Одиссея Агафьи
Одиссея Агафьи
Вернувшись из абаканской тайги, я сразу написал в Шорию Анисиму Никоновичу Тропину, родственнику Лыковых. Написал так: «Если Вы, Анисим Никонович, приглашали Лыковых на житье сердечно, а не вежливости ради, то подтвердите свое приглашение – будет ясно, что делать в случае, если кто-то в таежной избе окажется в одиночестве».
Я ждал ответа из Шории, как вдруг позвонили из Абакана: «Агафья улетела к родне! Старик остался один». Никаких подробностей к этой новости не сообщалось, но я догадался: поехала в гости. Через неделю целая пачка писем подтвердила это предположение. О чрезвычайном событии писал Тропин Анисим Никонович, писал Ерофей, писал летчик из поселка Таштый Владимир Иванович Абрамов и абазинский фотограф Николай Петрович Пролецкий. И вот какая прояснилась картина.
Анисим Никонович, получив мое письмо, созвал родню, и было решено, не мешкая, ехать к Лыковым – уговаривать их перебраться к единоверцам. В поездку снарядили троих, в их числе поехал и сам Анисим.
«Посольство» к Лыковым добралось за сутки. Выслушав родственников, Карп Осипович, как и в первый приезд их, твердо сказал: «Нет, в миру нам не можно». Но в этот раз единство между дочерью и отцом дало трещину – Агафья проявила к приглашению интерес. Судя по письму Анисима Никоновича, возникли в таежной избе дебаты, не утихавшие целую ночь. «Дело дошло до большого…» Что стоит за словами письма, можно только догадываться. Упрекала родня старика? Приводила веские доводы, убедительные для Агафьи и неприемлемые для старика? «Дядя, – пишет Анисим, – вдруг натурально волком завыл. Мыпереглянулись: что с ним? «А это у него теперь часто бывает», – сказала Агафья. Рассудок Карп Осипович, однако, не потерял. На предложенный компромисс: «Ну пусть Агафья поедет к нам погостить», – он наложил вето: «А как поедет? На самолете? На самолет благословения не даю!» Родительское благословение для Агафьи было делом серьезным, и она тихо стала просить отца отпустить ее хотя бы недельки на две. Отец стоял на своем. Но Агафья нашла в себе силы ослушаться: «Тятенька, хочу поглядеть, как люди живут…»
Для Карпа Осиповича зарезали козла, наготовили ему дров, воды, Ерофей обязался навещать старика, пока он будет один…
«Я удивился, когда увидел на площадке возле поселка геологов толпу людей. Вахта вроде не кончилась, улетать некому, – пишет летчик Виктор Абрамов. – В толпе я увидел Агафью и опять удивился. Неделю назад я встретил ее в поселке – приходила к геологам погостить, одарила нас, летчиков, репою и орехами. Неужто за неделю успела соскучиться по поселку – путь-то сюда не маленький от избы. Но я остолбенел, когда услышал: Агафья летит! Со всех сторон мне кричали, чтобы я осторожнее был, чтобы без тряски.,. Агафья подошла к нашей „аннушке“, перекрестила дверь, двое бородачей помогли ей взобраться. И вот уже сидит рядом с пилотской кабиной, пристегнута. На лице ни малейшего страха, и даже напряжения нет. Доверчиво улыбается, как ребенок… Весь полет я искоса за ней наблюдал – обычная пассажирка! Одета несколько необычно: валенки не по росту, легонькое пальтишко, громадный платок… Когда начали снижаться у Абазы, гляжу, за пазухой руку держит. Ну, думаю, с сердцем, наверное, плохо. Нет. Достала большие часы на цепочке, щелкнула крышкой. Показывает спутникам, сколько летели».
Н.П.Пролецкий: «Часы Агафье подарил я. Взяла. И так полюбила часы – ни шагу без них. То и дело достанет и поглядит».
Тут же у севшего самолета показали Агафье автомобиль, лошадь, корову. В «Жигулях» отвезли ее с родственниками на вокзал.
Анисим Никонович Тропин в первых строчках письма извиняется за почерк. «Когда спускались к реке от Лыковых, метров двадцать я мягким местом утюжил скалы и малость повредил руку». Все же Анисим Никонович обстоятельно описал, как показывал Агафье железную дорогу: «Это вот рельсы… Это изба на колесах, в которой поедем». В вагоне он показал ей, как зажигается свет, как стелют постель, попросил проводницу познакомить новичка пассажира с устройством туалета. «Ночью лишь немного вздремнули. В купе, узнав, кто в нем едет, набились люди. Агафья не оробела. Стала даже шутить».
И приехали пассажиры в Новокузнецк. Три часа ждали другого поезда. Было время посмотреть город. «Показали мы ей улицы с большими домами, трамваи, троллейбусы. Свозили на площадь поглядеть новогоднюю елку. Смотрела на все молчком, но чувствовал я – волнуется. Вздыхала. А то скажет: «Дивно!»
До поселка после поезда ехали в автомобиле, потом на санях…
Месяц жила таежница у родни. Ее оказалось много: тетка (сестра матери), двоюродные сестры, племянники, свояк Карпа Осиповича. Все, конечно, хотели видеть и обласкать Агафью. Наперебой звали в гости. Тут Агафья узнала и баню, и чистую постель, и еду, от которой не могла отказаться. Были слезы и шутки. И посмеялись вдоволь – Агафья в этом была зачинщица. Подлечили ее деревенскими средствами. Побаловали всякими лакомствами. Сшили ей подходящую одежонку
Месяц гостила Агафья в «миру»: 21 декабря приехала в поселок, а 21 января уезжала. «На этот раз в поезде поспала. Утром все глядела в окно. Говорю ей: как телевизор окно-то! „Едак!“ – и засмеялась от того, что в самом деле похоже».
В Абазе, прежде чем ехать с вокзала на аэродром, Николай Петрович Пролецкий предложил Агафье с родней прокатиться по городу на его «Жигулях». «Заехали в универмаг. Интересно было посмотреть, как отнесется Агафья к обилию всего нужного и не очень нужного в человеческой жизни… Глядела на все с любопытством, но не растерянно. Подивилась обилию материи, одежды, обувки. Но дольше всего задержалась у полок, где стояли кастрюли, чугунки, сковородки. Указала на самовар: „А это цё?“ Я предложил ей выбрать что-нибудь нужное для хозяйства. Выбрала оцинкованный таз. Я подумал, что это следствие приобщения к бане, оказалось – „освящать иконы“… В большом магазинном зеркале Агафья увидела себя с тазом, родню и меня. Почему-то отражение всей нашей компании Агафью развеселило. Она притопнула перед зеркалом ногою в валенке, поправила платок, переложила из руки в руку таз… С тазом под мышкой, перекрестившись, забиралась она в самолет».
«По случайности я и обратно вез необычную пассажирку, – пишет летчик Абрамов. – Опять за ней наблюдал. И должен признаться, был озадачен: на самолете летит, но веселое спокойствие на лице, поглядывает в иллюминатор, как будто тысячу раз летала. Занята больше купленным тазом».
Родственники до порога таежного дома проводили путешественницу. «Карп Осипович обрадованно забегал, увидев нас. Попытались еще один раз его агитировать. Нет, твердо сказал: „Умирать буду тут“. А Агафья при сих словах утерла слезу». Далее Анисим Никонович пишет, что пять лет ничего не ловившие ямы как раз в канун возвращения Агафьи прихватили большого марала.
Ерофей, навещавший Карпа Осиповича, пока Агафья совершала свою одиссею, пишет: «Старик один тосковал люто. Когда я пришел, бросился на плечи и заплакал: «Один, совсем один…»
Ерофею пришлось тащить до избенки от самолета громадный мешок подарков, собранный для Агафьи родней. И конечно, любознательный Ерофей сразу же принялся, как он пишет, «интюрвировать» путешественницу. «У нее, как у первоклашки, появилось множество новых слов. Говорит их смешно, не всегда к месту. Что больше всего ее поразило? Не самолет. Поезд и лошадь! Рассказывает, как качался вагон, какие лавки в нем для спанья, как было тепло и чисто, что в окно видела. И с полным восторгом – как „ехала на коне“, как скрипел под полозьями снег, как мальчишки возле дороги на лыжах катались, как держала на руках годовалую девочку – дочку племянницы. В городе больше всего удивило ее многолюдье: „Людей-то как комаров. Сколько ж картошки надо на всех!“ Очень довольна поездкой. С отцом отношения напряженные. Старик сердит, что не послушалась. А она, чувствуется, с радостью осталась бы у родни».
В очередной приход Ерофей застал старика и Агафью больными. «Крепко простыли». К письму Ерофея приложен листок с печатными старославянскими буквами: «Болела крепко, но поднялась. А тятя в лежке… Спаси бог за батарейки, за красные нитки, за крупу и очки…» А далее несколько слов о гостеваний у родни: «Месяц жила покойно и хорошо».
Потом приходили еще письма от Ерофея. Он часто в минувшую зиму наведывался в «тупик». Простуда Агафьи и старика очень его беспокоила. Носил им всякие травы, заставлял парить ноги. «Едой бы их поддержать. Да ведь по-прежнему ничего не берут, кроме круп. Но хорошей поддержкой оказалось мясо оленя. Ловушка, „молчавшая“ несколько лет, сработала в нужное время. Мясо разделано хорошо и спрятано на лабазе. Одно опасение – медведь его может разнюхать».
Двое людей – ученый-селекционер и огородник из Подмосковья – атаковали меня письмами с просьбой заполучить на семена лыковской картошки. Ерофей, извещенный об этом, рассказал Агафье, в чем дело. И она тщательно, одну к одной, отобрала картофелины для посылки, подробно рассказала, как садят картошку, как сохраняют на семена, как сушат…
Поездку Агафьи к родне в поселке вспоминают как большое событие. Анисим Никонович Тропин, извиняясь за «дырявую память», шлет письмо, где сообщает подробности родственных разговоров с Агафьей и ее восприятия «мирской» жизни. «Забыл сказать вам: доила корову! Об этом животном она слышала много от матери. И в первый же день захотела поглядеть на корову. Походила, погладила. Поохотилась подоить. Коровы нового человека хорошо чуют и не всегда принимают. А тут, глядим, ничего, стоит… Пили свежее молоко с белым хлебом. Агафья хвалила. Однако сказала, что козье «покрепче».
Далее Анисим Никонович пишет: «Вся родня принимала Агафью как близкого человека и готова в любое время ее приютить».
Март 1986 г.