Купец Калашников как зеркало русского хулиганства

Но порой выходит так, что судят и победителей. Уверен, в предыдущей главе читатель обратил внимание на «братцев-калашничков», они же «дети Калашниковы». Это же прямой отсыл к лермонтовской «Песне про купца Калашникова»! Верно. Лермонтов использовал историю с калашниками как источник вдохновения. Поэт был прекрасно знаком не только с фольклорной былиной, но и с биографией кабардинца: не случайно в «Песне…» Кирибеевич выведен опричником.

Всё это важно для понимания произведения. Ведь с лёгкой руки Белинского до сих пор гуляет нелепая трактовка поэмы. Как воспринимает «Песню…» современный читатель? Вот «историк» Сергей Лабзюк: «В этом произведении автор столкнул две силы — народную правду и самодержавное своеволие… И состоялся бой между молодым царским опричником и “удалым купцом Калашниковым”, в котором купец побеждает бесчестного врага». Или цитата с сайта «Мои сочинения по литературе»: «После того как Калашников убил в кулачном бою Кирибеевича, Грозный приказал казнить молодого купца. Он не посчитался с тем, что Калашников выиграл бой честным путём. Он хотел отомстить за смерть любимца».

Подобные трактовки — откровенная чушь. Попытку развеять мифы вокруг «Песни…» предпринял Михаил Кононенко в статье «Неизвестный М. Ю. Лермонтов». Кононенко указывает на то, что Белинский полностью игнорирует кульминационную часть «Песни…» — описание самого боя между купцом и опричником. «Неистовый Виссарион» пишет: «Начинается бой (мы пропускаем его подробности); правая сторона победила». Но именно подробности кулачного боя являются ключом к пониманию поэмы!

Отметим, что Лермонтов был прекрасно знаком с этой «народной забавой», что, в частности, подтверждали в своих воспоминаниях его троюродный брат Аким Павлович Шан-Гирей и тарханская крестьянка Аграфена Ускокова. Но кулачный бой вместо борьбы был необходим Лермонтову также для придания поэме особого драматизма, психологизма, который отсутствует в народной песне.

Вспомним тезис о том, что в бою «купец побеждает бесчестного врага». На самом деле Кирибеевич — не бесчестный враг. Напротив, непредвзятый читатель испытывает к нему симпатию и даже сочувствие. Сам Белинский вынужден изумлённо заметить: «Не правда ли: вам жалко удалого, хотя и преступного бойца?» Да конечно! Ведь в ряду «демонических» героев Лермонтова (Печорин, Арбенин, «печальный Демон») он — наиболее совестливый и трагичный. Кирибеевич не рад своей страсти, просит царя отпустить его «в степи приволжские, на житьё на вольное, на казацкое», где он примет смерть от «басурманского копья». Он молит Алёну Дмитриевну обнять его «единый раз, на прощание». Нехарактерное поведение для опричника…

В поединке на Москве-реке сходятся два достойных противника, каждому из которых автор сочувствует. Но победитель будет один. И в самом начале песни Лермонтов ясно даёт понять, кто является «фаворитом» в предстоящем бою. Царь спрашивает Кирибеевича о причине его печали:

«Или с ног тебя сбил на кулачном бою,

На Москве-реке, сын купеческий?»

Отвечает так Кирибеевич,

Покачав головою кудрявою:

«Не родилась та рука заколдованная

Ни в боярском роду, ни в купеческом»…

Это — не пустая похвальба. Сам Степан Парамонович признаёт мастерство противника, давая наказ братьям (отзвук «братцев-калашничков»):

И я выйду тогда на опричника,

Буду насмерть биться, до последних сил;

А побьёт он меня — выходите вы

За святую правду-матушку.

Калашников не уверен в своей победе. Да и на Москве-реке, где собрались бойцы «для охотницкого бою, одиночного», против Кирибеевича не осмеливается выйти ни один — даже после неоднократного вызова:

Трижды громкий клич прокликали —

Ни один боец и не тронулся,

Лишь стоят да друг друга поталкивают.

Сам Калашников выходит лишь после третьего выклика! Он скрепя сердце идёт на бой. Просто не остаётся иного выхода… И вот тут Лермонтов протягивает еще одну нить от фольклорной былины к поэме: как и «братцы-калашнички», купец Калашников сознательно идёт на бесчестный поступок.

Чтобы понять это, обратимся к тонкостям кулачного единоборства. Следует выделить три разновидности такого поединка. Первый — бой «один на один» перед началом «стеношного» побоища. Он допускал удары в голову — но ни в коем случае не в висок! Второй, существовавший как раз во времена Ивана Грозного, «Божий суд», или судебный поединок («поле»). Спорящие стороны встречались в бою сами или нанимали профессиональных бойцов. Кто побеждал, тот считался правым. И наконец, классический «охотницкий бой», где категорически запрещались любые удары в голову. Разновидность «охотницкого боя», описанная Лермонтовым, называлась «раз на раз», «удар на удар» или «через черту». Проводилась черта, за которую нельзя было заступать, а дальше каждый боец поочерёдно наносил удар, пока кто-то из соперников не падал на землю или не отказывался от поединка. Уклоняться в сторону, сдвигаться с места запрещалось. В поединке «раз на раз» бывали случаи гибели бойцов, однако, если победитель действовал по правилам, вины за ним не признавали.

Даже позднее, в свободном бою, запрет на удары в голову сохранялся. Такой поединок описывает Максим Горький в повести «В людях» (1915). Он перечисляет удары под ложечку, в грудь, под мышку — но не в голову!

Все эти подробности до тонкостей знал Лермонтов. Его брат Шан-Гирей вспоминал детство поэта: «Зимой… на плотине с сердечным замиранием смотрели, как православный люд, стена на стену (тогда ещё не было запрету), сходились на кулачки. И я помню, как расплакался Мишель, когда Василий-садовник выбрался из свалки с губой, рассечённой до крови». Позже, зимой 1836 года, Лермонтов устроил между крестьянами кулачный бой. Вот что в 1881 году вспоминала 80-летняя Аграфена Ускокова: «Супротивник сына моего прямо по груди-то и треснул, так, значит, кровь пошла. Мой-то осерчал, да и его как хватит — с ног сшиб. Михаил Юрьевич кричит: “Будет! Будет, ещё убьёт!”» Отметим: в «стеношном» бою Василию-садовнику рассекли губу, а сын крестьянки в «охотницком» поединке получил удар в грудь. Разные правила…

А теперь обратимся к поэме. Вот что пишет Михаил Кононенко:

«Давайте рассмотрим, как у Лермонтова описывается этот богатырский бой:

Размахнулся тогда Кирибеевич

И ударил впервой купца Калашникова,

И ударил его посередь груди —

Затрещала грудь молодецкая,

Пошатнулся Степан Парамонович;

На груди его широкой висел медный крест

Со святыми мощами из Киева, —

И погнулся крест, и вдавился в грудь;

Как роса из-под него кровь закапала;

И подумал Степан Парамонович:

“Чему быть суждено, то и сбудется;

Постою за правду до последнева!”

Изловчился он, приготовился,

Собрался со всею силою

И ударил своего ненавистника

Прямо в левый висок со всего плеча.

Из этого описания становится очевидно, что опричник Кирибеевич начал бой честно, по правилам, нанося удар в грудь, или, выражаясь боксерским жаргоном, по “корпусу”, хотя и знал, что в лице купца Калашникова имеет своего смертельного врага. Но он также знает и то, что грубое нарушение правил ведения кулачного боя карается казнью и что даже для него, любимого опричника, царь исключения не сделает, поскольку нарушение правил с его стороны не может быть случайным. Кирибеевич не может выйти из боя или отказаться от него, потому что нужно будет объяснять царю причину такого поступка, а причина такова, что царь не будет в восторге. Для Кирибеевича единственный выход — одолеть купца в честном бою. Купец же Калашников после удара, нанесённого ему Кирибеевичем, понимает, что против профессионального бойца, каковыми в то время являлись опричники, ему едва ли удастся выстоять в честном бою, и сознательно идёт на нарушение правил, которое карается смертной казнью, — он наносит Кирибеевичу удар “прямо в левый висок со всего плеча”. Удар смертельный и хорошо выверенный, поскольку он знает, что ещё раз нарушить правила и добить противника ему никто не позволит. Так, отстаивая свою честь и честь своей семьи далеко не праведным способом, Степан Парамонович хорошо осознавал, что он делает. Купец Калашников знает, что заслужил смертную казнь. “Чему быть суждено, то и сбудется; постою за правду до последнева!” Это — отчаянный крик души честного человека, решившегося на бесчестный поступок. Он роняет себя в своих же собственных глазах, и сама жизнь для него после этого бесчестия уже становится непосильным бременем».

То, что Калашников нарушает правила честного боя, не ускользает и от внимания других критиков. Однако, к примеру, Е. Грищук и М. Никифорова пытаются оправдать купца: «Лермонтов изображает единоборство — “охотницкий бой одиночный”… Был ещё другой вид единоборства — бой “сам на сам”, или “поле”. Он, однако, происходил не на льду Москвы-реки, а у Ильинских ворот Китай-города. Бой “сам на сам” — судебный поединок. Дрались обычно обидчик и обиженный. Тот, кто оказывался победителем, признавался правым, а побеждённый — виноватым. В бое “стенка на стенку” существовали свои правила: лежачего не бить, по виску и “под микитки” (под вздох) не ударять. При поединке “сам на сам” дрались без правил. Калашников “ударил своего ненавистника прямо в левый висок со всего плеча”, это говорит о том, что купец рассматривал бой с опричником на Москве-реке как судебный поединок. Да иначе он и не мог поступить. Калашников не имел права “просить поля” у Кирибеевича, как тогда назывался вызов на судебный поединок. Ведь опричник заранее считался правым».

Резон в словах авторов есть. Иван IV, дабы создать крепкое государство, объявил центральную часть страны собственной землёй царя — опричниной. На опричных землях деревни и сёла отбирались у знатных владельцев, а их самих царь селил на земли, названные земщиной. Опричные земли Грозный роздал преданным ему служилым людям, составившим личную гвардию царя. В любом споре опричник был заведомо прав, жалобы на него от земских людей не принимались. Поднять руку на опричника считалось тяжким преступлением. То есть «просить поля» для смертельного боя с Кирибеевичем Калашников не мог, а смыть позор кровью надо! И Степан Парамонович превращает «спортивный» «охотницкий бой» в смертельный поединок «Божьего суда». Купец честно предупредил опричника:

По одном из нас будут панихиду петь,

И не позже как завтра в час полуденный;

И один из нас будет хвастаться,

С удалыми друзьями пируючи…

Не шутку шутить, не людей смешить

К тебе вышел я, басурманский сын, —

Вышел я на страшный бой, на последний бой!

Калашников собирался убить обидчика «по-честному» и даже надеялся после боя пировать с друзьями. Но по ходу поединка купец вынужден пойти на грубое, преступное нарушение правил, когда понимает, что честно ему Кирибеевича не одолеть. Он наносит опричнику удар в висок, который во всех видах русского кулачного единоборства считался подлым!

А что опричник? Он всерьёз воспринял угрозу Калашникова, «побледнел в лице, как осенний снег»… Кирибеевич готов к любому исходу — но в честном бою! И удар наносит по правилам. Что мешало ему первым врезать купцу в висок? Только одно: царь Иван этого не простил бы. Такой поступок позорил государевых бойцов. А вот купцу ничего другого не оставалось…

Посмотрите, как Лермонтов описывает смерть Кирибеевича:

Повалился он на холодный снег,

На холодный снег, будто сосенка,

Будто сосенка во сыром бору

Под смолистый под корень подрубленная…

Жалость к молодому опричнику сквозит в каждом слове.

Что же касается Ивана Васильевича, он вместо скорой и жестокой расправы, напротив, пытается разобраться: может, купец случайно нанёс запрещённый удар? Тогда с него спросу нет.

Но если Калашников солжёт, то месть не имеет смысла! Обмануть царя, объявив убийство случайным, — значит струсить, упасть в глазах родных — братьев, жены! Сподличать перед самим собой. С другой стороны, рассказать царю о причинах убийства опричника — значит опозорить жену, дать повод для слухов и пересудов. В любом случае милость царя Степану Парамоновичу не нужна: он совершил бесчестный поступок и жить дальше с этим не желает. Выход один: за совершённый грех положить голову на плаху. Вот и говорит царю: да, убил я сознательно. А за что — не твое, государь, дело.

Выпытывать причину убийства Грозному тоже не резон: раз успешный торговец пошёл на такой позор, значит имел серьёзные основания. Зачем выносить грязное опричное бельё на всеобщее обозрение, мутить народ? Помиловать купца царь опять же не может, даже если бы и захотел: это создало бы опасный прецедент, соблазн порешить недруга под видом «спортивного поединка».

Смолчал купец — за то ему и хвала. И осыпает Иван милостями семью Калашниковых: вдову и детей жалует из казны, а братьям разрешает «торговать безданно, беспошлинно» (прямая цитата из народной песни о Кострюке, где «дети Калашниковы» просят князя: «Вели нам торговать безданно, беспошлинно»). Вот так ирод самовластный! С чего вдруг расщедрился? Да потому, что рассудил по справедливости!

По справедливости и казнил Степана Парамоновича «смертью лютою, позорною». А какою ещё казнить убийцу, который нарушил вековые русские традиции?! И схоронили купца вне кладбища — душегубу на православном погосте делать нечего:

Схоронили его за Москва-рекой

На чистом поле промеж трёх дорог:

Промеж Тульской, Рязанской, Владимирской,

И бугор земли сырой тут насыпали,

И кленовый крест тут поставили,

И гуляют-шумят ветры буйные

Над его безымянной могилкою,

И проходят мимо люди добрые:

Пройдёт стар человек — перекрестится,

Пройдёт молодец — приосанится,

Пройдёт девица — пригорюнится,

А пройдут гусляры — споют песенку.

Место захоронения Калашникова говорит само за себя: у восточных славян на перекрёстках было принято хоронить самоубийц, некрещёных детей и других «нечистых покойников». Если похоронить их на кладбище, наступит засуха или, наоборот, пойдут бесконечные ливни, град выбьет хлеба. Поэтому «нечистых» предавали земле в ничьём пространстве около перекрёстков и развилок, чтобы неприкаянная душа бродила где-нибудь подальше. Также считалось, что в тела казнённых преступников и самоубийц вселялись упыри, поэтому трупы зарывали на развилках, напоминающих по форме крест.

В довершение заметим, что нынче принято называть поэму Лермонтова усечённо — «Песня про купца Калашникова». Но купец-то помянут в самом конце! Полный титул — «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Первым назван царь, совершивший страшный, но справедливый суд, вторым — неправедно убитый (хотя и грешный) опричник и лишь в последнюю очередь — купец, ради защиты семейной чести совершивший позорное преступление.

Так почему же Лермонтов не поправил Белинского? Ведь статья критика была опубликована при жизни поэта. А никакой загадки. Поэму Лермонтов создал в 1837 году на Кавказе, в Пятигорске, куда был сослан за «возмутительное» стихотворение «На смерть Поэта», посвящённое гибели Пушкина. В истории боя опричника и купца аллюзии на дуэль Пушкина и Дантеса тоже более чем очевидны. Финал, правда, несколько иной, нежели в пушкинской дуэли, но вряд ли кто-то этим обманулся. Потому цензура и не разрешала печатать «Песню…»: её опубликовали только 22 марта 1838 года в «Литературных прибавлениях» к журналу «Русский инвалид», и то с условием, что вместо фамилии опального поэта поэма будет подписана буквами «-въ». Так что Лермонтову было не до полемики с Белинским.