Харбинский кумир, скандалист и оборвыш

После февральской революции 1917 года молодой человек вместе с другими политэмигрантами выехал по направлению к родине, однако до России не доехал и осел в Маньчжурии (нынешняя территория северо-восточного Китая и Внутренней Монголии), в городе Харбин.

Харбин возник ещё в царское время, после прокладки Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), которая строилась с 1897 по 1903 год и соединила Читу с Владивостоком и Порт-Артуром. Поскольку Маньчжурия вклинивалась в территорию России, экономически выгодным было провести дорогу не в обход Китая, а по его землям, что и было сделано по договорённости с китайской стороной. Так на месте небольшого маньчжурского села Альцзинь вырос удивительный русский город — с тенистыми аллеями, яркими клумбами, фонтанами, декоративными прудами и горбатыми ажурными мостиками через них, скверами, наполненными ароматами сирени, жасмина, черёмухи… В первые десятилетия XX века Харбин называли «маленьким Петербургом», «маньчжурским Сан-Франциско» и даже «восточным Парижем». Здесь действовали 13 вузов, три консерватории, две студии балета, симфонический оркестр в составе 60 музыкантов, оперный и драматический театры, сеть русских школ и даже киностудия, выпускавшая собственные фильмы!

После Октябрьского большевистского переворота 1917 года население Харбина стало пополняться эмигрантами из России. В китайский регион КВЖД с 1917 по 1922 год прибыли от 145 до 250 тысяч русских беженцев. Значительная их часть осела именно в Харбине. Как пел незабвенный Остап Бендер Кисе Воробьянинову в дворницком подвале: «Белой акации, цветы эмиграции…».

Сергей Алымов с головой окунулся в творческую жизнь города. Он пробыл здесь почти десять лет — с 1917 по 1926 год. Алымов ведёт бурную деятельность: входит в состав дальневосточной футуристической группы «Творчество», публикуется в газетах «Шанхайская жизнь», «Вестник Маньчжурии» и других, в ноябре-декабре 1920 года редактирует литературно-художественный ежемесячник «Окно», с октября 1921 года — редактор ежедневной вечерней газеты «Рупор»… За это время он также успел побывать в Корее и Японии.

Среди эмигрантов в Китай нахлынуло множество творческой интеллигенции — артистов, художников, поэтов. В 1919 году они организовали студию «Кольцо». Эталоном для литературно-художественного Харбина служил русский Серебряный век. Алымов, поклонник эгофутуризма, становится кумиром части харбинской молодёжи. В период эмиграции он издал три книги стихов: «Киоск нежности» (1920), «Оклик мира» (1921), «Арфа без молний» (1922). Впрочем, многие определяли эстетско-вычурную поэзию Алымова как «парфюмерную». Большинство его стихов выглядели как дурная, манерная пародия на Игоря Северянина. Вот, например, молодой поэт в своём «Лимузине-саркофаге» описывает гибель светской львицы, случайно попавшей в водоворот революционной смуты:

Ты была у Поля в Красоты Салоне…

Ароматной Фриной села в лимузин,

В вазочке кареты цвёл пучок бегоний…

Знала: в будуаре мучится грузин…

Маленькая пулька, пчёлкою порхая,

Стенку продырявя, юркнула в корсаж.

А на оттоманке, бешено вздыхая,

Грезил о блаженстве исступлённый паж.

Ты не разделяла трепета истомы…

Около метались бороды бродяг,

Щёлкали затворы… отдавало ромом…

И авто качался, словно саркофаг.

Вся эта безвкусная муть отдаёт осетриной третьей свежести, являясь не только дурным подражательством Северянину («Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил её паж») или Николаю Гумилёву («И летят шрапнели, словно пчёлы, собирая ярко-красный мёд»), но и доходя до несуразной пошлятины с «будуарным грузином».

Но Алымов не довольствовался сочинительством стишков, он выступал со статьями, лекциями, в начале 1921 года возглавил Харбинское Литературно-художественное общество, где изучали русскую, немецкую, французскую и английскую литературу. В то же время известный поэт-эгофутурист проявлял склонность к пьянству, эпатажу, скандалам. Как вспоминала знавшая его Юстина Владимировна Крузенштерн-Петерец: «Ему не везло. Стихи не кормили, пришлось пойти работать в газету репортёром. Стал пьянствовать, буянить. На балу в “Модерне” разбил кому-то физиономию. Иногда допивался до того, что знакомые отшатывались от него на улице. В последний раз я видела Алымова в 1926 году, в кабаре “Фантазия”. Он явился туда грязным, небритым, в опорках на босу ногу, в пальто, под которым, вероятно, ничего не было. Присел на перила одной из ложи, болтая голыми ногами, заговорил со знаменитой тогда в городе красавицей. Красавица, вся в золотых кружевах, — смутилась, муж её вызвал метрдотеля. Публика заволновалась — будет скандал! Но скандала не было. Метрдотель прибежал, пошептал что-то на ухо Алымову: тот встал, грустно обвёл всех своими чудесными глазами: — Разве я кого-нибудь обижаю… — и тихо вышел, придерживая у горла воротник пальто».

Это был период, когда солнце «восточного Парижа» уже клонилось к закату. В 1924 году после восстановления дипломатических отношений между СССР и Китаем советское правительство отказалось от специальных прав и привилегий, приобретённых царской Россией, в том числе от экстерриториальности полосы отчуждения. Было установлено совместное советско-китайское управление КВЖД. На магистрали могли работать только советские и китайские граждане. Вместе с этим китайцы стали проводить политику искоренения русской культуры в Харбине, закрывать русские школы, библиотеки. 30 марта 1926 года главнокомандующий китайскими войсками в Харбине упразднил все выборные органы общественного самоуправления, а взамен был создан Временный комитет, куда вошли только китайцы.

Сергей Яковлевич дошёл к тому времени до состояния критического, опустившись почти на дно жизни. К тому же надо было определяться с гражданством — либо советское, либо китайское, либо катиться куда-то дальше в эмиграцию. Алымов, вспомнив своё революционно-каторжанское прошлое, выбирает первый путь: с 1925 года становится постоянным сотрудником просоветской газеты «Копейка», пишет статьи и стихи, посвящённые прославлению большевистской России и её вождя — Владимира Ленина.

А в 1926 году знатный эгофутурист и вовсе возвращается в Россию. Алымов сотрудничает с московскими журналами и газетами, пишет сценарий фильма «из корейской жизни» — «Клеймо креста», роман «Нанкин-Род» (уже «из китайской жизни»), рассказы и очерки, стихи и поэмы. Отправляется в Тулу, знакомится с местными мастерами, с историей города, начинает работу над поэмой «Оружейники». А в 1928 году возникает Краснознамённый ансамбль песни и пляски Красной армии, и Сергей Яковлевич вдруг открывает в себе необыкновенные способности поэта-песенника. Он начинает плодить бравурные тексты, которые с лёту кладутся на музыку, в том числе лично руководителем ансамбля Александром Васильевичем Александровым.

Однако развернуться во всю ширь плодовитому «песняру» не удаётся. В конце 1929-го или в начале 1930 года он оказывается в Бутырской тюрьме. Арест Алымова наверняка связан с событиями на КВЖД, где 10 июля 1929 года китайцы захватили магистраль, арестовали 200 советских служащих и 35 из них депортировали в СССР. Уже 17 июля правительство СССР объявило о разрыве дипотношений с Китаем, а в ноябре Особая Краснознамённая Дальневосточная армия стремительным броском освободила Китайско-Восточную железную дорогу.

Видимо, бдительные чекисты не в добрый час припомнили Сергею Алымову его харбинское прошлое, и «китайский шпион» летом 1930 года получил свой «положняковый червонец» по печально знаменитой 58-й «политической» статье (скорее всего, пункт 6, карающий за шпионаж).

В июле 1930 года Сергея Яковлевича этапом отправляют в Кемь, где располагался Карело-Мурманский исправительно-трудовой лагерь ОГПУ. По дороге он ведёт дневник, в котором находит место для мрачных эстетско-упаднических образов: «скелеты елей», «уже брёвна не золотятся, а лежат в воде как распухшие утопленники», «дёрнулись вагоны последней судорогой»… То есть у Алымова ещё не пропало желание рисовать готические картины утончённого ужаса. Вскоре этот ужас станет обыденностью, и подобная потребность отомрёт. С приближением к пункту назначения образы становятся всё более жуткими, близкими к кафкианским: «Сидел у стены — решётки загипнотизировали мозг. Временами кажется, что ты попал в звериную клетку и тебя считают за обезьяну или ещё кого-нибудь в этом роде. Становится странно, особенно когда подходит конвоир, открывает форточку в решётке и подаёт воду. Он — человек, это ясно. А ты? Мозги перепутаны…» Позднее отголоски «будуарной готики» мы находим в описании кемского барака: «На простенке медленное движение сомлевших от крови клопов. Они круглы, как вставки из кольца рубина».

Впрочем, в Кеми Алымов устроился достаточно сносно — сказалась его известность (и, возможно, секретные указания насчёт популярного песенника). Скорее всего, в отношении поэта у власти уже тогда сформировались свои планы.