, копирующие насеровскую модель державы. И если американцы будут последовательны, а последовательность, как известно, главная добродетель, следующий удар они нанесут по Дамаску»[542].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.