11 сентября и возвращение государственных служащих
11 сентября и возвращение государственных служащих
Когда в январе 2001 года Буш и его кабинет приступили к выполнению своих обязанностей, потребность в новых источниках роста для американских корпораций стала еще более острой. Мыльный пузырь информационных технологий уже лопнул, и за первые два с половиной месяца нового правления индекс Доу Джонса упал на 824 пункта, так что можно было опасаться серьезного экономического спада. Кейнс утверждал, что правительства должны предотвращать рецессии, создавая экономический стимул с помощью государственных работ. Но Буш пошел иным путем: правительство начало демонтировать само себя, скармливая куски общественных богатств корпоративной Америке, с одной стороны, в виде снижения налогов, с другой — заключая щедрые контракты. Руководитель Административно бюджетного управления при Буше, видный идеолог Митч Дэниеле заявил: «Основной принцип — что задача правительства состоит не в том, чтобы выполнять определенные функции, но в том, чтобы гарантировать их осуществление, — мне кажется совершенно очевидным»[849]. К таким функциям относилась и ликвидация последствий катастроф. Республиканец Джозеф Олбоу, которого Буш назначил главой Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям (Federal Emergency Management Agency, FEMA) — организации, которая занимается катастрофами, включая теракты, — называл свое новое место работы «программой с огромными субсидиями»[850].
И вот наступило 11 сентября, и неожиданно оказалось, что правительство, которое видит свою главную задачу в самоустранении, — это дурная идея. Испуганные люди искали защиты у сильного и надежного правительства, так что террористы могли на корню погубить проект Буша по аутсорсингу функций государства.
Какое то время казалось, что так оно и будет. «11 сентября все изменило», — сказал 10 дней спустя после терактов Эд Фолнер, старый друг Милтона Фридмана и президент фонда Heritage; он оказался одним из первых, произнесших эту судьбоносную фразу. Естественно, многие думали, что среди прочего произойдет и переоценка радикальной антигосударственной программы, которую Фолнер и его идеологические союзники внедряли на протяжении 30 лет как у себя дома, так и за границей. В конце концов, сами неудачи обеспечения безопасности в событиях 11 сентября были результатом того, что на протяжении более 20 лет государственный сектор разбирали по частям, передавая функции правительства корпорациям, ориентирующимся на прибыль. Как наводнение в Новом Орлеане выявило плачевное состояние государственной инфраструктуры, так и теракты 11 сентября наглядно показали вызывающую опасения слабость государства: в разгар спасательной операции вышла из строя радиосвязь нью йоркских полицейских и пожарных, авиадиспетчеры не успели вовремя заметить изменения курса самолетов, а террористы прошли через контрольные пункты аэропорта, где работали контрактники, многие из которых зарабатывают меньше, чем такие же служащие в закусочных [851].
Первой крупной победой контрреволюции Фридмана в Соединенных Штатах были нападки Рональда Рейгана на профсоюз авиадиспетчеров и отмена контроля над деятельностью авиакомпаний. Двадцать лет спустя была приватизирована вся система воздушного транспорта, там произошли сокращение штатов и отмена регулирования, при этом за безопасность в аэропортах отвечали главным образом низкооплачиваемые, плохо обученные и не состоящие в профсоюзах работники, нанятые по контракту. После терактов генеральный инспектор Министерства транспорта засвидетельствовал, что авиакомпании, обязанные отвечать за безопасность своих полетов, срезали любые расходы, чтобы снизить цены. «А это давление в свою очередь привело к значительному ослаблению службы безопасности», — сказал он Комиссии Буша по расследованию терактов 11 сентября. Опытный служащий Федерального авиационного управления, занимающийся вопросами безопасности, засвидетельствовал перед комиссией, что подход авиакомпаний к безопасности — это «пренебрежение, игнорирование и промедление»[852].
10 сентября полеты были дешевыми, и предложений было очень много, и казалось, что все это не имеет никакого значения. Но 12 сентября нанимать работников по контракту за 6 долларов в час уже казалось безумием. Затем, в октябре, парламентариям и журналистам были разосланы конверты с белым порошком, что вызвало панику из–за возможной эпидемии сибирской язвы. И опять таки в связи с этим приватизация 90?х предстала в ином свете. Почему эксклюзивным правом на производство вакцины против сибирской язвы обладает частная лаборатория? Разве федеральное правительство сняло с себя ответственность за защиту населения при возникновении опасности здоровью нации? Вдобавок в Bioport, приватизированной лаборатории, несколько инспекций обнаружили нарушения, и Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов на тот момент даже не дало ей разрешения торговать своими вакцинами [853]. Более того, если возбудители сибирской язвы, оспы и других опасных заболеваний можно было распространять по почте, через продукты питания и систему водоснабжения, как о том говорили СМИ, разумно ли осуществлять замыслы Буша о приватизации почтовой службы? И что случилось со всеми уволенными контролерами качества продовольствия и воды — может быть, их надо вернуть?
Протест против программ, служащих интересам корпораций, усилили новые скандалы, например вокруг Enron. Через три месяца после 11 сентября Enron объявила о банкротстве, в результате чего тысячи сотрудников потеряли свои пенсионные сбережения, а руководители, будучи информированными, успели заранее все «обналичить». Этот кризис еще раз показал, что частные компании неспособны оказывать необходимые услуги, особенно когда выяснилось, что махинации Enron с ценами на энергию несколько месяцев назад привели к масштабным отключениям электричества в Калифорнии. 90 летний Милтон Фридман начал опасаться возвращения кейнсианства, он даже жаловался, что «бизнесменов представляют публике как граждан второго сорта»[854].
Руководители корпораций быстро теряли свою репутацию в глазах общества, а тем временем работники государственного сектора, объединенные в профсоюзы, — злейший враг контрреволюции Фридмана — быстро наращивали свой авторитет. В течение двух месяцев после терактов доверие к правительству стало выше, чем когда–либо после 1968 года, и все это, как сказал Буш группе федеральных служащих, «благодаря тому, что вы хорошо делали свое дело»[855]. Бесспорными героями 11 сентября стали «синие воротнички» — нью йоркские пожарные, полицейские и спасатели, которые первыми отреагировали на катастрофу, причем 403 из них погибли при попытке организовать эвакуацию из башен и оказать помощь жертвам. Неожиданно Америка полюбила своих мужчин и женщин в униформе, а политики, стремительно надевшие бейсболки нью йоркской полиции и пожарного департамента, изо всех сил старались приспособиться к этим новым настроениям.
14 сентября Буш встретился с пожарными и спасателями у развалин башен близнецов — советники президента называли это «моментом, когда быка берут за рога», — и приветствовал тех самых бюджетников, объединенных в мощные профсоюзы, которых современное консервативное движение решило упразднить. Конечно, это был его долг (в те дни даже Дик Чейни надел каску), но он не был обязан делать это столь убедительно. Сочетание искренних чувств с потребностью общества в лидере, достойном такого момента, превратило его выступление в самую сильную речь за всю политическую карьеру.
В течение нескольких недель после терактов президент совершил большое турне по общественному сектору: посетил государственные школы, пожарные станции, мемориалы, центры контроля и профилактики заболеваемости, он обнимал служащих, благодарил их за работу на общее благо, превозносил их неброский патриотизм. «Мы обрели новых героев», — сказал Буш в одной речи, в которой прославлял не только спасателей и пожарных, но также и учителей, почтальонов, работников здравоохранения [856]. В эти дни люди, работающие на благо общества, получили столько уважения и похвал, сколько в США на их долю не выпадало за последние 40 лет. Неожиданно вопрос о сокращении бюджета был снят с повестки дня, а в каждой новой речи президент говорил о новых амбициозных государственных проектах.
«Башни близнецы требовали перемены экономического курса и объявления новой войны против терроризма, и это преобразило философию программы президента Буша, — заявили Дон Харрис и Дана Милбенк в газете Washington Post через 11 дней после теракта. — Человек, который, придя к власти, объявил себя идеологическим продолжателем дела Рональда Рейгана, девять месяцев спустя превратился в наследника Франклина Рузвельта». Они отметили, что «Буш работает над большим проектом экономического стимулирования, чтобы предотвратить рецессию. Он заявил, что правительство обязано перекачивать в слабую экономику большие деньги — это главный принцип кейнсианской экономики, который лег в основу «нового курса» Рузвельта»[857].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.