Пелевин

Пелевин

Нет нужды доказывать, что ВП большой писатель. Он – большой писатель.

Не такой Большой, как я, но и не Т. Устинова.

Не надо мне говорить, что он, создавая свои «триумфы боли», вкладывает в эти сочинения все изломы собственной тяжкой судьбы! Истинный масштаб ВП я сомнению если и подвергаю, то только в том понимании масштаб, каковой раздули и насаждают его апологеты, как и их кумир, символизирующие «шифрование пустоты», хотя то, что ВП любят Дмитрий Быков и Владимир Полупанов, и две девушки из Пскова, и бандюган (знаю его) из Вильнюса, для меня – аргумент сто семьдесят девятый; Быков вообще полагает «Обитаемый остров» шедевром. Я тут не о масштабе, мне неведомом ВП, хочу сказать, а о том, как он умудрился вас покорить.

Неясно, какая ситуация с литературными кумирами в России, нормальная или никудышная. Вроде все любят говнецо, с одной стороны, но с другой-то – человек вообще примитивен.

Его апологеты уверяют, что ВП умеет мелкие жестики повседневности сложить в космический пазл. Да, напишите еще: в его «Тхаги» слышно биение сфер.

Его тексты негуманно скучны, на тридцать пятой квазиметрафоре так и вовсе болезнетворные: у меня голова начинает трещать, я нуждаюсь в том, чтобы меня выволокли из этой паутины словесной.

Такое ощущение, что у него не просто фермент, отвечающий за эмоциональное сопереживание, а механизм, и он то включает его, то выключает. И невольно содержит огромный, с население Кутаиси, штат кормящихся на интерпретации его избыточно манерных текстов, несбывшихся, судя по зауми интерпретаций, прозаиков, будто глотающих перед квазиисследованиями прозак».

Хотя что тут интерпретировать? Если Сократ жил страстно и осознанно, как живет непередаваемый живчик Отарик, то ВП построил все на одном выражении лица: бесстрастного Знайки.

ВП намеренно туманен; и если вы дойдете, доползете до страницы этак 40-й любого его творения, вы поймете, что это самый метафорически амбициозный кусок дерьма в истории литературы.

Мне кажется, что, когда ВП пишет, он «весь во власти глубокого упадка духа»; человек просто встает и записывает эти всплески энергетического остроумия (слабоумия).

Он абзаца не упустит, чтоб, будто исследуя драматургическую возможность конкретной хуйни, не нагородить метафизический огород, маскирующий, давно подозреваю, временное помутнение разума или – тогда ой! – имманентное сумеречное состояние.

Капризуля от литературы, мазафака.