Заяц против харбинца

Рассказывая о судьбе Сергея Алымова, мы уже заявили, что этот поэт является автором известной уголовной песни «Плыви ты, наша лодочка блатная». Теперь настала пора подтвердить утверждение, что называется, аргументами и фактами.

Вообще долгое время лихая песенка о блатной лодочке не выходила за пределы «благородного воровского мира». Как и многие другие произведения уголовного фольклора, она по-настоящему «всплыла» в эпоху «раннего реабилитанса», после XX съезда КПСС 1956 года, когда Никита Хрущёв обрушился с обличительным докладом на культ личности Сталина. И проводником блатных песен в жизнь стали, как уже отмечалось, не столько сами уркаганы, сколько интеллигенция, которая возвращалась из лагерей. Конечно, и прежде, уже с начала 50-х годов, часть интеллигентов стала приобщаться к русской низовой песенной культуре уголовного мира. Блатной фольклор собирал Андрей Синявский, будучи ещё студентом, германист Ахилл Левинтон, вернувшись из ссылки, даже создал знаменитый «Марсель», ставший блатной классикой… И всё же именно со второй половины 50-х начинается культивирование блатных романсов, баллад, разухабистых куплетов в рафинированной среде интеллектуалов. В 60-е мода на «блат» охватывает буквально всю страну. Не случайно Владимир Высоцкий начинал с «классических» уголовно-арестантских произведений, затем перешёл на собственные стилизации и даже в зрелом творчестве обращался к темам преступного промысла и лагерей. Появилось множество «подпольных» исполнителей, певцов-эмигрантов, подхвативших популярную тему, особенно в 70-е годы (Дина Верни, Борис Рубашкин, Михаил Гулько и проч.).

Возрождение «Лодочки» можно отнести к числу заслуг исполнителя блатных, арестантских, уличных песен Аркадия Звездина, более известного как Аркадий Северный. Разумеется, пели её и до Северного, и после, в самых разных вариантах, — но так случилось, что именно Аркадий Дмитриевич прочно занял место на самой вершине Олимпа классической блатной песни. Именно он заставил её звучать по-новому, фактически сделав её народной. В годы моего детства и юности (60—70-е) Высоцкий и Северный были самыми популярными певцами. Исполнение практически любой песни Аркадием Северным придавало ей особый статус — статус «уголовной классики».

Обрела (а вернее, подтвердила) этот статус и блатная «Лодочка». Северный исполнял её, можно сказать, в несколько «адаптированном» виде:

Наш домик под лодкою у речки,

Вода по камешкам течёт.

Не работай! Карты, деньги — ха-ха! —

В нашей жизни всё это — почёт.

Ты плыви, моя лодочка блатная,

Куда тебя течением несёт.

Воровская жизнь такая — ха-ха! —

Нигде и никогда не пропадёт!

Воровка никогда не будет прачкой,

А урка не возьмёт бревно на грудь.

Грязной тачкой руки пачкать — ха-ха! —

Мы это дело перекурим как-нибудь!

В этой версии отсутствует куплет о денежках, лежащих в кармане, хотя к тому времени он был достаточно популярен и даже вошёл в роман братьев Вайнер «Эра милосердия», выпущенный в 1976 году:

«Убийца Тягунов взял с дивана гитару, перебрал струны, пропел вполголоса:

Воровка никогда не станет прачкой,

А жулик не подставит финке грудь.

Эх, грязной тачкой рук не пачкай —

Это дело перекурим как-нибудь…

…Внизу убийца Тягунов напился, видимо, и пел песни, здесь отчётливо слышался его высокий, злой голос, пьяный и бесшабашный. Он голосил:

Денежки лежат в чужом кармане,

Вытащить их пара пустяков.

Были ваши — стали наши, эх!

На долю вора хватит дураков».

В более поздних редакциях романа эти песенные эпизоды вырезаны: видимо, по тем же «эстетическим» соображениям, по которым из фильма «Заключённые» цензура вымарала часть блатных песен.

Кстати, пора обратиться непосредственно к упомянутому фильму, где прозвучала изначальная версия «Лодочки». Она возникает в начале картины, во время появления ростовского вора Кости-Капитана в бараке «филонов», то есть отказчиков от работы. Сначала, ещё до Кости, урки поют первый куплет песни, которая в рукописях Алымова названа «Духовая»:

Мы — урки, ребята духовые,

Ха-ха!

На всё нам на свете наплевать!

Духовые,

Деловые,

Ха-ха!

Мы нигде не будем горевать!

Этот куплет не вошёл в «каноническую» версию. Когда в дверях возникает фигура вора, блатные переходят ко второму куплету, который позднее был включён в «фольклорную традицию»:

Домик над речкою под лодкой,

Речка по камешкам течёт.

Где работка,

Там и водка,

Ха-ха!

Этому всегда у нас почёт.

Костя приветствует обитателей барака: «Здорово, урки!» И получает ответ от Сашки-фармазона (уголовника, который занимался подделкой документов): «Пошёл к чёртовой матери!» Костя молча подходит, берёт Сашку за шею и швыряет под кровать-«шконку». Затем урки разражаются третьим куплетом:

А про уркаганов ходят слухи:

Они все в подвалах, суд идёт.

Эти слухи

От старухи,

Ха-ха!

Кто им поверит, просто идиёт.

И наконец, в завершении сцены урки провожают из барака воровку Соню припевкой:

Грязной тачкой рук не пачкай —

Это дело перекурим как-нибудь!

Однако это далеко не весь текст. В книге Константина Гнетнева «Беломорканал: времена и судьбы» приводятся ещё два куплета из «Песни урок» Алымова:

Оставьте пустые разговоры —

Воров не приучите к труду.

В нашем тресте

Все на месте!

Надоело слушать ерунду…

Воровка не сделается прачкой,

Шпана не подкачает — дырка в грудь!

Грязной тачкой

Рук не пачкай!

Это дело перекурим как-нибудь…

Таким образом, два катрена от Алымова, несколько переработанных, вошли в версию песни, которая стала сегодня классической. Под классической версией я подразумеваю четыре первые строфы (о куплетах с колокольчиками есть смысл поговорить особо).

Не исключено, впрочем, что и два других куплета — «Плыви ты, наша лодочка блатная» и «Денежки лежат в любом кармане» — тоже принадлежат Алымову. Во-первых, в них сохранена внутренняя рифма, которая проходит через все куплеты алымовской стилизации («Воровская / Жизнь такая», «Деньги ваши — / Будут наши»). Между тем в куплете о домике у речки неведомые интерпретаторы сломали внутреннюю рифму «Где работка, / Там и водка». Возможно, это сделал Северный, достаточно далёкий от уголовного мира и не знавший, что слово «работа», «работка» на арго означает уголовное преступление. Впрочем, Аркадий Дмитриевич и без того обращался с текстами более чем вольно. Напомню, что в одном из фольклорных вариантов «Лодочки» поётся: «А жулик не подставит финке грудь» (эту версию в романе цитируют братья Вайнер). Северный же, по ходу исполнения забыв слова, сымпровизировал: «А урка не подставит нож к груди», то есть уничтожил не только рифму, но заодно и смысл.

Во-вторых, песня наверняка исполнялась зэками на Беломорстрое ещё прежде фильма «Заключённые». Посудите сами: если «Лодочка» была неизвестна до выхода картины на экраны, как же в фольклорный вариант вошли строки о воровке? Ведь в фильме они не звучали! Значит, либо зэки знали песенку ещё в бытность Алымова каналоармейцем, либо (что более вероятно) куплет исполнялся во время съёмок полностью, а потом был «обрублен» до двух последних строк, но каналоармейцы, которые участвовали в съёмках, хорошо его запомнили и разнесли затем по всей стране. Это же могло случиться и с теми двумя куплетами, которые в фильм не вошли, но в фольклорном исполнении стали классикой.

В любом случае, авторство Алымова подтверждено документально и не вызывает сомнений. Хотя, безусловно, следует признать и то, что текст подвергался за десятки лет исполнения многочисленным переработкам.

Что касается музыки, на которую положен текст Алымова, она принадлежит Юрию Александровичу Шапорину — известному композитору, впоследствии лауреату трёх Сталинских премий, автору многочисленных произведений, в том числе романсов на стихи Пушкина.

Однако сегодня на роль авторов блатной «Лодочки», оказывается, есть и другие претенденты! Что, в общем-то, неудивительно; это случается время от времени и с другими низовыми песнями, начиная с «Мурки» и «Гопа» и кончая знаменитым «Постой, паровоз». Не обошла чаша сия и алымовско-шапоринское творение. Неожиданно «открыл» сочинителя песни о блатной лодочке автор двухтомного исследования «Бандитская Одесса» Виктор Файтельберг-Бланк. Причём он объединил в одном лице и поэта, и композитора. В главе «Композитор — бандитский король Одессы» исследователь пишет:

«В 30-х и начале 40-х годов нашего века одесский бандит и вор Борис Зайко был сочинителем наиболее “хитовых” блатных песен. Послевоенная шпана будет распевать его песни “Тарлафудра”, “Васька Рыжий”, “Плыви ты, лодочка моя блатная”, не зная, что их автор расстрелян румынскими оккупантами. Многим старым одесситам помнится эта песня:

Денежки звенят в чужом кармане.

Вытащить их — пара пустяков.

Деньги ваши — станут наши,

Ха-ха, на свете есть немало дураков.

Плыви ты, лодочка моя блатная,

Туда, куда течение несёт.

Эх, воровская жизнь такая —

От тюрьмы далёко не уйдёшь.

Воровка не сделается прачкой,

Шпана не перестанет финки гнуть.

Эх, грязной тачкой руки пачкать, —

Ха-ха, мы это дело перекурим как-нибудь».

Откуда у него такие удивительные сведения, автор «Бандитской Одессы» не сообщает. Впрочем, как и о том, что это за странная песня такая — «Тарлафудра». Видимо, Файтельберг образовал это название из старого популярного припева уголовников «дралафу-дралая» или «дралаху-дралая». Чаще всего он звучит в песне «Два громилы»:

Нас на свете два громилы,

Гоп-дери-бери-бумбия,

Один я, другой — Гаврила,

Гоп-дери-бери-бумбия.

А если нравимся мы вам,

Дралаху-дралая,

Приходите в гости к нам,

Дзинь-дзара!

Однако песня эта была известна ещё в 20-е годы, и сведений о причастности к её созданию Бориса Зайко или кого-либо другого нет. По крайней мере, у меня. А любопытно было бы узнать о таинственной «Тарлафудре». Хотя к «Лодочке» это не имеет отношения.

Кто же таков этот Борис Зайко? Файтельберг рассказывает о нём следующее:

«Атаман одесской банды “зайцев” — Борис Зайко, блатные клички — Заяц или Композитор, родился в 1908 году в центре одесского блатного мира, на Молдаванке. Ему не пришлось участвовать ни в революции, ни в Гражданской войне. Но уже в весёлые времена нэпа он погулял, участвуя в бандах Пухлого и Казана. Ходили слухи, что в страшные годы голодомора (1933–1934) он и его мамаша, профессиональная воровка, убивали людей, расчленяли трупы и торговали человечиной. Так это было или всё придумано врагами Зайца, мы, скорее всего, не узнаем. Но известно, что Заяц до войны три раза привлекался к уголовной ответственности, сидел в зоне и тюрьмах, а выйдя на свободу в 1939 году, стал артистом лёгкого жанра, аккомпаниатором на гитаре и гармони. Это была его дневная жизнь. Ночью он “ходил на дело”, собрав десяток отчаянных воров-беспредельщиков.

Вообще Заяц был довольно обаятельным кавалером, был высок и строен, умел нравиться женщинам, был весел, слыл остроумным собеседником, любил петь и играть на гитаре, танцевать. Его интеллигентное вытянутое лицо, умные глаза никак не сочетались с представлением о бандите и громиле или воровском атамане, каким был Борис Михайлович Зайко. Заяц был очень популярен в блатном мире Одессы и слыл одним из главных авторитетов, призывавшим воров “жить по понятиям”. Сам вершил воровской суд. За нарушение воровской этики он мог убить провинившегося или “покачать права” — заставить вора стать перед ним с поднятыми руками и бить дубинкой по бокам вора, пока нарушитель “законов” не свалится. Свою банду он держал жёстокой дисциплиной, установив в ней иерархию — воровские ранги. Заяц бредил славой Мишки Япончика и Чёрного Ворона — королей одесских бандитов. Считал, что титул короля Молдаванки у него наследственный, а его отцом был легендарный атаман анархистов-бандитов, который погиб в 1907 году, за несколько месяцев до рождения сына».

Дальше историк блатной Одессы повествует о том, как Зайко вместе с 23-летней любовницей Лидкой Шереметьевой во время оккупации Одессы с октября 1941 года немецко-румынскими войсками продолжил заниматься грабежами и налётами. Автор сообщает имена членов шайки — Алик Сумасшедший (А. Кипард, 19 лет), Матус (А. Матюшенко, 23 года), Каштуль (В. Галкин, 21 год), Москвич (В. Лихозирский, 22 года), Клаус (А. Олекорс, 19 лет), Кабан (И. Иванов, 20 лет). Он подробно рассказывает о крупных грабежах, о борьбе за территорию между несколькими бандитскими группировками — Попика, Мадьяра, Лысого, о захвате Зайко и его подельников… Жаль только, что по поводу авторства песни Файтельберг ничего не проясняет. Впрочем, он и не ставил перед собой такой цели. Правда, рассказывая о крахе Бориса Зайко, исследователь пишет:

«Арестованные бандиты из окружения Шереметьевой “засыпали” друг друга, надеясь избежать расстрела. Сама “начальница штаба” под пытками выдала Зайца.

Утром на улицу Южную, что на Молдаванке, к дому, где жил Заяц с женой и дочкой, подъехали два автомобиля. Пять сыскарей и полицейских оцепили дом, трое ворвались в квартиру. Заяц как ни в чём не бывало сидел за шикарно для военных лет накрытым столом и развлекался игрой на любимой гитаре. Он пригласил вошедших к столу и очень удивился, что его хотят арестовать. Заяц даже принялся иронизировать и убеждать, что он — известный в Одессе музыкант и поэт. Да, песни Зайца в Одессе были очень хорошо известны, но от ареста это не спасло. В тюрьме его долго допрашивали относительно связей с одесскими партизанами, скрывавшимися в катакомбах.

В конце 1943 года в одесской прессе было сообщение, что Заяц расстрелян. Но возможно и другое — вербовка в фашистский диверсионный отряд для террористической деятельности на советской территории».

Итак, Зайко вновь именуется известным поэтом и музыкантом, но на сей раз о его конкретных произведениях речи не идёт. Что он написал, покрыто мраком. Во всяком случае, одно мы можем точно утверждать: никоим образом не песню о том, что воровка никогда не станет прачкой. Это совершенно исключено. Вместе с тем вовсе не исключено, что Боря Заяц мог приписать себе авторство. Тут вопросов нет — не он первый, не он последний. Кто знает, может быть, он успел за свою бурную жизнь побывать и в числе строителей Беломорканала. Или даже среди зэков — «киноартистов». Пока ничего об этом не известно. Что же, значит, ещё есть куда копать…