«Белая чайка» и «чёрный ворон»

Путь «эсеровской Богородицы» из пересыльной тюрьмы в Нерчинск можно назвать триумфальным. На остановках поезд окружали толпы рабочих, и Мария выступала перед ними с зажигательными речами — в присутствии охраны! Спиридонова отбывала срок в Акатуйской и Мальцевской тюрьмах Забайкалья. Соратники по партии трижды пытались организовать знаменитой террористке побег, но безуспешно. На свободу Мария Спиридонова вышла после Февральской революции 1917 года согласно амнистии, объявленной Временным правительством и подписанной министром юстиции Александром Керенским. В мае видная эсерка уже выступает на московских митингах, в воинских частях, среди рабочих, призывает к прекращению войны, передаче земли крестьянам, а власти — Советам. Спиридонова сотрудничала с газетой «Земля и воля», была редактором журнала «Наш путь», входила в состав редколлегии газеты «Знамя труда».

Популярность Марии Спиридоновой в первые послереволюционные годы огромна. Джон Рид называл бывшую политкаторжанку «самой популярной и влиятельной женщиной в России». Атташе французской миссии капитан Жак Садуль писал военному министру Франции Альберу Тома о Спиридоновой, что её «революционное прошлое, террористические акты, долгие тюрьмы, чудовищные издевательства жестокой царской полиции обеспечили ей в народе престиж, почти равный тому, каким обладает Ленин».

Поначалу Спиридонова выступала за сотрудничество с большевиками. На I съезде партии левых социалистов-революционеров она заявляла: «Как нам ни чужды их грубые шаги, но мы с ними в тесном контакте, потому что за ними идёт масса, выведенная из состояния застоя». При поддержке большевиков Спиридонова занимала пост председателя II и III съездов Советов крестьянских депутатов, была членом ВЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. По многим важным политическим вопросам она поддерживала большевистские позиции. При этом Спиридонова не обольщалась насчёт того, что представляют собой союзники эсеров. Она считала, что влияние большевиков на массы временно, у них «всё дышит ненавистью», поэтому большевизм ожидает банкротство на второй стадии революции.

Левые эсеры активно способствовали большевикам в уничтожении всех остальных политических партий. В короткое время (1917–1918 гг.) были раздавлены сначала конституционные демократы — кадеты. Затем настала очередь анархистов. За ними последовали меньшевики и правые эсеры. На пути большевиков к однопартийной диктатуре стояли только левые эсеры. С ними тоже долго не церемонились, тем более что эти союзники с каждым днём представляли всё большую опасность. На V Всероссийском съезде Советов (4—10 июля 1918 года) большевиков представляли 66,5 % делегатов, левых эсеров — 30,4 %. Но накануне съезда стало ясно, что происходит отход крестьянства, недовольного продразверсткой, от большевиков, что увеличивало представительство эсеров в местных Советах. Среди делегатов от ряда губерний Центральной России преобладали левые эсеры: Курская — 64,7 %, Тульская — 63,1 %, Рязанская — 58,8 %, Орловская — 57 %, Костромская — 54,5 %. Из 157 центральных российских уездов 17 послали на съезд делегатами только левых эсеров. Поровну большевиков и эсеров направили 52 уезда (33,1 %). Таким образом, в 44 % уездов центра страны эсеры пользовались значительным доверием крестьян. Серьёзную конкуренцию большевикам они представляли также на северо-западе России и на Урале.

Именно на V Всероссийском съезде Советов социалисты-революционеры решили дать бой большевикам. С эмоциональным докладом на них обрушилась лично Мария Спиридонова, которая объявила, что выступает «как яростная противница партии большевиков». Она обвинила ленинскую партию в насилиях над крестьянством и назвала такую политику гибельной, отталкивающей крестьян от советской власти. Большевики стремятся установить диктатуру пролетариата над трудовым крестьянством через так называемые «комитеты бедноты», утверждала Спиридонова. Эсеры обещали силой разогнать комбеды и вышвырнуть из деревень продотряды рабочих.

Надо заметить, что левые эсеры долгое время вполне разделяли большевистскую политику в деревне: монополию хлебной торговли, борьбу деревенской бедноты против деревенской буржуазии. Они даже готовы были поддержать декрет СНК «О продовольствии» от 13 мая 1918 года, позволявший городу грабить деревню. Эсеров не устраивали только диктаторские полномочия, предоставленные наркому продовольствия большевику Цюрупе. А декрет о прокоммунистических комбедах вовсе ослаблял власть сельских Советов, где большинство было за левыми эсерами.

Однако, несмотря на демарши и протесты эсеров, 6 июля 1918 года съезд принял резолюцию, одобрявшую политику советского правительства. В тот же день произошло восстание левых эсеров, во главе которого стояла Мария Спиридонова.

Формальным поводом послужило их желание способствовать разрыву Брестского мира, заключённого большевиками 3 марта 1918 года с Германией. По договору Россия потеряла более миллиона квадратных километров территории. Тогда в знак протеста эсеры вышли из состава советского правительства — однако сохранили места в коллегиях наркоматов, военном ведомстве, разных комитетах, комиссиях, советах. Впрочем, уже в апреле Спиридонова выступила на II съезде своей партии с прямым оправданием договора. «Мир подписан не нами и не большевиками: он был подписан нуждой, голодом, нежеланием народа воевать. И кто из нас скажет, что партия левых эсеров, представляй она одна власть, поступила бы иначе, чем партия большевиков?» — заявила она соратникам.

Но в июле во время съезда эсеры осознали, что их ждёт судьба других политических оппонентов большевиков, и решили перейти от слов к делу, вспомнив о «позорном договоре». Сотрудники ВЧК левые эсеры Яков Блюмкин и Николай Андреев, предъявив мандаты, прошли на территорию германского посольства в Москве. Во время беседы с немецким послом Вильгельмом фон Мирбахом Блюмкин несколько раз выстрелил в него, а Андреев, убегая, кинул две гранаты. Убийцы скрылись в штабе отряда ВЧК, которым командовал эсер Дмитрий Попов.

Некоторые историки утверждают, что в заговоре участвовал также ряд «левых коммунистов», в том числе члены ЦК партии большевиков — Дзержинский и, возможно, Бухарин с Пятаковым. То есть имела место провокация большевиков с целью «подставить» и затем уничтожить своих союзников. Несколько сотен левых эсеров были арестованы, а некоторые расстреляны. Сам же приговорённый к расстрелу Блюмкин благодаря Троцкому был помилован и затем возглавил личную охрану Льва Давидовича. Со стороны большевиков — странное милосердие. Заметим: именно Блюмкин позднее дал показания о том, что об акции против германского посла знал не только Дзержинский, но и Ленин.

Как бы то ни было, случилось то, что случилось. Потерпев поражение на съезде, эсеры убили Мирбаха, взяли телеграф, арестовали Дзержинского, прибывшего в отряд Попова с требованием выдать убийц, а также заместителя «железного Феликса» Лациса, председателя Моссовета Смидовича и некоторых других большевиков. Впрочем, 7 июля мятеж был подавлен — не в последнюю очередь потому, что отряд Попова не оказал большевикам реального сопротивления.

Сразу после убийства Мирбаха Мария Спиридонова приехала в Большой театр, где заседал съезд Советов, с объяснением действий своей партии. Левые эсеры посчитали, что Спиридонову большевики тронуть побоятся. Однако коммунистическое руководство отдало распоряжение арестовать всю эсеровскую фракцию, в том числе и Спиридонову: её отправили на гауптвахту в Кремль. Через три недели, 27 ноября 1918 года, её приговорили к году тюрьмы, но, приняв во внимание «особые заслуги перед революцией», амнистировали.

Но «эсеровская Богородица» не отказалась от антибольшевистских взглядов и с убийственной откровенностью высказала их в послании «Центральному комитету партии большевиков», написанном в кремлёвских застенках (куда она снова угодила в ноябре 1918 года): «Никогда ещё в самом разложившемся парламенте, в продажной бульварной прессе и прочих махровых учреждениях буржуазного строя не доходила травля противника до такой непринуждённости, до какой дошла ваша травля… по отношению к вашим близким товарищам и соратникам». Она обвиняла большевиков в многочисленных издевательствах, пытках, убийствах, которые осуществлялись «чрезвычайками».

Боевая эсерка, расстрелявшая Луженовского за карательные экспедиции против тамбовских крестьян, с ужасом убедилась, что новые хозяева России оказались намного безжалостнее и кровожаднее «царского сатрапа». Спиридонова приводит отрывки из крестьянских писем, где рассказано о зверствах большевистских продотрядов. Крестьян грабили, избивали, пороли, пытали, убивали: «Взяли у нас всё дочиста, у баб всю одежду и холсты, у мужиков — пиджаки, часы и обувь, а про хлеб нечего и говорить… У нас зарегистрирована порка крестьян в нескольких губерниях, а количество расстрелов, убийств на свету, на сходах и в ночной тиши, без суда, в застенках… учесть невозможно. Приблизительные цифры перешли давно суммы жертв усмирений 1905-6 гг.»

С отвращением рассказывает революционерка о чудовищной атмосфере садизма, которая царит в ЧК и которой просто не выдерживали служившие там левые эсеры: «Убегал мертвенно бледный Александрович, умоляя взять его из чрезвычайки сегодня, сейчас. Пил запоем матрос Емельянов, говоря: “Убейте меня, начал пить, не могу, там убийства, увольте меня из чрезвычайки”…» И за этим следует пророческий вывод: «Вы скоро окажетесь в руках вашей чрезвычайки, вы, пожалуй, уже в её руках. Туда вам и дорога».

Выйдя на свободу, Мария Спиридонова продолжает обличения большевизма: советское правительство сравнивает с жандармами, «молодчиков комиссаров» называет душащими народ мерзавцами. В феврале 1919 года её в очередной раз судят за клевету на советскую власть и дискредитацию вождей рабоче-крестьянской революции и 24 февраля «ввиду болезненно-истерического состояния» приговаривают на один год к «изолированию от политической и общественной жизни посредством заключения её в санаторий, с предоставлением ей возможности здорового физического и умственного труда». Однако 2 апреля эсерке удалось совершить побег из Кремля.

Некоторое время Спиридонова скрывалась в Москве под фамилией Онуфриева. 20 октября 1920 года она была задержана органами ВЧК и помещена на излечение в лазарет ВЧК, а 5 июня 1921 года согласно заключению врачей переведена в Пречистенскую психиатрическую больницу. В сентябре того же года Спиридонову освобождают из больницы под поручительство нескольких левых эсеров, лояльных большевикам. По мнению ряда исследователей, принудительное водворение Марии Спиридоновой в «санатории» и психиатрические больницы ЧК (куда её помещали под именем Марии Онуфриевой) стало одним из первых опытов применения советской карательной медицины.

Да, «белая чайка», как её назвал когда-то Волошин, была опасным врагом советской власти. Но власть эта не осмеливалась расправиться с видной революционеркой, которая жестоко пострадала от царизма. После июльского разгрома левых эсеров к «новомученице Марии» приходили письма поддержки от крестьян: «Максим В… приехал, сказывал, что ты всё в тюрьме. А ты, родименькая, духом не падай, знамя наше крестьянское держи крепче, замаливай за нас, голубушка, сиди твёрдо». Борис Пастернак в прологе к поэме «Девятьсот пятый год» достаточно ясно прославляет Спиридонову — хотя и не называя её напрямую (всё-таки это был уже 1925 год):

Жанна д’Арк из сибирских колодниц,

Каторжанка в вождях, ты из тех,

Что бросались в житейский колодец,

Не успев соразмерить разбег.

Ты из сумерек, социалистка,

Секла свет, как из груды огнив.

Ты рыдала, лицом василиска

Озарив нас и оледенив.

В первой половине 1918 года Борис Леонидович входил в число постоянных сотрудников центрального органа левых эсеров газеты «Знамя труда» и, видимо, ещё долгое время хранил память об этом. Даже позднее, в 1928 году, образ Спиридоновой возникает на страницах романа в стихах «Спекторский»:

По всей земле осипшим морем грусти,

Дымясь, гремел и стлался слух о ней,

Марусе тихих русских захолустий,

Поколебавшей землю в десять дней.

За видную революционерку не однажды хлопотали известные деятели рабочего движения, в том числе сама Клара Цеткин, предлагая выпустить Марию Александровну за границу, однако большевики в ужасе отмахивались. Троцкий заявил, что Спиридонова «представляет опасность для советской власти».

В мае 1923 года Спиридонову отправили в ссылку. Сначала она жила и работала в Самарканде, даже написала книгу о Нерчинской каторге, которая вышла отдельным изданием. Затем, после многочисленных доносов, знаменитую террористку обвиняют в связях с заграничными левоэсеровскими группировками и ссылают в Уфу. Наконец, здесь в 1937 году следует уже последний арест — по обвинению в руководстве несуществующей «Всесоюзной контрреволюционной организацией», разработке терактов против руководителей государства, включая Сталина и Ворошилова. По «делу» проходил 31 человек. Многие не выдерживали пыток и давали ложные показания — в том числе муж Спиридоновой Илья Майоров.

В ноябре 1937 года Мария Александровна после девятимесячного заключения пишет в 4-й отдел Главного управления госбезопасности (ГУГБ) подробное письмо (более 100 машинописных страниц), часть которого посвящена методам обращения сталинской охранки с подследственными. «Проявите гуманность и убейте сразу» — вот главная мысль послания. В нем подчёркивается характерная особенность методов следствия «нового времени»: они более подлые, циничные, мерзкие и жестокие, нежели методы царской охранки и советских правоохранительных органов начала 20-х годов. Зная болезненное отношение Спиридоновой к личному обыску, сталинские надзиратели обыскивали ее по десять раз в день: «Чтобы избавиться от щупанья, которое практиковалось одной надзирательницей и приводило меня в бешенство, я орала во все горло, вырывалась и сопротивлялась, а надзиратель зажимал мне потной рукой рот, другой рукой притискивал к надзирательнице, которая щупала меня и мои трусы…»

Следователь Михайлов, который вёл дело, поносил старую каторжанку — «гадина, говнюха, мерзавка, сволочь». Вряд ли Мария Александровна знала уже существовавшую к тому времени песню об умирающей воровке. Но как её описание напоминает строку: «Рассказывай, сука, с кем в деле была!» Впрочем, мы уже говорили, что наверняка сцена допроса существовала и в раннем романсе о Спиридоновой, отражавшем пытки, которым подвергали юную девушку-террористку есаул Аврамов и помощник пристава Жданов. Обращение сталинских «следаков» заставило её вспомнить прошлое: «Меня стало кошмарить по ночам, как кошмарило первый десяток лет после 1906 года, и я иногда в следственной камере, усталая от вечного бессония… задрёмывая и очнувшись путала, что передо мной Авраамов или Михайлов, казачий ли офицер или теперешний следователь, и горечь от одной возможности такой ошибки была для меня куда больнее ожога нагайкой».

И ещё одна странная перекличка — на этот раз со строкой «Пытал меня мусор, крыса позорная…» В письме Спиридоновой встречаем похожую характеристику: «Михайлов маленький человек. Это хорёк. Смесь унтера Пришибеева с Хлестаковым». Маленький хорёк — чем же не крыса?

Любопытно и другое. Коллега Михайлова, следователь Хахаев, «оскорблял» Спиридонову иначе: всю ночь орал на неё — «великомученица, монашка, богородица, памятник себе зарабатываете». Вторил ему и следователь Карпович: «Бандитка, бандитка, богородица, великомученица». Видимо, для них Богородица и Великомученица были чем-то вроде самой грязной матерщины…

А Мария Спиридонова, начав свой путь мученицей, так его и завершила. Приговорённая к 25 годам тюремного заключения, она отбывала срок в Орловской тюрьме, и 11 сентября 1941 года, когда фашистские войска приближались к Орлу, «эсеровская Богородица», её муж и ещё 155 узников были расстреляны в Медведевском лесу недалеко от города.

Песня же о ней ушла в лагеря. Сначала — в Соловки, куда отправляли левых эсеров с 1923 года, а затем расплескалась по всему ГУЛАГу и за его пределами. Да, боевая эсерка превратилась в уголовницу, воровку. Да, блатной мир заставил героиню перейти на арго:

Раз тёмной ночью мы фрея[13] прибрали[14],

Фрей кипишнулся[15], и нас засекли.

Вор проканал[16], а меня зачурали[17]

И в уголовку менты сволокли.

Да, героиня принимает муки не за отмщение народных страданий, а за своего любовника-вора. И всё же песня — сохранилась. Сохранилась и история, связанная с нею.

Разве этого мало?