ГЛАВА 15 Австралия

Изначально Австралии отводилась роль «сухой» колонии. Из всех великих исторических провалов — таких как российский поход Наполеона, политика «большого скачка» Мао Цзэдуна, тысячелетний рейх Гитлера — это мой самый любимый.

Лорд Сидней, задумывая Австралию, рисовал картину утопичную и исполненную высоких идеалов. Заключенных отправят на другой край света не мучиться, а перевоспитываться под воздействием плодотворного труда на свежем воздухе, первозданной природы и прочих неопределенных душеспасительных факторов. Там не будет ни алкоголя, ни денег — то есть не будет почвы для преступности.

Далеко идущие замыслы застопорились на первом же шаге. Точнее говоря, ушли не дальше Плимута. Экипаж и пассажиры кораблей Первого флота, отплывшего в Австралию в 1787 году, делились на три категории. Это были заключенные, конвоирующие их солдаты морской пехоты и набранные по отдельному контракту моряки, которым предстояло доставить заключенных и конвой в Австралию и затем вернуться обратно. Морякам разрешили взять с собой выпивку. Морским пехотинцам запретили. Морпехам это не понравилось. Они «пришли в негодование» и направили командованию циркуляр, в котором изложили свои чувства. Спиртное, доказывали они, «насущно необходимо для сохранения наших жизней, которые непривычный климат и истощение сил <…> могут поставить под угрозу».

Лорду Сиднею доложили о «недовольстве в гарнизоне», и он пошел на уступки, но лишь частичные. Морским пехотинцам (и никому более) позволялось употреблять спиртное в первые три года существования колонии, а потом в Австралии должна была наступить полная сушь.

Гипотетическая Австралия получалась прекрасной страной. Вот одна из ранних черновых инструкций для первого губернатора (что-то вроде манифеста для всего народа), предписывающая издавать законы против богохульства, кощунства, прелюбодеяния, блуда, многоженства, кровосмесительства, пренебрежения днем Господним. Сквернословие и пьянство должны строго караться…

Думаю, что частично это сработало — я по крайней мере никогда не слышал об австралийских многоженцах.

Как бы то ни было, Первый флот добрался до Австралии и начал разгрузку. Процесс отнюдь не такой простой, как может показаться. Первыми сошли морские пехотинцы. Через несколько дней на берег высадили заключенных-мужчин. Еще несколько дней спустя — женщин. Вот как рассказывает о начавшемся веселье корабельный врач: «Мужчины добрались до женской половины вскоре после высадки, и у меня не хватает слов, чтобы во всей полноте описать последовавшие той ночью беспутство и дебош». Господь высказал свое мнение на этот счет посредством молнии, которая поразила семь овец и одну свинью, привезенных колонистами.

Однако главная проблема заключалась в том, когда сгружать выпивку. Артур Филлип, первый губернатор, видя, что произошло с женщинами, хотел бы уберечь от подобной участи все по-настоящему, на его взгляд, ценное. Поэтому спиртное оставили на «Фишберне», продовольственном транспорте Первого флота, отложив выгрузку до постройки надежного склада[49]. Предосторожность оказалась не напрасной: за время губернаторства Филлипа большинство преступлений в колонии совершалось либо с целью добыть горячительное, либо под воздействием добытого.

Когда именно начались попытки изготовить брагу самим, вопрос открытый, но по примерным прикидкам — в первый же день. К 1793 году имелись официально зафиксированные прецеденты. Австралийская природа отличалась (и отличается) суровостью, создатель явно творил (и творит) ее флору и фауну в настроении мстительном и злобном. Но чтобы представить весь ужас условий тогдашнего Нового Южного Уэльса, вспомним, что в те времена еще не существовало ни холодильников, ни кондиционеров. Австралия без холодного пива. В первые годы ассортимент выпивки ограничивался ромом.

Все приличное по-прежнему приходилось привозить. В 1792 году в бухту Сидни-Ков вошло судно «Ройял Адмирал», груженное ромом и пивом. Филлип разрешил продать пиво, но не ром. Поэтому пиво капитан продал легально, а ром — из-под полы. Вот как описывает начавшуюся потеху корабельный священник:

Результатом стало массовое опьянение. Несколько поселенцев, сбросив положенные им по приговору оковы, повели себя совершенно неподобающе — били жен, резали скот, топтали посевы и крушили чужие вещи.

В 1792 году Филлип сдался и уехал домой. Его сменил Фрэнсис Гроуз[50], который нашел чуть более действенное решение проблемы. Если притоку алкоголя в колонию нельзя было воспрепятствовать, оставалось взять его под контроль на месте. Запрет на спиртное никто не отменял, и британские власти по-прежнему лелеяли радужные мечты о Новом Южном Уэльсе как о кузнице нравственно перекованных трезвых кадров. Поэтому, когда в 1793 году в бухту вошло еще одно судно с ромом, Гроуз объявил, что абсолютно, категорически не хочет этот ром покупать, но все же «вынужден» его приобрести, чтобы уберечь от заключенных. Купленное Гроуз распределил между товарищами по оружию, которые перепродали его заключенным с накруткой примерно в 1200 %.

Лейтенант-губернатор Гроуз был военным и состоял в особом подразделении, созданном для охраны новой колонии, — корпусе Нового Южного Уэльса, он же 102-й пехотный полк, он же «рейнджеры залива Ботани», он же Ромовый корпус, он же Корпус ромовых бочонков, Ромовый полк и Окаянные. В Ромовый корпус отправляли отбросы британской армии. В буквальном смысле: вышвырнутые из прежнего полка, они соглашались на перевод в Австралию как замену трибуналу, тюрьме или виселице (кто-то, впрочем, предпочел виселицу). В Австралию ехали не на курорт. Там не велись победоносные войны, не высились золотые горы и не дожидались прелестные генеральские дочки. И пить там было почти нечего. Это вам не Индия, не Южная Африка и прочие лакомые места. Это непаханая, неприветливая, не знающая холодильников земля, где все женщины — преступницы и шлюхи в самом что ни на есть прямом смысле. И денег не заработаешь, потому что денег тут, тоже в самом прямом смысле, не водится. В этой части план лорда Сиднея пока исполнялся неукоснительно.

Как же тогда военные продавали ром? В ответе на этот вопрос — ключ к пониманию экономического устройства колонии. Она развивалась как бартерное хозяйство, где труд обменивали на еду, землю или любую другую ценность — что найдется. Основную массу населения составляли заключенные, чей труд был принудительным, поэтому, чтобы заставить их выполнить что-то сверх положенного, требовалось посулить какое-нибудь приятное вознаграждение. А поскольку, кроме рома, ничего приятного в этой треклятой антиподской дыре не водилось, принцип намечался такой — у кого ром, у того и власть над колонией. Тут-то и проявился гений лейтенант-губернатора Гроуза.

Большинство историков называют ром валютой Нового Южного Уэльса, однако на самом деле он был больше чем валютой. Он был инструментом социального контроля. Ром являл собой парадокс: контроль над его потреблением означал тиранию, но потребление вело к анархии. Последующие двадцать лет ромом заведовал Ромовый корпус — и за счет этого обогащался, но что еще важнее, обретал всемогущество. На губернаторском посту один за другим сменялись ставленники Лондона с предписанием прекратить торговлю спиртным, и раз за разом они терпели поражение, потому что торговля ромом оставалась единственным рычагом власти.

В 1795 году из Лондона прибыл следующий губернатор — Джон Хантер. С собой он вез бумагу, в которой приказывалось положить конец торговле ромом. Военные вежливо объяснили, что? он может сделать с этой бумагой. Предупредительный молодой лейтенант по имени Джон Макартур растолковал, что без рома заставить заключенных работать не получится никак, и Хантер понял безвыходность своего положения. Он сознавал, насколько опрометчивым было решение выдавать ром населению, целиком состоящему из преступников, но препятствовать не стал. Через год своего пребывания на посту он с прискорбием описывал, к чему это привело:

…к почти полному исчезновению любых проблесков духовности; распространению азартных игр; частым ограблениям; и, с тревогой должен добавить, к ряду недавних ужасных убийств, — иными словами, к полнейшему падению дисциплины и наплевательству на заботу властей.

Однако имелись и положительные моменты. В частности, ром был угоден Богу — учитывая, что первую церковь в Австралии возвели заключенные. За работу их вознаградили 50 фунтами мяса, 3 фунтами табака, 5 фунтами чая и 20 галлонами рома. Наверное, им грело душу, что они трудятся во имя Господа, — хотя, возможно, на них просто действовало горячительное.

И все же минусов у рома хватало. Подробных описаний попоек у нас не очень много, но, судя по всему, без азартных игр не обходилось никогда. По крайней мере, по свидетельству единственного в колонии (и недовольного своим положением) священника, который о пьяных играх отзывался так:

Заключенными в такой степени овладевал азарт, что некоторые, проиграв все припасы, деньги[51] и сменную одежду, ставили на кон и проигрывали последнюю рубаху со скорбного своего плеча и стояли перед подельниками в чем мать родила, смущаясь своей наготы ничуть не более, чем неразумные туземцы.

Важно отметить, что поселенцы не все время ходили пьяные. Алкоголь поступал в ограниченных количествах, поскольку только так Ромовый корпус мог сохранить богатство и власть. Командир корпуса — в редком порыве откровенности — писал, что «чрезмерные ограничения, наложенные на ввоз крепких спиртных напитков, делали их для колонистов неизмеримо более вожделенными и умножали все то зло, которое призваны были сократить».

Таким образом, груз судна «Хоуп» был одновременно возбудителем хаоса в обществе и инструментом контроля над ним. Заключенные «не останавливались ни перед чем [говорит священник], чтобы его добыть, и в качестве платы за работу предпочитали спиртное любому другому предлагавшемуся им провианту или вещам».

Ромовый бунт

В колонии требовалось навести порядок. Колонию необходимо было «просушить» и приструнить зарвавшийся Ромовый корпус. Колония нуждалась в твердой руке, в начальстве, при котором никто даже пикнуть не посмеет, не то что бунтовать. Поэтому несколько странно, что в 1806 году британское правительство назначило губернатором капитана Уильяма Блая. Да-да, того самого, против которого поднимали мятеж на «Баунти». Видимо, правительство рассудило, что за семнадцать лет та история надежно поросла быльем и больше против Блая никто никогда восставать не подумает.

Поладить с Блаем было нелегко. Его представление о мире сводилось к тому, что все кругом неправы, прав только он один. Корпус Нового Южного Уэльса, по его представлению, составляли в лучшем случае «несусветные срамники, охламоны и головорезы»[52].

Блаю эта «оголтелая солдатня» не нравилась совсем. И еще меньше нравилось, как они глазеют на его дочь Мэри, поэтому идти на компромиссы он не собирался. Противостоял ему капитан Джон Макартур — бесчестный махинатор, солдафон и бутлегер, наживший себе самое большое состояние в колонии. Блай был сволочью неприкрытой и откровенной. Макартур был сволочью подлой и лживой.

Блай конфисковал у Макартура перегонный аппарат. Макартур пришел в ярость и потребовал, чтобы Блай вернул его (абсолютно незаконную) собственность. Блай не только отказался, но и удвоил ставку — отправил Макартура под суд. Под суд Макартур отправился в беспечном настроении — он знал, что присяжных придется набирать из солдат и свободных поселенцев, а они все прикормлены и уже успели возненавидеть нового губернатора. В день слушаний Макартура встретили ободряющие возгласы присяжных — и солдат, демонстративно собравшихся у здания суда. И без того свирепый Блай свирепел все больше. Он послал за командиром полка, майором Джорджем Джонстоном, и потребовал, чтобы тот призвал своих молодчиков к порядку. Джонстон ответил запиской с извинениями: прошлым вечером он, напившись, разбил повозку, поэтому сделать, увы, ничего не может — неважно себя чувствует.

Блай в ярости вернулся в губернаторский особняк и принялся ломать голову над следующим ходом. Макартур, в отличие от него, свой следующий ход знал заранее. Важная роль в плане отводилась рому.

Когда ближе к вечеру солдаты выпустили Макартура из тюрьмы, у него уже было заготовлено воззвание к Джорджу Джонстону — арестовать Уильяма Блая и принять руководство колонией. Сто сорок подписей набралось почти сразу. Вечером в казарму набилось триста солдат. Они выпили и пошли на губернаторский особняк — с музыкой и песнями. Веселый получился поход. Сопротивления мятежники почти не встретили. Собственно, единственным человеком, вставшим на их пути, была губернаторская дочь Мэри, которая попыталась остановить триста солдат кружевным зонтиком от солнца. Блая отыскали под кроватью.

Ровно через двадцать лет после высадки Первого флота, 26 января 1808 года, Австралия пережила свой единственный военный переворот. Этот день до сих пор отмечается как День Австралии (в честь высадки, а не переворота), а само событие вошло в историю как Ромовый бунт.

Руководство Австралией принял Джордж Джонстон. В свое время он первым из военных сошел на австралийский берег. Он служил здесь с самого начала. Он даже взял в жены заключенную — воровку кружев Эстер Абрахамс, которая теперь стала первой леди. На улицах жгли чучело Блая, солдаты в честь победы жарили баранов — Австралия как-никак, здесь все заканчивается барбекю.

И все пили ром.

Маккуори

Дисциплина, олицетворяемая Блаем, рухнула, оставив Австралию под властью военных, ловкачей и рома. И вот тогда на британские власти снизошло озарение. В 1809 году они прислали очередного губернатора — идеальную кандидатуру для этого коварного континента. Он был военным, пропойцей и мошенником. Звали его Лаклан Маккуори, и в противостоянии с ним Ромовый корпус был обречен.

Гениальность Маккуори заключалась в том, что он видел жулика в каждом, отдавал должное чужой бесчестности и принимал ее как данность, а потом обжуливал все жулье скопом. Именно таким образом он положил начало системе австралийского здравоохранения.

Нормальной больницы в Сиднее не было. Был сарай. Поэтому строжайшее предписание от лорда Каслри, министра по делам колоний, «запретить употребление крепкого спиртного» Маккуори по прибытии выбросил в мусор и первоочередной целью назначил строительство больниц. Финансирование для своего плана он решил обеспечить за счет продажи монополии. Монополии на ром.

Маккуори выбрал трех богатых свободных поселенцев и обратился к ним с деловым предложением: эксклюзивное право на импорт 60 000 галлонов рома в течение трех ближайших лет в обмен на новенькую больницу. У него даже чертежи имелись наготове. Инвесторы обдумали предложение и поняли, что срывают огромный куш. Стоимость больницы — гроши по сравнению с выгодой от концессии на выпивку. Наблюдающие со стороны военные, скорее всего, уже прикидывали, как будут обходить монополию. И никто не читал написанное мелким шрифтом.

В договор Маккуори внес пункт, оставляющий за местными властями право на продажу всего имеющегося у них на данный момент спиртного. Вполне безобидный пункт, который не делал бы погоды, если бы не запасенные Маккуори втайне 76 000 галлонов рома.

Когда инвесторы осознали свою промашку, было уже поздно. Маккуори получил построенную за 40 000 фунтов больницу задаром, то есть даже больше чем задаром, поскольку он по-прежнему взимал пошлину за (худо-бедно импортируемый) ром и эта пошлина принесла ему еще 9000 фунтов наличными. Начало австралийской системе здравоохранения было положено, и начало это было жульническим.

Вот только больница оказалась не на высоте. В ней не хватало морга (оптимистично) и уборных (немыслимо). Больница, которую тут же окрестили Ромовой, вскоре получила прозвище «Сиднейская бойня». Теперь в этом здании располагается парламент Нового Южного Уэльса. И почти наверняка всеми своими слабыми местами постройка обязана единственной слабости Маккуори, которую он питал к своей жене. Маккуори любил сам давать названия разным объектам, и называл он их в честь своей дорогой Элизабет. По сей день в Сиднее можно пройтись по магазинам на Элизабет-стрит, покататься на яхте по заливу Элизабет-Бэй или посидеть в кресле миссис Маккуори[53] у Ботанического сада. Элизабет Маккуори увлекалась архитектурой и привезла с собой множество книг о ней. Она была человеком деятельным. Автор проекта Ромовой больницы пожелал остаться неизвестным и потому точно не установлен, однако это бесспорно был кто-то приближенный к губернатору, то есть, по фактически единодушному мнению историков, не кто иной, как миссис Маккуори.

Другие напитки

Австралия строилась на роме. Ром заставлял бунтовать, ром возводил больницы, ром давал власть и выступал жидкой валютой. Сегодня Австралия ассоциируется у нас с вином и пивом, но эта парочка подтянулась уже позже, явившись на готовенькое. Первая напечатанная в Австралии книга о виноделии вышла в 1803 году, однако это был перевод с французского, переводчик забыл поменять местами времена года, и в результате обрезку лоз проводили в январе. Пиво в небольших количествах варили по крайней мере с 1790 года, но не охлаждали, а теплое пиво антиподам по душе не пришлось. И вот теперь страна, заваленная виноградом и «Фостерс», думать забыла о вспоившем ее роме. Поэтому напомним ей песню, которую (вроде бы) распевали первые поселенцы-каторжники:

Разукрась мою хребтину,

Сотню шкур с меня сдери,

За решетку можешь кинуть,

Можешь голодом морить.

Корку проглочу сухую,

Словно яства нет вкусней,

Даже джигу я станцую —

Только рому мне налей!