ГЛАВА 10 Ближний Восток

Если верить Корану, в раю текут целые реки вина. Сура 47:15 не оставляет сомнений на этот счет.

Вот описание рая, который обещан богобоязненным: там текут реки из воды, вкус которой не меняется, и реки из молока, вкус которого не портится, и реки из вина, услаждающие того, кто пьет, и реки из прозрачного, чистого меда. Для богобоязненных в нем все виды плодов и великое прощение от их Господа. Неужели такой рай — воздаяние богобоязненным — равен воздаянию тому, кто вечно пребывает в огне и кого поят питьем кипящим, разрывающим внутренности?

Значит, вино — для богобоязненных, вода — для обреченных на бесконечные муки. А если винных рек окажется недостаточно, 83-я сура Корана обещает, что правоверных мусульман будут поить выдержанным запечатанным вином — настолько восхитительным, что даже осадок у него имеет привкус мускуса.

Отсюда следует занятный вывод: в конечном счете правоверный мусульманин перепьет истинного христианина, поскольку тому уготовано наслаждаться вином только в течение земной жизни, а у мусульманина впереди вся вечность. Однако к земному питию Коран относится не так благосклонно. Чем дальше, тем менее благосклонно. Исследователи и традиция единодушно (в кои-то веки) заявляют, что заповеди, касающиеся вина, постепенно становились строже. Примером раннего отношения может служить сура 16:67, где среди благ, даруемых Господом, фигурирует: «из плодов пальм и виноградных лоз вы получаете напиток пьянящий и добрый удел».

Но если Коран и порицает спиртное, то довольно мягко. В частности, он предписывает не молиться в пьяном виде — вполне разумно, хоть и наводит на подозрения, что адресат пребывает в подпитии значительную часть времени. Отдельный аят посвящен спиртному и азартным играм. В обоих «есть большой грех, но есть и польза для людей, хотя греха в них больше, чем пользы». Тоже вполне разумный подход.

Но затем, по преданию, между последователями Мухаммеда вспыхнула пьяная ссора (один швырнул в другого бараньей костью), и Мухаммед, повторно обратившись за советом к Господу, принес следующее послание:

О те, которые уверовали! Воистину, опьяняющие напитки, азартные игры, каменные жертвенники и гадальные стрелы являются скверной из деяний дьявола. Сторонитесь же ее, — быть может, вы преуспеете.

Большинство мусульман считают этот аят определяющим. Спиртное — происки дьявола, а значит, употреблять его — неисправимый и неискупимый грех.

Следом за Кораном идут хадисы — высказывания Мухаммеда, собранные и записанные, как считается, через сто лет после его смерти. В большинстве хадисов вино решительно порицается, его запрещено использовать даже в производстве лекарств и уксуса. Согласно именно этому священному тексту за пьянство положены знаменитые восемьдесят плетей — и другие наказания, заставляющие заподозрить, что верующие уже начали искать лазейки[33].

Тем не менее в хадисах вино по-прежнему воспринимается одновременно и как зло, и как принадлежность рая. «Для того, кто станет пить вино в мире дольнем и не принесет за это покаяние, оно станет запретным в мире вечном».

Однако нас волнует другое — насколько действенны были эти запреты. В конце концов, в библейских заповедях тоже много чего сказано — любить и прощать, в частности. А толку? В Новом Завете Иисус вполне определенно отказывается побивать камнями женщину, уличенную в прелюбодеянии. В Англии последняя казнь за измену мужу состоялась в 1650 году — уже по новым, пуританским законам.

Багдад VIII века

Как же применялся запрет? Поначалу почти никак. На Аравийском полуострове с вином было туговато. До нас дошло несколько упоминаний о том, что его привозили для монастырей, но пустынные кочевники вина почти не пили. Затем, в VII веке, ислам распространился в Междуречье и страны Леванта, два древнейших в мире винодельческих региона. И там он немного изменил положение дел, но не особенно.

Ранний ислам был достаточно терпимым — во всяком случае по отношению к иудеям и христианам. С ятаганом к горлу почти никто не приставал. Собственно, поначалу основная тактика заключалась в том, чтобы предоставить налоговые преимущества мусульманам и свободу всем остальным. То есть, если вас занесло в Багдад VIII века, раздобыть вина проблемы не составит, просто нужно знать места — еврейский квартал, армянский, греческий. Число кварталов в этом городе — то есть «четвертей» в буквальном переводе — заставило бы покраснеть любого математика.

Среди частых гостей этих кварталов был некто Абу Нувас. Тот самый, который считается величайшим арабским поэтом всех времен и который специализировался на хамрийят — стихах о вине. Из этого распространенного жанра арабской поэзии можно немало узнать о том, насколько эффективны были запреты на спиртное. Кроме того, хамрийят Абу Нуваса позволяют составить наглядную картину вечеринок (точнее, утренних попоек, плавно переходящих в вечерние) в Багдаде рубежа VIII–IX веков н. э.

Нувас ценен еще и тем, что большинство его стихотворений построены по одной схеме. Лирический герой и его друзья направляются в подходящий квартал, «обгоняя друг друга в темных закоулках» за дворцовыми стенами. Добравшись до питейного заведения, они громко колотят в дверь и будят криками хозяина, который зачастую уже спит. Заведения, судя по всему, открывают специально для собравшейся на пороге компании арабов, готовых сорить деньгами. Из обслуживающего персонала у Абу Нуваса упомянуты, кроме хозяина, только подавальщики и развлекающие.

Хозяин осведомляется у гостей, чего им угодно, и Абу Нувас заказывает вино. Рынок, надо полагать, достаточно насыщен, потому что хозяин уточняет желаемую марку и спрашивает, сколько гости готовы потратить. На это Нувас всегда ответствует: «Много!» и «Несите лучшее, что у вас есть». Он придирчиво выбирает вино по району происхождения, году, сорту винограда, отдавая особенное предпочтение винам из Фаллуджи.

Затем хозяин спускается в пыльный затхлый подвал и пыхтя вытаскивает на свет огромный запечатанный сосуд с вином. Нувасу, исполнившемуся вожделения, сосуд представляется прекрасной женщиной, которая сейчас окажется в его полной власти. А уж когда хозяин распечатывает сосуд и тот истекает красным, «подобно непорочной деве», Нувас приходит в еще большее возбуждение. Вино разливают по красивым бокалам, обычно смешивая со льдом или холодной водой. Иногда Нувас, вопреки традиции, пьет неразбавленное, но лишь по особым случаям. Хотя нетрадиционность в другом смысле для Нуваса как раз дело обычное.

Тут самое время поговорить об остальном окружении гостей. Как правило, это подавальщик (подавальщица), или певец (певица), или флейтист (флейтистка), или проститутка, или раб (рабыня), но обычно их несколько, и от этого Нувас распаляется еще сильнее. Девица — на безрыбье, юноша — для наслаждения. Чаще всего Нувас завершает вечер, распутничая с виночерпием, непременно изящным красавчиком, «похожим на олененка». На таких ненужных подробностях, как согласие юноши или хотя бы готовность, он внимание не заостряет. Что касается возраста — об этом лучше и вовсе промолчать. Хотя Нувас молчать не намерен. Он готов бесконечно воспевать «изогнутое полумесяцем ущелье» и скачку меж «верблюжьих горбиков».

Интересно, что в хамрийят Нуваса фигурируют и монастыри. В окрестностях Багдада было несколько христианских монастырей, которые, судя по всему, подрабатывали как подпольные питейные заведения, и возможно, не только питейные. Нувас с приятелями закатывался туда до утра.

Звонят к заутрене, молитве вторит эхо,

А мы кувшинам винным новый счет начнем, и дождь нам не помеха.

<…>

В земной обители блаженство неземное —

Благословен апрель для всех, кто пьет в монастыре со мною.

Затем Нувас распутничает с хористом.

Кажется, поэт был далек от того, чтобы считаться образцом нравственности. Но, возможно, в этом и заключался смысл. Нувас любил привести обширный перечень недозволенного и с лукавым прищуром заявить, что все перечисленное уже перепробовал. Не далее как вчера ночью. Дважды. Нувас знал, что пить — незаконно, поэтому пить очень любил.

В одном стихотворении он кладет рядом с кубком вина Коран и рассуждает о тепле одного и холоде другого. Одной из главных задач Нуваса было разгневать, вывести из себя самые суровые слои духовенства. И ему это удалось. Его бросили за решетку, и начальник багдадской стражи наверняка озолотился, собирая мзду со всех богатеев и кутил, просившихся навестить приятеля.

Но за решеткой Нувас пробыл недолго да и угодил туда лишь потому, что тогдашний халиф пытался заручиться поддержкой имамов в так некстати вспыхнувшей междоусобной войне. Как только все улеглось, Нувас получил свободу и возможность снова вволю напиваться с халифом, своим хорошим другом и известным любителем вина. Ратующие сейчас за возрождение халифата часто забывают о том, что тогдашние халифы были теми еще выпивохами.

Величайшим предшественником Нуваса и, вполне возможно, основоположником жанра хамрийят был багдадский халиф, царствовавший незадолго до рождения поэта. Аль-Валид II высказывался еще более провокационно, чем Нувас, хоть и не так красноречиво. Но он как-никак верховная власть. Вот его типичная строфа:

Господь свидетель мне, и ангелы благочестивые, и праведники на земле,

Я жажду музыки и песен, я жажду сладкого вина, я жажду юношей неискушенных щипать за щеки.

Если такое пишет халиф, неудивительно, что закон теряет суровость. Неудивительно также, что кутеж государя с придворными становится шаблонной сценой арабской литературы. Немало халифов правили под хмельком. Бадис, великий эмир Гранады, пировал, не показываясь за стенами дворца, так долго, что успели поползти слухи о его смерти. Другой андалусийский эмир, Мухаммад ибн Аббад аль-Мутамид, пытался последний раз утопить горе в вине и напиться до беспамятства, когда враги уже окружали город. О великом султане Хусейне Байкара в исторической литературе сказано, что «за те без малого сорок лет, что он повелевал Хорасаном, не проходило и дня без вина после полуденной молитвы». Однако в той же литературе подчеркивается, что за завтраком он не пил никогда.

Бабур

Процитированное выше свидетельство принадлежит грозному полководцу XVI века Бабуру. Будучи изначально правителем Таджикистана, в возрасте двенадцати лет он пошел войной на Афганистан и северную Индию и впоследствии основал империю Великих Моголов. А еще он вел дневник.

Дневник Бабура принадлежит к числу самых необычных исторических документов. Он очень личный, очень откровенный и в целом напоминает блог, который могли бы вести мы с вами. Записи пестрят подробностями о прекрасных видах, о встрече с приехавшим к Бабуру приятелем, о несварении желудка, которое весь день донимало хозяина дневника. Вам начинает казаться, что вы давно и близко его знаете, что он славный малый, что вы непременно нашли бы общий язык, закинь вас какая-нибудь машина времени в Кабул пятисотлетней давности. Вот запись от 12 января 1519 года: «В среду я выехал на прогулку и отправился в крепость Баджаур. В доме Ходжа-и Калана устроили попойку»[34].

Это если не принимать во внимание (но лучше принять) предыдущую запись, за 11 января:

Успокоившись относительно крепости Баджаур, мы во вторник девятого мухаррама выступили в поход и стали лагерем несколькими курухами ниже, в той же долине Баджаура, где сложили на одной возвышенности башню из голов.

Как видим, Бабур не только разбивал врага наголову, но и возводил из голов башни. Сегодня мы бы назвали это отличительным знаком — а может, фишкой. Но поди пойми: кем нам считать Бабура — несостоявшимся другом или чудовищем? Или и тем и другим одновременно?

Пить Бабур начал лишь после двадцати — до тех пор вино его просто не интересовало. Но уж когда начал, то подошел к делу серьезно. И все свои попойки он отмечал в дневнике (вперемешку с резней, башнями из голов и периодическим свежеванием врагов заживо). Он пил в седле, во дворцах, на кораблях, на плотах, в горах и долах. Пить Бабур любил. Вот типичный пример:

14 ноября 1519 года

Я сказал [Турди беку]: «Приготовь вина и все нужное». Мне хотелось пображничать привольно в уединении. Турди бек отправился за вином в Бехзади. Я приказал одному из рабов Турди бека отвести моего коня пастись на пригорок, а сам присел на холме за каризом [водоток]. Был первый час [9 часов утра], когда Турди бек принес кувшин вина; мы вдвоем принялись пить. Когда Турди бек нес вино, Мухаммед Касим Барлас и Шахзаде заметили это. Не подозревая, что я здесь, они пошли пешком за Турди беком. Мы пригласили их на пирушку. Турди бек сказал: «Бул-бул Анике хочется выпить с вами вина». «Я никогда не видел, как пьют женщины, — ответил я. — Позови ее на пирушку». Еще мы пригласили каландара [странствующего дервиша] по имени Шахи и одного копателя каризов, который играл на рубабе [трехструнный смычковый инструмент]. До самой вечерней молитвы мы сидели на пригорке за каризом Турди бека и пили; потом я пошел к Турди беку в дом и при свете свечи пил до ночной молитвы. Хорошая то была пирушка! Без подвоха и обмана!

Я прилег, а остальные участники пирушки пошли в другой дом и пили, пока не пробили зорю. Бул-бул Анике пришла и вела себя со мной очень вольно; в конце концов я притворился мертвецки пьяным и избавился от нее.

В таком же духе Бабур и продолжает: с утра выпить, днем сочинять стихи, тщательно документировать фауну и флору на своих землях (можно считать его натуралистом-любителем), сокрушать врагов и глумиться над их телами.

Однако долго эта идиллия длиться не могла. Бабур дал священный обет бросить пить, когда ему исполнится сорок. Потому в сорок девять (всего-то на девять лет позже обещанного) он велел принести свои винные кубки и все их разбил. И даже написал об этом стихотворение:

Собрал я злато-серебро,

Откуда пил до дна,

Разбил тотчас и этим спас

Я душу от вина.

Золото и серебро Бабур раздал бедным. А потом начал подбивать придворных и воинов последовать своему примеру и тоже отказаться от вина. Триста человек поддержали этот порыв сразу же, и воодушевленный Бабур немедленно двинулся истреблять неверных.

Однако трезвость давалась ему тяжело. В послании другу он печально иронизировал, что большинство людей жалеют о своем поступке, когда напьются, а он страшно жалеет, что бросил пить. Тем не менее назад дороги не было, и через три года он скончался, оставив потомкам империю и дневник.

Тут, наверное, можно было бы поразглагольствовать с умным видом, что Бабур являл собой воплощенный парадокс мусульманина-пьянчуги, однако гораздо больше на эту роль подходит его праправнук Джахангир, на винной чаше которого было вырезано: «Аллах акбар!»[35]

Бабур, надо отдать ему должное, по крайней мере признавал возникшую в исламе дилемму по поводу алкоголя. Тут есть одна тонкая, но очень важная грань. Само употребление спиртного простительно. Мусульманину в большинстве течений ислама позволено пить, если затем он в этом покается. Но вот считать, будто пить не грешно, — грех. Соответственно, длинная череда султанов завинчивала гайки — и забывала об этом, запрещала пить — и пьянствовала. Мало кто из персидских шахов не вводил рано или поздно полный запрет на алкоголь. Однако у народа запрет благополучно выветривался из памяти. И на то всегда находилась причина. Шах Сефи I ввел сухой закон сразу после восшествия на престол в 1629 году, но потом слег с простудой. Простуда была настолько невыносимой, что врачу пришлось прописать ему вино как лекарство. Уж в лечебных-то целях пить наверняка не грешно. Это ведь ради здоровья. Сефи I умер от пьянства в 1642 году.

Сменивший его на троне шах Аббас II ввел сухой закон сразу после коронации. Но тогда ему было всего девять лет. В шестнадцать он выиграл сражение — получил исключительный повод отметить победу, отметил, а затем продолжал делать исключения вплоть до 1666 года[36].

Самую радикальную попытку предпринял Султан Хусейн I. Алкоголь он запретил сразу после коронации в 1694 году. Из королевских подвалов вытащили 6000 бутылей вина и вылили на землю при всем честном народе на центральной площади Исфахана. Шах Хусейн I взялся за дело всерьез. Но потом его двоюродная бабка призналась, что ей очень нравится вино. Как тут быть? Какому нормальному внуку хватит духу лишить бабулю единственной отрады? Это бессердечно. Так что запрет был отменен, и вскоре шах со старушкой дружно отводили душу за бокалом красного.

Султан Мурад IV (правил в 1623–1640 годах) предпочел не пускать дело на самотек. Переодевшись в простолюдина, он ходил по ночному Стамбулу и собственноручно расправлялся со всяким, кого удавалось поймать за распитием. При этом Мурад IV и сам был закоренелым пьяницей — тут не нужен диплом психоаналитика, чтобы сделать выводы.

Ничто не способно было отвратить шахов и султанов от выпивки. Неутолимость их жажды могла сравниться лишь с непроизносимостью их имен.

Обходные пути

Тем не менее, по мере того как один век прилежно сменял другой, муки коллективной совести становились все сильнее. Отношения со спиртным у мусульман всегда складывались непросто. Общественное мнение, законодательные запреты и, возможно, старый добрый Коран делали свое дело. Народ попроще пристрастился к опиуму — раз опиум в Коране не упоминается вовсе, значит, можно. Средний класс действительно до определенной степени соблюдал воздержание. Однако лазеек тоже хватало — побольше, чем в крупноячеистой рыбацкой сети.

В османской Боснии мусульмане были правоверными и вина не пили. Вместо него они пили ракию. Поскольку в Коране насчет ракии ничего не говорится, доказывали они, все в порядке. Хотя ракия — тоже опьяняющий напиток из винограда. Кому-то эти доводы могут показаться шуткой, однако их приводили исключительно всерьез. Вот как отзывался об одном старом суфии шотландец, побывавший в XIX веке в Персии:

Вместе с некоторыми другими обладателями больной совести он нашел способ ни в чем себе не отказывать, при этом, с их точки зрения, не преступая никакого закона. Они употребляли спиртной напиток, полученный путем перегонки из разного сахаросодержащего сырья с померанцами и другими фруктами. Полагаю, что зерно или сахар как таковой тоже присутствовали в составе. Назывался этот напиток ма-уль-хият, то есть, в переводе с арабского, «вода жизни». Очень крепкий, мне он напомнил виски с изрядной примесью померанцев и благовоний. Пить его, как они убедили себя, было вполне дозволительно, поскольку в его изготовлении не участвовали прямо запрещенные магометанским законом вещества. Баклага такого напитка была приготовлена в тот же день после обеда для мирзы Резы и других более робких неофитов. Было забавно наблюдать, как мирза Реза с баклагой в руке, напустив на себя самый что ни на есть пуританский вид, принимается разъяснять огромную разницу между этим благословенным эликсиром жизни и презренным воспрещенным пойлом под названием «вино» или «бренди», которое он ни разу (уверял он нас) не позволил себе отведать. «Вот это, — продолжал он, опрокидывая добрую чарку, — не предосудительно, и, кроме того, весьма и весьма полезно, а мне так и вовсе полагается пить, поскольку я слаб желудком».

Смекалка всегда поможет человеку выбраться из лабиринтов религии, если его будет подгонять жажда. По свидетельству одного немца, посетившего в XVI веке Стамбул, считалось, что во время крика душа ненадолго покидает тело. Соответственно, если орать во всю глотку, правоверный османец может вволю пить спиртное, пока душа растерянно блуждает неподалеку[37]. Однако самую хитроумную уловку зафиксировал в XIX веке русский инженер, которого пригласили на праздник к богатому иранцу. После торжественной вечерней молитвы хозяин хлопком в ладони позвал слуг и велел принести «кое-чего и шляпы». Слуги немедленно внесли на подносах шляпы, которые гости, в том числе несколько мулл, разобрали и надели. Шляпа меняла ситуацию в корне, означая: «Перед вами не мулла, а обычный мирянин». Тут же разложили настольные игры (находившиеся под запретом) и принялись играть под «кое-что».

«Кое-что» оказалось целой батареей бутылок, среди которых можно было обнаружить и великолепный коньяк, и водку, и вино, и ликеры, и разное прочее спиртное.

Как видим, проблема полностью решалась, если надеть шляпу, орать во всю глотку и пить ракию. Подозреваю, так решается большинство жизненных проблем. Ну или можно пойти более легким путем — пить в одиночку. Последние несколько столетий мусульмане относились к алкоголю примерно так же, как на клубных вечеринках в современном Лондоне относятся к кокаину. Его употребляли быстро, тайком, где-нибудь в дальней укромной комнате. Соответственно, ни о каком наслаждении речь не шла. На год урожая и сорт винограда всем было плевать, здравицы и возлияния оказались позабыты, застольные беседы исключены — все сводилось к тому, чтобы принять дозу и побыстрее вернуться к остальным, пока вас не хватились. Именно так обстояло дело у турок в XVI веке:

Такой это народ — на людях они воздерживаются от вина и не позволяют себе ни капли, тогда как между собой, в тесном кругу, всех вин мира не хватит, чтобы насытить их глотки, такие они неуемные выпивохи.

В Иране XIX века картина почти не изменилась:

Их принцип — грех одинаков, что в чарке, что в рюмке, и если уж они все равно навлекают на себя кару, зачем лишаться удовольствия, которое для них заключается не в нарастающем возбуждении от вина и не в увлекательной беседе собравшихся за одним столом, а в самом опьянении. Поэтому перс предпочитает бренди и пьет залпом — так он скорее достигнет этого блаженного состояния.

И даже теократическая революция 1979 года не осушила неиссякаемые источники. Как свидетельствует иранский мулла Мехди Данешманд:

Даже на Западе не напиваются так. Там наливают скромный бокал вина и потягивают. А мы здесь ставим на пол четырехлитровую бутыль водки и пьем, пока в глазах не потемнеет. Мы даже не знаем, как на самом деле нужно употреблять спиртное. Ну мы и народ! Нам просто нет равных в расточительстве и умении зря переводить добро.

Поскольку сказал он это в 2011 году, будем считать, что сегодняшняя картина нам тоже ясна.