XV

В волосах давно уж серебриста вьюжность  —

Старость эту пряжу выткала, спеша.

Я не обижаюсь, право же, на юность  —

Ведь была она на редкость хороша.

Где же повседневность? Тоже миновала  —

Ведь её почти не помню на пути.

Жалобы на то, чего и не бывало,

Никогда нельзя нам вслух произнести.

Ужас раздвоенья вовсе мне не ведом  —

Никогда не чуял и совсем не знал…

Я ведь жизнь проведал, чтоб услышать следом

Небывалый, горний, горестный хорал.

* * *

Если можешь, хоть это не тронь  —

Не тревога ли в душу запала?  —

И зажёгся в окошке огонь,

И вихры тишина растрепала.

Сколько хочешь, об этом молчи,

Не твоё ли молчание — злато?

В сердцевине горящей свечи

Всё увидишь, что издавна свято.

Всё найдёшь в этом сгустке тепла,

В этой капле томленья и жара  —

Напряженье живого крыла

И предчувствие Божьего дара.

Всё присутствует в этом огне,

Что напутствует в хаосе смуты  —

Потому-то и радостно мне,

Хоть и горестно мне почему-то.

Всё, что истинно, в нём проросло,

Всё, что подлинно, в нём укрепилось,

Опираясь на речь и число,

Полагаясь на Божию милость.

Потому он в себе и несёт

Всё, что в песнях продлится чудесных,

Всё, что сызнова душу спасёт

Во пределах земных и небесных.

* * *

Вытяни руки, замри,

Приподнимись и взлети  —

Сверху на землю смотри  —

Вот она, как ни крути,

Вот она, как ни кори

Этот наивный уют  —

Вот она вся, говори

Просто, как птицы поют.

Всё-то с тобою не так  —

Влаги ли в поле глоток,

Страсти ли вспыхнувший знак,

Вести ли в небе виток  —

Нет, не ворчи, погоди,

Повремени, отдышись  —

Всё, что теснится в груди,

Высказать людям решись.

Выносив это давно,

Выразить это сумей  —

Пусть это с тем заодно,

Что откровенья прямей,

Пусть это с тем, что внутри

Круга, в котором заря,  —

Вот оно рядом — бери,

Миру скорее даря.

* * *

Распознать знакомое струенье  —

Созиданье? — нет, сердцебиенье,

Прорицанье, рвение, забвенье,

Состраданье, — вот она, зима!

Серебренье, веянье, порханье,

Привыканье, тленье, придыханье,

Пониманье, жженье, полыханье,

Тайники, задворки, закрома.

Ну-ка вынем джинна из бутылки,

Поскребём растерянно в затылке,

Золотые времени ухмылки

Превратим в песчинки, — полетим

В никуда, — с волшебными часами

Заодно — и даже с небесами

Не в родстве ли? — может, с чудесами

Всё, что проще, видеть захотим.

Не затем я гибнул, воскресая,

Чтобы мгла куражилась косая

Над землёю, — столькое спасая,

Обрести пристанище в тиши

Помогло мне всё, что было близким,

Что высоким было или низким,

Было с ростом связано и риском  —

Вот и стало памятью души.

* * *

Вот холодом повеяло ночным  —

И Северу довольно только взгляда,

Чтоб всё насторожилось, став иным,

Уже шуршащим шлейфом листопада.

И долго ли продержится луна,

Скользящая сквозь облачные путы?

И песня, пробуждаясь ото сна,

Не рвётся из гортани почему-то.

Потом скажу — успеется, потом,  —

Не торопись, не вздрагивай, не надо,  —

И так звучит во мраке обжитом

Серебряная грусти серенада.

И так сквозит растерянная весть

По золоту смолёному залива  —

И трепетнее чувствуешь, что есть

Над нами Бог — и смотришь молчаливо.

Повременим — ещё не началось,

Ещё не в тягость мне воспоминанья  —

И что-то в душу вновь перелилось

Оттуда, где бывал уже за гранью.

И семенем к небесному крыльцу

Прибьётся и твоя причастность к веку,  —

И правда: как в воде лицо к лицу  —

Так сердце человека к человеку.

* * *

Надо ли, чтобы слова разрастались,

Вместе с растеньями в песнях сплетались,

В сумерках прятались, в мыслях взметались,

В листьях сумбур учинив?

Сколько бы им на простор ни хотелось,

Как бы за ветром к дождям ни летелось,

Где бы развязка вдали ни вертелась,

Ток их широк и ленив.

Где бы решимости им поднабраться,

Как бы вольготностью им надышаться,

Как бы с наивностью им побрататься,

Чтобы опять одолеть

То ли стесненье, где некуда деться,

То ли смиренье, где впрок не согреться,

То ли томленье, где в тон не распеться,

Вырваться — и уцелеть?

С кем бы им там на пути ни якшаться,

Как бы о прожитом ни сокрушаться,

Где бы ни рушиться, ни возвышаться  —

Нет им покоя, видать,

Ибо успели с раздольем вскружиться,

Ибо сумели с юдолью сдружиться,

С долей намаяться, с болью прижиться,  —

Знать, по плечу благодать.

Дай же им, Боже, чтоб реже считались,

Больше ерошились, чаще скитались,

В дни переплавились, в годы впитались,  —

В будущем, их ощутив

Где-то, насупясь, а всё же надеясь,

Что-то почуяв, что ждёт, разумеясь,

Кто-то изведает, высью овеясь,

Ясноголосый мотив.

* * *

По-русски, в отличье от всех, говоря,

Живу я, хоть время не в духе,  —

Всё круче замес — и тревоги не зря

Присутствуют в зренье и слухе.

Так что же сулили мне только вчера

Цветов прихотливые формы,

Бугристость степей, пустотелость двора,

И листья, и зимние штормы,

И лёд кисловатый, и привкус тепла,

И лавры заросшие славы,

Которая в юности к свету взошла,

А ныне заброшена, право?

По-прежнему надо грядущего ждать,

Где речь моя будет нужнее,  —

Ах, только бы всё, чем я жив, передать

Потомкам неведомым с нею.

* * *

Кто из нас в одиночку поймёт

Посреди беспристрастности буден

Тот порыв или, может, полёт,

Где о том, что мы знаем, не судим,

Где откроется — третий ли глаз

Или зренье обветренной кожи,

Не впервые? — и в этот уж раз

Кто-то сразу прозреет, похоже.

Посреди беспредельных щедрот,

Незабвенного сада затворник.

Неизбежный приняв поворот,

Бывший лодырь, богема и дворник,

Неумеха, бродяга, бахвал,

Кто-то выйдет на верную тропку  —

И безмерного счастья обвал

Не отправит за листьями в топку.

Безмятежный, торжественный сон!

Ты-то мнился мне встарь нереальным,

А теперь, высотой просветлён,

Навеваешься словом похвальным,

Где роса на ветвях тяжела

От присутствия лунного в мире

И хула никому не мила,

Потому что участье всё шире.

Там, где прячется в скверах Москвы

Тот, до коего нету мне дела,

Даже рыбу едят с головы  —

Что же люди? — да так, надоело,

Где кочевья в порядке вещей

И пощады не ждёт наблюдатель,

Видеть въявь, как Дракон иль Кащей

Правит всеми, — спаси же, Создатель!

Разыскать бы мне ключ от чудес,

Приземлённых в ряду с тайниками,

Чтобы стаи в просторе небес

Пролетали в ладу с лепестками,

Чтобы зримая глубь обрела

Очертания зримые ночью  —

И душа оставалась цела,

Всё живое приемля воочью.