Разграбление руин

Разграбление руин

Обычно считают, что история азиатского кризиса на этом заканчивается: МВФ попытался оказать помощь, но его помощь не подействовала. К такому заключению пришла даже внутренняя проверка в самом МВФ. Служба независимых расследований фонда сделала вывод, что программа структурной перестройки была «опрометчивой» и ее широкий масштаб «не соответствовал необходимости», а также она «не была достаточной для разрешения кризиса». Отчет также предупреждал о том, что «кризис не должен использоваться как возможность ввести длительную программу реформ лишь потому, что это крайне удобный момент, какими бы достоинствами эти реформы ни обладали»[798]. В одном особенно резком месте внутреннего отчета говорилось, что фонд настолько ослеплен идеологией свободного рынка, что он даже неспособен гипотетически рассматривать мысль о контроле над капиталом: «Поскольку идея о том, что финансовые рынки неспособны распределять мировой капитал разумным и стабильным образом, казалась ересью, эта мысль о контроле над капиталом воспринималась как смертный грех»[799].

Но в те времена никто не хотел признать, что, хотя МВФ определенно нанес вред народам Азии, он никоим образом не навредил Уолл стрит. Жесткие меры МВФ не помогли привлечь горячих денег, зато крупные инвесторы и транснациональные корпорации приободрились. «Разумеется, эти рынки крайне нестабильны, — сказал Джером Бут, глава аналитического отдела лондонской Ashmore Investment Management. — И это делает их забавными»[800]. Компании, ищущие таких «забав», поняли, что в результате «перестройки» МВФ очень многое в Азии было выставлено на продажу — и чем сильнее была паника рынка, тем отчаяннее было стремление распродавать азиатские компании, причем их стоимость падала до минимума. Джей Пелоски из Morgan Stanley когда–то говорил, что Азии нужно «побольше плохих новостей, чтобы их постоянное давление заставляло корпорации распродавать свои компании» — именно это и происходило благодаря МВФ.

Вопрос о том, планировал ли МВФ углубить азиатский кризис или все это объясняется опрометчивым безразличием, остается открытым. Может быть, разумнее думать, что фонд понимал: потери не грозят ему в любом случае. Если перестройка создаст новый мыльный пузырь возникающих рынков ценных бумаг, это будет удачей; если же начнется отток капитала, это создаст выгодные условия для хищнического капитализма. Как бы там ни было, МВФ чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы позволить себе риск. Теперь же стало ясно, кто победил.

Через два месяца после завершения работы над соглашением МВФ с Южной Кореей в Wall Street Journal вышла статья с заголовком «Уоллстрит подчищает остатки Тихоокеанского региона Азии». Статья рассказывала о том, что фирма Пелоски и несколько других известных корпораций «послали армии банкиров в Азиатско Тихоокеанский регион Азии для изучения брокерских фирм, фирм по управлению активами и даже банков, которые они могут приобрести по дешевке. Охотники на богатства Азии должны спешить, поскольку многие американские фирмы, занимающиеся ценными бумагами, вслед за Merrill Lynch & Со. и Morgan Stanley приобрели себе собственность за границей»[801]. Так совершилось несколько крупных покупок: Merrill Lynch приобрела Japans Yamaichi Securities, а также крупнейшие фирмы Таиланда, занимающиеся ценными бумагами, AIG купила Bangkok Investment за малую часть настоящей цены. JP Morgan приобрела долю в Kia Motors, a Travelers Group и Salomon Smith Barney купили, среди прочего, крупнейшие текстильные компании Кореи. Любопытно, что международный совет директоров Salomon Smith Barney, который в тот момент давал компании советы касательно поглощения и приобретений, возглавлял (с мая 1999 года) Дональд Рамсфельд. Дик Чейни также заседал в этом совете. Другим победителем оказалась Carlyle Group, незаметная вашингтонская фирма, которая работала надежным экономическим консультантом бывших президентов и министров, начиная с бывшего госсекретаря Джеймса Бейкера и кончая тогдашним премьер министром Великобритании Джоном Мейджером и Бушем старшим. Используя свои связи на высшем уровне, Carlyle купила телекоммуникационное отделение Daewoo, Ssangyong Information and Communication (одну из крупнейших корейских высокотехнологичных компаний), а также приобрела контрольный пакет акций одного из крупнейших корейских банков [802].

Джефри Гартен, в прошлом заместитель министра США по торговле, предсказывал, что, когда МВФ закончит свою работу, «мы увидим совершенно иную Азию — это будет Азия, в которую американские фирмы внедрились гораздо глубже, которая стала для них гораздо доступнее»[803]. И это оказалось правдой. Через два года многие страны Азии совершенно изменились, и сотни национальных брендов были вытеснены гигантскими транснациональными корпорациями. Это была «крупнейшая в мире распродажа по случаю выхода из бизнеса», по словам газеты New York Times, или, как писал журнал Business Week, «крупнейший базар для покупки бизнеса»[804]. Фактически это был предвестник капитализма катастроф, который стал нормой для рынка после 11 сентября: ужасающая трагедия использовалась для того, чтобы иностранные фирмы могли атаковать Азию. Они явились сюда не для создания своего бизнеса и не для участия в соревновании, но чтобы скупить остатки производственной базы, рабочую силу, клиентскую базу и местные бренды, которые десятилетиями создавали корейские компании; часто они разделяли фирмы, сокращали или вообще закрывали их, чтобы подавить конкуренцию импортным товарам.

Так, корейский титан Samsung был распродан по частям: Volvo получила отделение тяжелой промышленности, SC Johnson & Son — фармацевтическое отделение, General Electric — электроосветительные приборы. Несколько лет спустя некогда мощное машиностроительное отделение Daewoo, которое компания оценивала в 6 миллиардов долларов, было продано GM всего за 400 миллионов, но в отличие от России местные фирмы были вытеснены международными компаниями [805].

Среди других могучих игроков, которые поживились на распродаже в Азии, были Seagrams, Hewlett Packard, Nestle, Interbrew; No vartis, Carrefour, Tesco и Ericsson. Coca Cola приобрела корейскую компанию ботлера за полмиллиарда долларов; Procter and Gamble купили корейскую упаковочную компанию; Nissan завладела самой крупной автомобилестроительной компанией Индонезии. General Electric приобрела контрольный пакет акций корейского производителя холодильников LG, а английская компания Powergen завладела LG Energy, большой корейской компанией, занимавшейся газом и электричеством. По словам журнала Business Week, саудовский принц Аль Валид бен Талал «совершал перелеты по Азии на своем Boeing 727, скупая дешевые активы», включая приобретение доли в компании Daewoo[806].

Неудивительно, что Morgan Stanley, которая активнее прочих радовалась углублению кризиса, была участницей многих подобных сделок, получая за это огромные комиссионные. Она консультировала Daewoo относительно продажи ее огромного автомобильного отделения и договаривалась о приватизации нескольких южнокорейских банков [807].

Иностранцам продавали не только частные азиатские фирмы. Как это раньше происходило в Латинской Америке и Восточной Европе, кризисы вынудили правительства выставить на аукцион общественные службы, чтобы собрать крайне необходимый капитал. Правительство США уже ждало этого момента. Когда Конгресс обсуждал вопрос о том, следует ли выделить миллиарды долларов МВФ для захвата Азии, специальный представитель США по торговым переговорам Чарлен Бархефски заявил, что такое соглашение «создаст новые деловые возможности для американских фирм»: Азия будет вынуждена «ускорить приватизацию некоторых важнейших секторов, включая энергетику, транспорт, коммунальные службы и коммуникации»[808].

Кризис запустил волну приватизации, и иностранные монополисты стали подбирать все, что плохо лежит. Bethel получила контракт на приватизацию систем водоснабжения и канализации на восточных Манилах, а также построила нефтеперерабатывающие заводы на индонезийском острове Сулавеси. Motorola получила полный контроль над корейской Appeal Telecom. Энергетический монстр из Нью Йорка Sithe приобрела крупную долю в таиландской государственной газовой компании Cogeneration. Систему водоснабжения Индонезии поделили между собой британская Thames Water и французская Lyonnaise des Eaux. Канадская Westcoast Energy заполучила гигантскую энергетическую сеть фабрик Индонезии. British Telecom приобрела крупные доли в почтовых службах Малайзии и Кореи. Bell Canada получила часть корейской коммуникационной компании Hansol[809].

Всего транснациональные корпорации только за двадцать месяцев провели 186 крупных слияний и поглощений в Индонезии, Таиланде, Южной Корее, Малайзии и на Филиппинах. Наблюдая за этими сделками, Роберт Уэйд, экономист Фондовой биржи Лиссабона, и Франк Венерозо, ее экономический консультант, предсказали, что программа МВФ, «возможно, послужит началом для крупнейшего в мирное время перехода богатств страны в руки иностранцев за последние пятьдесят лет мировой истории»[810].

МВФ, хотя и признавал отдельные ошибки в начале развития кризиса, уверял, что он быстро их исправил и программа «стабилизации» прошла успешно. Действительно, постепенно рынки Азии стабилизировались, но за это пришлось дорого заплатить и приходится еще расплачиваться. Милтон Фридман в разгар кризиса, пытаясь унять панику, утверждал, что «все это закончится… Когда финансовые беспорядки прекратятся, Азия снова начнет развиваться, но когда это случится — через один, два или три года, — никто не может сказать»[811].

Правда же заключается в том, что этот кризис и сейчас, десятилетие спустя, еще не завершился. Когда 24 миллиона людей за два года потеряли работу, стали развиваться новые феномены, которые страшны для любой культуры. Они проявляются по разному в разных странах региона, от усиления религиозного экстремизма в Индонезии и Таиланде до стремительного роста детской проституции.

В Индонезии, Малайзии и Южной Корее показатели занятости так и не достигли уровня до 1997 года. И дело не в том, что люди, ставшие безработными во время кризиса, не нашли себе работу. Увольнения продолжались, а новые иностранные собственники хотели получать еще больше дохода от своих инвестиций. Продолжались и самоубийства: в Южной Корее самоубийство стоит на четвертом месте среди наиболее распространенных причин смерти, их частота стала вдвое больше, чем до кризиса, каждый день таким образом умирают 38 человек [812].

Таковы замалчиваемые результаты мероприятий, которые МВФ называл «программой стабилизации», как если бы страны были кораблями, которых качали волны бурного моря. Стабилизация действительно наступила, но для достижения нового равновесия пришлось выкинуть за борт миллионы людей: работников государственного сектора, владельцев мелкого бизнеса, фермеров с малорентабельным хозяйством, деятелей профсоюзов. Мерзкий секрет такой «стабилизации» заключается в том, что большинство этих людей так и не вернулось на борт. В итоге они оказались в трущобах, где теперь проживает один миллиард человек; они оказались в борделях или в контейнерах грузовых кораблей. Это люди, лишенные наследства, люди, которым, по словам немецкого поэта Райнера Марии Рильке, «не принадлежит ни будущее, ни прошлое»[813].

И не только эти люди стали жертвами МВФ, требующего доктринальной чистоты от стран Азии. В Индонезии антикитайские настроения, наблюдавшиеся летом 1997 года, продолжали расти при поддержке политиков, которые рады были переключить внимание с себя на другого врага. Когда Сухарто поднял цены на жизненно важные товары, ненависть к китайцам стала еще больше. По всей стране проходили бунты, и очень часто жертвами становились представители китайского меньшинства: примерно 1200 человек были убиты и десятки китайских женщин подверглись групповому изнасилованию [814]. Этих людей тоже нужно отнести к жертвам идеологии чикагской школы.

В итоге гнев индонезийцев обратился на Сухарто и президентский дворец. Три десятилетия индонезийцы хранили в памяти ту кровавую бойню, которая привела Сухарто к власти, эти воспоминания освежали периодические убийства в провинциях и на Восточном Тиморе. Скрытая ненависть к Сухарто тлела все это время внутри, но МВФ разжег пламя — парадоксальным образом это произошло, когда фонд потребовал поднять цены на бензин. И тогда индонезийцы поднялись и скинули Сухарто.

Подобно человеку, ведущему допросы в тюрьме, МВФ использовал резкую боль кризиса, чтобы сломить волю «азиатских тигров» и привести страны к состоянию полной покорности. Но в руководствах по допросам ЦРУ говорится, что этот процесс может зайти слишком далеко: если применить слишком много боли, допрашивающий может столкнуться не с регрессией и покорностью, а с верой в себя и сопротивлением. В Индонезии боль пересекла границу, шоковая терапия зашла слишком далеко, и это вызвало ответный удар, который нам уже хорошо знаком, скажем, по Боливии или Ираку.

Однако крестоносцы свободного рынка плохо усваивают уроки, когда речь идет о побочных последствиях применения их программ. Единственный урок, который они вынесли из крайне выгодной распродажи богатств Азии, по видимому, заключается в еще большей приверженности доктрине шока, это очередной раз (как будто тут нужны еще доказательства) продемонстрировало, что подлинная катастрофа, глубокая дезориентация общества являются лучшим средством для покорения новых рубежей. Через несколько лет после кризиса в его кульминации некоторые известные комментаторы готовы были даже заявить, что события в Азии, несмотря на их опустошительное действие, — это худо, которое обернулось добром. Так, журнал The Economist пишет: «Южной Корее понадобилось пережить кризис, чтобы из страны, ориентированной вовнутрь себя, превратиться в государство, открытое к иностранному капиталу, изменениям и конкуренции». А Томас Фридман в своем бестселлере «Лексус и оливковое дерево» заявил, что происходившее в Азии вообще не было кризисом: «Я думаю, что глобализация оказала нам всем услугу, когда в 1990?х смела экономические системы Таиланда, Кореи, Малайзии, Индонезии, Мексики, России и Бразилии, потому что она обнажила множество порочных практик и общественных институтов». К этому он добавляет: «В моей книге разоблачение кумовского капитализма Кореи не представлено как кризис»[815]. А в своей колонке в газете New York Times он поддерживает вторжение в Ирак, опираясь на ту же логику, только на этот раз сметать экономическую систему будет уже не рынок валюты, а крылатые ракеты. Азиатский кризис действительно продемонстрировал, насколько удобно использовать катастрофу. Но одновременно ужасающие последствия падения рынка и циничная реакция Запада вызвали мощное движение протеста.

Капиталы транснациональных корпораций проникли в Азию, но это вызвало ответное возмущение, которое уже было направлено непосредственно на институты, распространяющие идеологию неограниченного капитализма. Как об этом сообщает на удивление уравновешенная редакционная статья в газете Financial Times, Азия стала «предупредительным сигналом о том, что людям не нравится капитализм и силы глобализации начинают их беспокоить. Азиатский кризис продемонстрировал: даже самые успешные страны вынуждены встать на колени в результате оттока капитала. И людей приводит в ярость мысль о том, что прихоть таинственных фондов может привести к массовому обнищанию населения на другом конце мира»[816].

В отличие от бывшего Советского Союза, где запланированное обнищание при шоковой терапии можно было объяснить «болезненным переходом» от коммунизма к рыночной демократии, кризис в Азии был прямым результатом глобального рынка. Но первосвященники глобализации реагировали на эту катастрофу лишь одним образом: они хотели, чтобы боль стала еще сильнее.

В итоге подобные миссии утратили комфорт анонимного существования, которым пользовались прежде. Сотрудник МВФ Стенли Фишер вспоминает об «атмосфере циркового представления» вокруг отеля «Хилтон» в Сеуле, когда он посещал Южную Корею на ранней стадии переговоров: «Я оказался запертым в своем номере в отеле и не мог выйти, потому что стоило мне открыть дверь, за ней оказывалось 10 тысяч фотографов». Как вспоминает другой очевидец, чтобы добраться до банкетного зала, где проходили переговоры, представители МВФ вынуждены были «идти в обход, к черному ходу, для чего нужно было подняться и спуститься на несколько этажей и пройти через большую кухню «Хилтона"»[817]. В те времена руководящие работники МВФ еще не привыкли к подобному вниманию. В последующие годы заключение в номерах пятизвездочных отелей и центрах для конференций стало обычной историей для эмиссаров «вашингтонского консенсуса», как и массовые протесты по поводу их собраний по всему миру.

После 1998 года применять шоковую терапию для покорения стран обычными методами МВФ — с помощью запугивания или давления на торговых саммитах — становилось все сложнее. Новое настроение исходило от стран Юга, и оно впервые ярко себя показало в Сиэтле в 1999 году, когда были сорваны переговоры Всемирной торговой организации. СМИ в основном рассказывали о молодых демонстрантах, но настоящий бунт произошел на самой конференции, когда развивающиеся страны создали блок, позволивший воспротивиться требованиям о дальнейших уступках в торговле, в то время как Европа и США продолжают субсидировать и защищать своих внутренних производителей.

Тогда еще можно было увидеть в этом происшествии в Сиэтле незначительную остановку на фоне постоянного поступательного движения корпоративизма. Но несколько последующих лет показали, что ситуация достаточно серьезна: амбициозные планы правительства США по созданию единой зоны свободной торговли по всему Азиатско Тихоокеанскому региону были оставлены, ни к чему не привели и переговоры глобальных инвесторов о создании зон свободной торговли в Северной и Южной Америке, от Аляски до Чили.

И, возможно, самым значительным следствием зарождения так называемого антиглобализационного движения было то, что чикагская идеология оказалась в самом центре международных споров. На короткий момент в начале нового тысячелетия никакой неотложный кризис не отвлекал внимания: долговые шоки потеряли остроту, «переходы» совершились, а новая глобальная война еще не началась. Оставалась реальная история крестового похода за свободный рынок: удручающие факты социального неравенства, коррупции и деградации в тех странах, которые одна за другой следовали совету Фридмана, совету, который много лет назад он дал Пиночету, сказав, что это ошибка — пытаться «делать добро с помощью денег других людей».

Оглядываясь на недавнее прошлое, можно отметить удивительный факт: период монополии капитализма, когда ему не надо было сражаться с другими идеологиями или противниками, продолжался крайне недолго — всего восемь лет, от краха Советского Союза в 1991 году до краха переговоров ВТО в 1999 году. Но появление оппозиции не ослабило желания продвигать далее эти невероятно выгодные программы, только теперь их сторонники использовали волны страха и дезориентации, которые порождали еще более ужасные виды шока, чем раньше.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.