Виктор Колосов АЛЕКСАНДР ОСТРОВСКИЙ: АНАТОМИЯ МИФА
Колосов Виктор Евгеньевич (р. 1957) — историк.
Среди профессиональных историков, наиболее последовательно и скрупулезно занимавшихся критическим исследованием деятельности А. И. Солженицына, бесспорно, выдающееся место занимает Александр Владимирович Островский (1947–2015). Доктор исторических наук, живший в С.-Петербурге, он отличался большой широтой научных интересов, стремясь в каждой свой работе к максимальной объективности и доказательности. Следуя лучшим традициям отечественной историографии и будучи горячим патриотом России, Александр Владимирович всегда стремился отыскать и осмыслить подлинные исторические факты, как бы они ни были горьки для общества. В связи с этим его обращение к теме Солженицына было отнюдь не случайным: еще в 1970-е гг. он начал осознавать, что слишком много непонятных «тайн» окружает фигуру знаменитого писателя. Результатом многолетней работы явилась объемная, свыше 700 страниц, книга А. В. Островского «Александр Солженицын. Прощание с мифом», эпиграфом к которой автор взял библейское изречение: «Все тайное рано или поздно становится явным». За короткий срок книга выдержала два издания (М.: Яуза; Пресском, 2004; 2006), получила широкое распространение в Интернете и вызвала множество позитивных откликов.
Даже те, кого не убедили отдельные конспирологические выводы автора (например, о роли КГБ в возникновении феномена Солженицына или о «масонском следе» в биографии писателя), не могли не признать, что эти выводы вовсе не голословны, а имеют серьезную доказательную базу. В целом читатели высказывали восхищение общей документальной фундированностью его книги, построенной на сотнях разнообразных источников, в том числе добытых путем личных нестандартных усилий. Так, А. В. Островский, начиная с 1990-х гг., широко использовал метод интервью с «уходящей натурой», что позволило ему получить ценнейшие (а в ряде случае — просто уникальные) свидетельства от людей, близко соприкасавшихся с Солженицыным, прежде всего от его первой жены Н. А. Решетовской, а также от Н. Д. Виткевича. Важным достоинством его книги является широкое использование зарубежных источников, до сих пор не переведенных в России (самым большим нонсенсом в этом смысле является отсутствие перевода биографии Солженицына, написанной американским ученым М. Скэммелом в 1984 г., — очевидно, что знакомству российского читателя с этой отнюдь не приукрашенной биографией писателя помешало воздействие сложившегося в России солженицынского «лобби»). Влияние этого «лобби» приходилось ощущать на себе и самому А. В. Островскому, ведь он писал свою книгу в условиях, когда автор «Красного колеса» был еще жив, вполне дееспособен и при этом пользовался поддержкой «власть предержащих». В этом смысле гражданская позиция и вся деятельность А. В. Островского по подготовке его фундаментального труда заслуживают особого уважения.
Следует подчеркнуть, что ученый горячо поддержал идею данного сборника, дал согласие на использование в нем материалов своей книги, и лишь преждевременная кончина не позволила ему включиться в подготовку текста. В этой ситуации, чтобы донести до читателей основные факты и выводы А. В. Островского, касающиеся непосредственно истории создания «Архипелага ГУЛАГ» и анализа его содержания, не остается ничего иного, как прибегнуть к жанру обзорной статьи о соответствующих аспектах его книги — разумеется, с максимально возможным цитированием автора и ссылками на основные источники. (Для большей наглядности наиболее важные цитаты из книги выделены полужирным шрифтом.)
Нельзя не отметить, что книга А. В. Островского в определенном смысле исповедальна: во вступлении автор откровенно признавался, что для него, как и для многих современников, «голос А. И. Солженицына долгое время звучал как голос правды, а он сам представал в образе бесстрашного и бескомпромиссного ратоборца…» Полный и решительный перелом во взглядах на «ратоборца» произошел у историка в начале 1990-х гг., когда он получил возможность внимательно прочесть все не издававшиеся ранее произведения Солженицына и начал сопоставлять их со сложившимися у него на научной основе представлениями, а также с массой открывшихся новых сведений о биографии и творчестве писателя. Как и многие другие авторы, писавшие о Солженицыне, А. В. Островский не мог не остановиться на характерологических особенностях его личности и, в первую очередь, на природной склонности к актерству, к лицедейству: книга и начинается с эпизода 1936 г., когда в учебную студию Ю. Завадского при Ростовском драматическом театре пришел молодой человек, мечтавший стать актером. Не принятый из-за «слабости» голоса, он во всей дальнейшей жизни широко и разносторонне использовал свои незаурядные способности по исполнению разных (в том числе социальных) ролей. Эта сторона биографии Солженицына освещена в книге А. В. Островского с массой дополнительных деталей, однако не они составляли основной интерес историка.
Пунктуально следуя основному профессиональному правилу — проверке достоверности фактов, — он не мог не обратить особого внимания на «Архипелаг ГУЛАГ» — ввиду открывшейся ему огромной уязвимости этого «главного произведения» писателя именно в фактологическом плане. Логичным путем ученого стало погружение в историю создания знаменитой на весь мир трехтомной «лагерной эпопеи». А. В. Островский как никто другой тщательно изучил все реальные (а не мифологические) подробности работы писателя над «Архипелагом», и при сопоставлении их с утверждениями, многократно высказанными самим Солженицыным (в предисловиях, статьях, выступлениях, в книге «Бодался теленок с дубом» и т.д.), обнажил целый комплекс огромных, прямо-таки кричащих противоречий. Не будет преувеличением сказать, что ученый сделал своего рода анатомический срез истории создания «Архипелага», выведя наружу все сознательные или бессознательные мистификации писателя. Они касаются и времени работы над «эпопеей», и методов автора, и приводимых фактов, и концептуальных построений.
Остановимся на каждом из этих моментов подробнее.
Занявшись выяснением истинных сроков создания «Архипелага», А. В. Островский проделал колоссальную, не имеющую прецедентов в исторической науке работу по реконструкции — едва ли не по дням — «трудового календаря» Солженицына на протяжении почти всего периода его творческой деятельности. Общеизвестно, что сам писатель, стремясь создать впечатление о гигантских усилиях, потраченных им на свою «эпопею», датировал работу над ней целым десятилетием — 1958–1968 гг. «Обобщающую работу об “Архипелаге ГУЛАГе” (под этим названием)[60] автор задумал и стал писать весной 1958 г.», — говорилось в послесловии к книге {54}. Между тем, как удалось выяснить А. В. Островскому, по поводу первой даты есть очень большие сомнения. Поразительный факт приведен им в главе «В рязанском уединении» книги «Прощание с мифом»: оказывается, первая жена Солженицына Н. А. Решетовская, самая доверительная и активная помощница его в тот период, утверждала, что «до 1964 г. ничего не слышала не только о подобной работе, но и о ее замысле» (Архив автора. Запись беседы с Н. А. Решетовской. Москва, 23 января 1993 г.)» {55}.
Следовательно, и замысел, и начало работы над «Архипелагом», и само появление этого названия следует отнести не ранее, чем к 1964 г. — к периоду, когда после публикации «Одного дня Ивана Денисовича» к А. И. Солженицыну хлынул поток воспоминаний бывших лагерников. Если бы этого потока не было, все предварительные наброски (то, что сам писатель называл «малым Архипелагом» и в существовании чего есть сомнения), безусловно, никогда бы не превратились в огромное трехтомное сочинение.
А. В. Островский подчеркивал, что, вспоминая лето 1964 г., сам Солженицын отмечал: «На хуторе под Выру (в Эстонии. — Ред.) <…> я готовил текст “Круга”, а еще — раскладывал, растасовывал по кускам и прежний мой малый “Архипелаг”, и новые лагерные материалы, показания свидетелей. И здесь на холмике под Выру родилась окончательная конструкция большого “Архипелага” и сложился новый для меня метод обработки в стройность хаотически пришедших материалов» {56}. Таким образом, от начала «замысла» прошло целых шесть лет, т. е. почти две трети «отмеренных сроков», а работа фактически только началась! Это ли не доказательство того, что Солженицын просто-напросто обманывал читателей своей начальной датировкой? Для чего это делалось? Очевидно, для того, чтобы затушевать тот вопрос, что в оставшееся время писателю было физически невозможно написать столь объемную книгу в одиночку…
Подводя к такому выводу, А. В. Островский прослеживал далее (по воспоминаниям Н. А. Решетовской и самого Солженицына) трудовой распорядок писателя с осени 1964 до осени 1965 г., фиксируя все его многочисленные поездки, когда работа прерывалась:
«К 25 августа еще одна редакция “Круга”, — вспоминала Н. А. Решетовская, — сделана и отпечатана! Кроме того, Александр Исаевич успел поработать над будущим “Архипелагом ГУЛАГ”» В указанный выше день супруги Солженицыны отправились в обратный путь: проехали Псков, завернули в Михайловское и через Москву вернулись в Рязань. В Москве А. И. Солженицын провел несколько дней. Здесь 30 августа он встретился с В. Т. Шаламовым и предложил ему совместно писать «Архипелаг». Последний, заявив: «Я хочу иметь гарантии, для кого пишу», — от предложенного сотрудничества отказался. Видимо, тогда же Александр Исаевич попытался привлечь к этой работе писателя Юлия Даниэля, но тоже безуспешно {57}.
В ноябре-декабре Александр Исаевич находился в Москве. Домой он, по всей видимости, вернулся только к дню своего рождения и только после этого снова взялся за перо. «Всю зиму с 64-го на 65-й, — пишет А. И. Солженицын, — работа шла хорошо, полным ходом я писал “Архипелаг”, материалов от зэков теперь избывало».
Подтверждая данный факт, Н. А. Решетовская вместе с тем уточняла, что к этому времени работа над «Архипелагом» не отодвинула на задний план все остальное. «Новый год, — писала она, — Александр Исаевич встретил в хорошем внутреннем настроении, работал в то время по двум одинаково дорогим для него направлениям: Р-17[61] и “Архипелаг”».
О том, что на рубеже 1964–1965 гг. работа над «Архипелагом» еще не захватила А. И. Солженицына полностью, свидетельствует и то, что хотя январь 1965 г. он провел в Рязани, но, по свидетельству жены, неоднократно выезжал в Москву и Ленинград. «Поездки, — читаем мы в воспоминаниях Н. А. Решетовской, — вырывают мужа из нашего гармонического существования».
Во время отсутствия мужа она отправилась «в соседнюю с Солотчей деревню Давыдово» и сняла часть дома у новой «Матрены», которую звали Агафья Ивановна. Сюда для дальнейшей работы и отправился А. И. Солженицын 2 февраля 1965 г. Только здесь он полностью сосредоточился на «Архипелаге». Работа его захватила настолько, что он не поехал даже на 40-летие «Нового мира».
Однако вскоре работа приостановилась. «Ранней весной 1965, — пишет А. И. Солженицын, — мы опять поехали в Эстонию на хутор Марты, прожили там дней десяток <…> И здесь напечатал последнюю редакцию “Танков”, и здесь же на всякий случай оставил свою любимую пишущую машинку “Рену”». Из Рязани А. И. Солженицын и Н. А. Решетовская выехали 29 апреля, поколесив по дорогам Подмосковья, они побывали в Переяславле-Залесском и 6 мая из Москвы отправились в Ленинград, где преподнесли Е. Воронянской в подарок новую пишущую машинку — «Оптиму»… Поездки в итоге заняли почти все лето, и только в августе А. И. Солженицын снова вернулся к литературным занятиям.
«…Я, — вспоминал он, — опять распустился, жил как неугрожаемый <…> Разрывался писать и “Архипелаг”, и начинать Р-17». По свидетельству Натальи Алексеевны, тем летом ее муж работал без напряжения, делая перерыв на обед в 13.45 и завершая работу к 17.45, вечером — чтение В. Даля и подготовка к следующему дню {58}. Следовательно, рабочий день не превышал семи-восьми часов. Из них только часть времени Александр Исаевич занимался «Архипелагом».
Далее, в сентябре, снова последовала поездка в Москву, где случились известные события, связанные с романом «В круге первом» и с провалом архива, арестованного КГБ. Как писал Солженицын, «материалы “Архипелага” были тотчас увезены друзьями в надежное место (в Эстонии), куда затем на две зимы уезжал и автор и там при содействии бывших зэков заканчивал книгу» {59}.
Мы видим, насколько скрупулезно А. В. Островский подходил к исследуемому вопросу. Но более всего важен его вывод, сделанный на основе простых арифметических подсчетов:
«С учетом большого числа поездок с декабря 1964 до осени 1965 г. Александр Исаевич мог заниматься «Архипелагом», по нашим подсчетам, не более 110 дней. По свидетельству Н. А. Решетовской, характеризовавшей работу своего мужа, “если день был посвящен творчеству, то нормой обычно считалось четыре странички”. Четыре странички убористого почерка или машинописи через один интервал — это примерно 0,25 авторских листа. Подсчеты показывают, что писатель имел в целом более высокую скорость работы. Так, шестая часть “Архипелага”, по его свидетельству, была написана между 26 декабря 1967 г. и 9 января 1968 г. Это 5,5 а. л., 124 машинописные страницы, или же около 0,3 а. л. в день. Работа над “соловецкими главами” “Архипелага” (6,5 а. л., 150 страниц) заняла не более 20 дней. И здесь мы видим ту же самую скорость — примерно 0,3 а. л. в день.
Следовательно, в первый прием работы за 110 дней Александр Исаевич мог написать максимум 33 авторских листа» {60}.
Все это свидетельствует, что работа над «Архипелагом» на первых порах продвигалась достаточно медленно, так как у писателя тогда не было помощников. Заостряя в дальнейшем в своей книге вопрос о помощниках (или соавторах книги), А. В. Островский приблизился, несомненно, к одной из главных тайн «эпопеи». Не упреждая возможных ответов, заметим, что, ставя тот же вопрос, многие авторы действовали скорее интуитивно, гипотетически, в то время как у Островского все базируется на неотразимых аргументах. При этом аналитические выкладки у него нередко соседствуют с уместной иронией:
«В феврале 1966 г. состоялся суд над А. Д. Синявским и Ю. М. Даниэлем. Под письмом в их защиту поставили свои подписи 62 писателя. Среди них мы не найдем фамилии А. И. Солженицына. Может быть, про него забыли? Нет, через Н. В. Тимофеева-Ресовского письмо было передано Александру Исаевичу, но он отказался его подписать, заявив, что “не подобает русскому писателю печататься за границей”. “Меня, — отмечала позднее жена А. Д. Синявского Майя Васильевна Розанова, — обескуражил не отказ, а его мотивировка.” Причем “самое забавное, — подчеркивает она, — что к тому времени все рукописи Солженицына уже были за границей”» {61}.
Необходимо уточнить, что к тому времени (начало 1966 г.) были переданы через В. Л. Андреева (сына писателя Леонида Андреева) роман «В круге первом» и ранние произведения, однако М. В. Розанова абсолютно верно определяет общую стратегию Солженицына на публикацию на Западе. Нет никаких сомнений в том, что именно туда предназначался изначально и «Архипелаг ГУЛАГ». Ведь напечатать в СССР книгу, проникнутую открытой враждебностью к существующему строю и многочисленными авторскими домыслами и подтасовками, было невозможно: это прекрасно сознавал Солженицын, называвший задуманное сочинение «бомбой». Но для того, чтобы эта «бомба» произвела наилучший эффект на Западе, писателю требовалось прежде всего создать вокруг себя соответствующий героический ореол. Подписание в числе других 62 видных деятелей письма в защиту Синявского и Даниэля такого ореола создать не могло. Поэтому писатель начал думать о других комбинациях и других ходах. Но прежде всего ему надо было во что бы то ни стало форсировать работу над книгой. Этот «форсаж» выпал на зиму 1966–1967 гг., когда Солженицын работал в столь невообразимо-фантастическом темпе, что не нашел для его определения иных слов, кроме загадочно-мистических: «Это — не я сделал, это — ведено было моею рукою». Все это подробно описывается и анализируется А. В. Островским:
«2 декабря 1966 г. вечерним поездом А. И. Солженицын уехал из Москвы в Эстонию. 3-го он мог быть в Тарту, четвертого — снова на хуторе Хаава. Если учесть, что завершение работы над первой редакцией “Архипелага” датируется 22 февраля 1967 г., получается, что на этот раз Александр Исаевич провел в своем “укрывище” 81 день. Именно эту цифру мы видим во втором издании “Теленка”, однако в первом издании фигурирует другая цифра — 73 дня. Сравните:
Первое издание: “За декабрь-февраль я сделал последнюю редакцию "Архипелага" — с переделкой и перепечаткой 70 авторских листов за 73 дня — еще и болея, и печи топя, и готовя сам. Это — не я сделал, это — ведено было моею рукою” (Солженицын А. Бодался теленок с дубом. Paris, 1975. С. 164).
Журнальное издание: “За декабрь-февраль я сделал последнюю редакцию "Архипелага" — с допиской, переделкой и перепечаткой 70 авторских листов за 81 день — еще и болея, и печи топя, и готовя сам. Это не я сделал, это — ведено было моею рукою!” (Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом // Новый мир. 1991. № 6. С. 104).
Причины изменений текста нам неизвестны, но это дает основание думать, что по крайней мере восемь дней, проведенных на хуторе под Тарту, были для автора нерабочими.
«Обе зимы, — читаем мы в “Теленке”, — так сходны были по быту, что иные подробности смешиваются в моей памяти <…> И за эти два периода стопка заготовок и первых глав "Архипелага" обратилась в готовую машинопись, 70 авторских листов (без 6-й части). Так <...> я не работал никогда в моей жизни <…> Я ничего не читал, изредка листик из далевского блокнота на ночь <...> Западное радио слушал я только одновременно с едою, хозяйством, топкой печи <…> Во вторую зиму я сильно простудился, меня ломило и трясло, а снаружи был тридцатиградусный мороз. Я все же колол дрова, истапливал печь, часть работы делал стоя, прижимаясь спиной к накаленному зеркалу печи вместо горчичников, часть — лежа под одеялами, и так написал, при температуре 38 градусов, единственную юмористическую главу ("Зэки как нация"). Вторую зиму я в основном уже только печатал, да со многими мелкими переделками, — и успевал по авторскому листу в день! (Курсив А. О.)».
К сожалению, А. В. Островский не прокомментировал последнюю фразу: «по авторскому листу в день» (т. е. по 25 машинописных страниц). Тут есть повод не только засомневаться, но и поиронизировать, ибо подобная скорость писания или печатания литературных произведений — неслыханна в русской и мировой практике и представляет своего рода рекорд Гиннесса. Впрочем, теоретически такое возможно, но при двух условиях: либо писатель писал (печатал), нисколько не задумываясь, т. е. его мысль бурлила и текла буквально рекой, неостанавливаемым «потоком сознания», либо он лишь переписывал (перепечатывал) свои или чужие подготовленные вещи. Но в любом случае надо признать, что подобная сверхпродуктивность очень мало соответствует жанру «художественного исследования», принятому автором. И, признав за ним профессиональную «легкость пера», трудно обойти ассоциацию, что ему была присуща и «легкость в мыслях необыкновенная». Основания для последнего вывода дает, к сожалению, множество страниц «Архипелага ГУЛАГ»… С другой стороны, такая скорость свидетельствует, что Солженицын скорее не столько писал, сколько переписывал (редактировал) чужие воспоминания и другие источники, и при этом у него были помощники.
Вот какие подробности сообщал А. В. Островский:
«Известно, что краткий период писателю помогала Н. А. Решетовская. “Еще с вечера термос наполнен кипятком. Теперь им заливается растворимый кофе. Выпиваем по чашечке и садимся работать. Александр Исаевич за рукопись, я — за машинку <…> Таких было 10 дней”, — вспоминала она. Как явствует из ее дневника, она пробыла на хуторе до 6 февраля, когда Александр Исаевич проводил ее до Тарту и там посадил на московский поезд. В разговоре со мной Наталья Алексеевна сообщила, что ко дню ее отъезда работа над “Архипелагом” была завершена и это событие они отметили с мужем в одном из тартуских ресторанов: “В нашей жизни это бывало нечасто. Разве что однажды, невдалеке от "укрывища", по случаю окончания "Архипелага"…”»
Но на самом дере до окончания «эпопеи» было еще очень далеко. Сам Солженицын в «Теленке» признавался: «И за эти два периода стопка заготовок и первых глав «Архипелага» обратилась в готовую машинопись 70 авторских листов (без шестой части)». А. В. Островский уточнял: «Шестая часть “Архипелага” — это “Ссылка”, о которой точно известно, что она была написана позднее. Поэтому есть основания думать, что первоначальная редакция этой книги состояла не из семи, как сейчас, а из пяти частей. Это подтверждала и Е. Ц. Чуковская, занимавшаяся перепечаткой “Архипелага”» {62}.
Дальше в книге А. В. Островского начинается часть «детективная», прослеженная, как всегда, по множеству источников.
«“Кончив работу, — пишет А. И. Солженицын, — я поехал в Таллин, в семью Сузи, — переснимать теперь весь "Архипелаг" на пленку.” По пути домой он заехал в Ленинград к Е. Д. Воронянской, которая фигурирует в его воспоминаниях под кличкой Кью. “В феврале 1967 проездом из Эстонии, — читаем мы в “Теленке”, — я отдал Кью свой густо отпечатанный экземпляр "Архипелага", один из двух для более просторной перепечатки.”
В двадцатых числах апреля писатель отправился в Москву. В это время в столице находилась дочь В. Л. Андреева Ольга Вадимовна Карлайл, жившая в США, занимавшаяся литературоведением и имевшая связи с московских литературных кругах. В один из дней ей позвонил Л. 3. Копелев и пригласил к себе в гости, загадочно сказав: “ будет еще некто”. Когда Ольга Вадимовна пришла к Л. 3. Копелеву, у него, кроме Р. Д. Орловой и Ю. Ф. Карякина, она впервые увидела Александра Исаевича. Описывая эту встречу, О. Карлайл отмечает, что отправившийся ее провожать Л. 3. Копелев по дороге говорил: “Александру Исаевичу нужна Нобелевская премия. Это крайне важно, Ольга Вадимовна, прошу Вас, примите это к сведению. Надо во чтобы то ни стало постараться организовать” {63}.
Просьба повергла О. Карлайл в изумление. И потому, что к этому времени имя А. И. Солженицына за границей было еще мало известно, и потому, что все его литературные сочинения помещались в одном небольшом томике. Если это свидетельство соответствует действительности — а Л. 3. Копелев после публикации воспоминаний О. Карлайл не поставил его под сомнение, — получается, что идея выдвижения кандидатуры А. И. Солженицына на Нобелевскую премию возникла уже в 1967 г.
В тот же день у Н. И. Столяровой О. Карлайл еще раз встретилась с Александром Исаевичем. На этот раз он пошел ее провожать сам. По дороге жаловался на преследования КГБ и невозможность публикации своих произведений. Он обратился к Ольге Вадимовне с просьбой помочь ему с изданием за границей романа “В круге первом”. Тогда же он сообщил ей о готовящемся “Письме съезду” писателей. Идея созрела у него еще на хуторе под Тарту, о чем он писал в “Теленке”: “Во вторую зиму мысли мои были все более наступательные. Выгревая больную спину у печки, под Крещение, придумал я письмо съезду писателей — тогда это казался смелый, даже громовой шаг”.
Согласившись помочь и вернувшись в США, О. Карлайл сосредоточилась на подготовке издания романа “В круге первом”.
Тем временем тонко продуманный “громовой шаг” (письмо съезду писателей с призывом к отмене цензуры в СССР, размноженное и переданное на Запад) возымел свое действие: о Солженицыне заговорила вся мировая пресса. “Только много лет спустя, — признавался позднее писатель, — я понял, что это, правда, был за шаг: ведь Запад не с искаженного "Ивана Денисовича", а только с этого шумного письма выделил меня и стал напряженно следить.”
В дальнейшем О. Карлайл посылала в Москву для переговоров о “Круге” своего брата Александра. Встреча А. И. Солженицына с Александром Вадимовичем Андреевым состоялась не ранее 18 — не позднее 22 декабря 1967 г. “Мы, — пишет О. Карлайл, — передали Солженицыну просьбу: если это возможно, через какое-либо исключительно надежное лицо переслать нам письменное подтверждение нашей с ним договоренности. Солженицын ответил, что он в принципе не возражает, но в настоящий момент пускать в ход документ с его подписью исключается — это крайне опасно <...> А пока <...> он предлагает иной вариант. Он отправит нам рукопись еще одной своей книги, гораздо более серьезной по охвату материала и по политической значимости <...> Это подробное описание советской лагерной системы. В июне мы рукопись получим. Поэтому уже сейчас можно начать переговоры о ее издании с "Харпер энд Роу”» {64}.
Факты о «придуманном» письме съезду писателей и последовавшем затем предложении О. Карлайл-Андреевой издать «подробное описание советской лагерной системы» ярко раскрывают ту хитроумную комбинацию, которая родилась у Солженицын на для продвижения «Архипелага» на Запад. Как видим, он позаботился и о начале переговоров с издательством «Харпер энд Роу». То, что эти планы позже изменились и писатель остановил свой выбор на другом издательстве — «ИМКА-Пресс» в Париже — отдельная история, которую подробно проанализировал А. В. Островский, но вначале он констатировал, что до завершения «Архипелага» было еще очень далеко, и писатель снова стал лихорадочно спешить.
Одним из мотивов было то, что писатель обнаружил, “что упущено много, надо еще изучить и написать (курсив А.О.) историю гласных судебных процессов, и это первее всего: неоконченная работа как бы и не начата, она поразима при всяком ударе” (“Теленок”). Кроме того, ему стали известны неопубликованные воспоминания О. Адамовой-Слиозберг, с которой он, живя в Солотче под Рязанью, начал переписку в декабре 1967 г. Затем Александр Исаевич начал писать новую, шестую часть “Архипелага”, посвященную ссылке. Работа шла интенсивно, и 9 января 1968 г. Н. А. Солженицына записала в дневнике: “С. (“Саня” — так она называла его. — Ред.). кончил VI часть”. Пересмотрев написанное, Солженицын вернулся к тексту. Поэтому 11 января в дневнике жены появилась новая запись: “С. кончил VI часть. Хороший вечер”.
С середины января начинаются частые поездки писателя в Москву, прерывавшие работу, а 8 марта Александр Исаевич направился в Ленинград. Здесь он посетил квартиру Томашевских, а также имел встречу с Л. А. Самутиным, который передал ему свои записки о власовцах и воркутинском восстании заключенных,!)тот материал был использован в «Архипелаге» {65}.
“Всю вторую половину марта и начало апреля, — вспоминала Наталья Алексеевна, — муж напряженно работает. Кислорода, к которому всегда так тянется, ему явно не хватает: изводят головные боли. Как-то носом шла кровь. А в тот день, когда кончил писать о Соловках, было сильное головокружение”. Это было, по ее свидетельству, 3 апреля 1968 г. Есть основание думать, что это были последние написанные им страницы книги».
Констатировав этот факт, А. В. Островский сразу задался вопросом: насколько же велик был заимствованный, в том числе книжный, материал, на основании которого происходила доработка «Архипелага»? Ведь кроме упомянутых источников (О. Адамова-Слиозберг, Л. Самутин, Д. Лихачев — очевидно, что воспоминания последнего писатель перерабатывал для главы о Соловках) использовалась и другая разнообразная литература. В результате анализа ученый пришел к следующему выводу:
«Полностью или же почти полностью на книжном материале написаны: три главы первой части — восьмая “Закон ребенок”, девятая “Закон мужает”, десятая “Закон созрел”; пять глав третьей части: “Персты Авроры”, “Архипелаг возникает из моря”, “Архипелаг дает метастазы”, “Архипелаг каменеет”, “На чем стоит Архипелаг”, глава четвертая “Почему терпели” из пятой части, глава первая “Ссылка первых лет свободы” из шестой части и глава первая из седьмой части — Фрагментарно книжный и архивный материал использован в первой части: главы 2, 3,4, 11; в третьей части: главы 10, 11, 20, 22; в четвертой части: главы 1 и 3; в седьмой части: главы 2 и 3.
Если суммировать все это вместе взятое, мы получим около 18 авторских листов. Кроме того, с конца декабря до начала апреля был написан основной текст части шестой «Ссылка» и седьмой части «Сталина нет». Это значит, что за 82 дня с 26 декабря 1967 по 3 апреля 1968 г. из-под пера А. И. Солженицына вышло не менее 20 а. л. Из этих 82 дней как минимум 11 дней (22–24 января, 12–13 и 25–28 февраля, 1 марта) Александр Исаевич занимался другими делами, 16 (18–20 января, 2-14 марта) он провел в поездках. И за эти 16 дней (а сюда входит и дорога) сумел собрать архивный и книжный материал, на основании которого было написано около 18 авторских листов. Для любого исследователя очевидно, что выполнить такую работу за столь короткое время невозможно, даже если бы А. И. Солженицыну не требовалось тратить время на поиски, а необходимо было только читать и делать выписки.
Но самое главное в другом. Из 16 дней, проведенных в поездках, для сбора материала об открытых судебных процессах в распоряжении Александра Исаевича было всего три дня: 18, 19 и 20 января. Из этого явствует, что его поездки были связаны не с поиском и сбором материалов, а с их получением из чьих-то рук.
Сомнительно и то, чтобы за остальные 55 дней он, чья средняя производительность составляла около 0,3 а. л., мог написать и отредактировать текст объемом 25 а.л. Это дает основание думать, что на заключительном этапе Александр Исаевич использовал не только чужой фактический материал, но и чьи-то черновые заготовки, которые ему требовалось лишь подогнать к основному тексту.
Таким образом, у А. И. Солженицына были помощники и тогда, когда он работал над первой редакцией “Архипелага”, и тогда, когда он занимался второй редакций. А значит, “Архипелаг” — это плод не индивидуального, а коллективного творчества. Только этим можно объяснить и дублирование материала, и отсутствие единства взглядов по целому ряду вопросов, и различия в оформлении текста, и, кстати, бросающееся в глаза разностилье…
Напомним, что, характеризуя свою работу над “Архипелагом”, Александр Исаевич любил отвечать, что начал ее в 1958 г., а закончил в 1968-м. “Так что 10 лет я над ним работал”. Между тем, как мы знаем, в 1958 г. работа захлебнулась в самом начале. А далее она была выполнена в четыре приема: февраль-сентябрь 1965 г. (не более 110 дней), декабрь 1965 — февраль 1966 г. (максимум 55 дней), декабрь 1966 — февраль 1967 г. (73 дня) и декабрь 1967 — апрель 1968 г. (71 день). Итого немногим более 300 дней, т. е. около 10 месяцев. Согласитесь, есть разница: 10 лет или 10 месяцев. И за эти десять месяцев А. И. Солженицын написал 90 авторских листов {66}.»
Кто же все-таки помогал писать «Архипелаг»?»
Этот вопрос А. В. Островский не оставил риторическим. На его взгляд, можно назвать, по крайней мере, девять человек, которые реально помогали А. И. Солженицыну в работе над «Архипелагом»: ?. М. Аничкова, Е. Д. Воронянская, А. М. и Т. М. Гарасевы, В. Гершуни, Н. В. Кинд, ?. Ф. Пахтусова, Г. Тэнно, А. В. Храбровицкий, Е. Ц. Чуковская. Но это касается скорее технической помощи. Между тем, считал историк, есть поводы говорить и о соавторах. На основании интервью Вяч. В. Иванова (Новая газета. 2005. 28–31 августа (№ 63)) Островский добавлял к ним самого Иванова, а также Г. Тэнно («бывшего зэка») и А. В. Храбровицкого. Кроме того, по словам Вяч. В. Иванова, были и другие соавторы: «Много кусков написано разными людьми», причем на них приходится «большая часть его главной книги». Вероятно, Островский надеялся, что окончательный ответ дадут будущие исследователи, когда они получат доступ ко всем черновым материалам к «Архипелагу» в архиве писателя. Однако такого доступа придется ждать, видимо, слишком долго. Пока же остается лишь гадать, кто из упомянутых поименно в последнем издании «эпопеи» (Архипелаг 2006) 257 лиц был не только поставщиком материалов, но и автором практически не измененных текстов либо автором (редактором) текстов, которые не под силу было из-за крайне сжатых сроков подготовить самому Солженицыну. Весьма странно, что среди 257 своих «помощников» писатель не назвал Л. Самутина. Между тем Самутин, по его собственному свидетельству в книге «Я был власовцем…», узнавал свои тексты и устные рассказы в книге. Его с достаточным основанием можно назвать еще одним из подлинных соавторов «Архипелага». Некоторых других настоящих соавторов, вероятно, можно выяснить, не дожидаясь открытия архива писателя, при внимательном исследовании соответствующих мемуаров и текста компилятивного сочинения Солженицына.
Но продолжим хронику из книги «Прощание с мифом».
«…6 апреля писатель отправился в Москву. Здесь он посетил Чуковских и передал Елене Цезаревне для перепечатки первый том “Архипелага”. Вскоре к ней присоединились другие помощницы. “Весной 1968 г., — пишет А. И. Солженицын в “Теленке”, — мы для ускорения решили собраться в Рождестве[62] с тремя машинистками (Люша, Кью и жена Наташа) на двух машинках и кончить штурмом. Так и сделали: за 35 дней, до первых чисел июня <…> мы сделали окончательную отпечатку “Архипелага”. Е. Д. Воронянская, Н. А. Решетовская, А. И. Солженицын и И. Ц. Чуковская собрались вместе 29 апреля. Елена Цезаревна за май перепечатала второй том, затем помогла Е. Д. Воронянской и II. А. Решетовской с третьим.
Когда текст “Архипелага” был отпечатан (получилось 1500 страниц, по всей видимости, в полтора интервала), Н. А. Решетовская произвела его фотографирование, в воскресенье 2 июня работа была завершена. “…2 июня, — писал А. И. Солженицын в “Теленке”, — приехали в Рождество Столярова и Угримов <…> с такой новостью: "Вышел на Западе ?Круг первый“ — пока малый русский тираж, заявочный на копирайт, английское издание может появиться через месяц-два". И такое предлагают они мне: будет на днях возможность отправить "Архипелаг"!.. Никакой человеческой планировкой так не подгонишь. Бьет колокол! бьет колокол судьбы и событий — оглушительно! — и никому еще неслышно, в июньском нежном зеленом лесу.”
Такому совпадению действительно можно было бы удивиться, если бы мы не знали, что оно было “спланировано” еще в декабре 1967 г. во время встречи А. И. Солженицына и А. В. Андреева. Потому и потребовалась такая спешка.
11 июня стало известно, что капсула с фотопленкой “Архипелага” покинула Москву и вскоре без всяких осложнений пересекла советскую границу…
Одним своим знакомым А. И. Солженицын заявлял, что эта книга будет опубликована через тридцать лет, другим — только после его смерти. Однако, отправляя “Архипелаг” летом 1968 г. за границу, он изъявил желание увидеть его опубликованным в самое ближайшее время. В журнальном варианте “Теленка” мы читаем: “Сперва я намечал его печатание на Рождество 1971 г” — в первом издании эта же мысль выражена несколько иначе: “Так откладывался "Архипелаг" — от января 70-го, своего первого срока (курсив здесь и далее А. О.), и все дальше”. Таким образом, Александр Исаевич планировал опубликовать “Архипелаг” не после своей смерти и не через 30 лет, а через полтора года. Разумеется, за границей. Иного пути Солженицын уже не представлял, особенно после того, как в 1970 г. с очередной попытки стал лауреатом Нобелевской премии. “Для меня, — утверждал писатель в “Теленке“, — 1970 был последний год, когда Нобелевская премия еще нужна мне была, еще могла мне помочь. Дальше уже — я начал бы битву без нее. Приходила пора взрывать на Западе "Архипелаг". Уже я начал исподволь готовить публичное к тому заявление.”
Вопрос об издании “бомбы”, как называл писатель свое сочинение, определился уже в начале 1973 г. В феврале этого года Ольга Карлайл направила Солженицыну письмо с отказом от участия в издании “Архипелага”. Это было связано с тем, что осенью 1972 г. Солженицын ограничил право Карлайлов на перевод “Архипелага” только США, причем поставил условием, чтобы договор с издательством “Харпер энд Роу” “был заключен его адвокатом Ф. Хеебом”, а затем отодвинул издание “Архипелага” “на май 1975 г.” Становилось ясно, что без письменно оформленного договора иметь дело с лауреатом Нобелевской премии невозможно. Но он к тому времени уже имел надежные мосты, связавшие его с парижским русскоязычным издательством “ИМКА-Пресс”.
Утвердилось мнение, будто решение Солженицына о скорейшем печатании “Архипелага” в этом издательстве было принято под влиянием событий августа 1973 г., связанных с изъятием машинописной копии книги после ареста Е. Д. Воронянской и ее самоубийства. Но эта версия исходит от самого писателя, и ей трудно верить. В этом отношении поражает письмо, которое Александр Исаевич адресовал своей посреднице в издательских делах Э. Маркштейн 22 августа 1973 г., т. е. за день до смерти Е. Д. Воронянской. Он писал: “Это будет особенно трудная осень. Может быть, уже и некогда говорить. Вы, может быть, заметили ускорение и сгущение событий у нас со многим. Это какой-то ход звезд или, по-нашему, Божья воля. Я вступаю в бой гораздо раньше, чем думал, многое к этому вынуждает, сомнений нет. Ничего нельзя предсказать, но ясно, что готовность “Архипелага” понадобится раньше, чем предполагалось» {67}.»
Ссылка А. В. Островского на письмо Э. Маркштейн особенно важна, поскольку начисто опровергает один из самых живучих мифов, созданных самим Солженицыным — о том, что печатать «Архипелаг» на Западе его вынудили обстоятельства. Известно, что первая публикация книги в Париже сопровождалась патетическими словами писателя: «Со стеснением в сердце я годами воздерживался от печатания этой уже готовой книги: долг перед ещё живыми перевешивал долг перед умершими. Но теперь, когда госбезопасность всё равно взяла эту книгу, мне ничего не остаётся, как немедленно публиковать её». Фальшивость этих слов очевидна еще и потому, что сам Солженицын, очевидно, приложил руку к «аресту» своей книги[63] . Поэтому непонятно, на каких наивных читателей рассчитано воспроизведение парижского предисловия 1973 г. в предисловии «От редактора» в российском издании 2006 г. под редакцией Н. Д. Солженицыной. Очевидно, дала себя знать инерция превозношения автора «Архипелага» как «героя-победителя», которого «не судят». Однако масса материалов, приводимых в книге «Прощание с мифом», доказывает, что для осуждения как отдельных поступков, так и всей деятельности Солженицына (как с общественной, так и с нравственно-этической точки зрения) имеются самые веские основания. При этом А. В. Островский не мог обойти и официальное отношение советского руководства к выходу «Архипелага» на Западе:
«7 января 1974 г. состоялось заседание Политбюро ЦК КПСС, на котором был специально рассмотрен вопрос “О Солженицыне”. Несмотря на резкие оценки личности и деятельности писателя (рефреном звучали слова “наглец”, “обнаглел” и т. п.), мнения разделились: одни члены Политбюро считали необходимым привлечение писателя к судебной ответственности, другие — возможным ограничиться его высылкой за границу. Ю. В. Андропов принадлежал к числу последних.[64]" Если судить по “Рабочей записи заседаний Политбюро ЦК КПСС”, было принято первое предложение, однако в окончательном тексте протокола этого заседания зафиксировано совершенно иное решение: “Ограничиться обменом мнениями” {68}.
Только после этого 8 января на страницах “Правды” “Архипелаг” был назван своим именем. (Раньше в документах он фигурировал как «Остров ГУЛАГ». — Ред.) 13-го в “Правде” появилась статья “Гневное осуждение”, 14-го — статья И. Соловьева “Путь предательства”. 30-го по инициативе АПН Н. А. Решетовская дала интервью корреспонденту “Фигаро” Роберту Ляконтеру и назвала “Архипелаг” “лагерным фольклором” (интервью появилось в печати 5 февраля) {69}.
Следует заметить, что первый том книги при всем своем открыто антисоветском пафосе еще не содержал тех фантастических данных о масштабах репрессий в СССР, которые станут одним из “коньков” Солженицына. Эти данные — о 66,7 млн. погибших — впервые появились во втором томе, который вышел в свет в конце августа — начале сентября 1974 г. Но открыв новый том, читатели неожиданно для себя узнали еще и историю о том, как в 1945 г. в лагере на Калужской заставе вербовали будущего лауреата Нобелевской премии в осведомители, как он — несгибаемый “копьеборец” — не устоял перед натиском “кума”, согласился на сотрудничество и получил кличку “Ветров”. И хотя автор “Архипелага” пытался уверить читателей, что, дав подписку о сотрудничестве, от самого сотрудничества он уклонился, не всем эти заверения показались правдоподобными. А среди тех, кто готов был принять их на веру, такое признание было ударом по образу А. И. Солженицына как самоотверженного и бескомпромиссного борца за правдул справедливость.
Вспоминая о своем знакомстве со вторым томом “Архипелага”, В. Н. Войнович пишет, что именно после этого у него началось прозрение в отношении своего кумира {70}. Подобное же влияние “откровения” А. И. Солженицына оказали в свое время и на меня.
…Третий том “Архипелага” вышел в конце 1975 — начале 1976 г. Ни одну из своих книг А. И. Солженицын не выносил на читательский суд с такими извинениями и самоуничижениями, которыми он сопроводил “Архипелаг”: “Эту книгу писать бы не мне одному, а раздать бы главы знающим людям и потом на редакционном совете, помогая друг другу, выправить всю… Что ж, вот эта самая судорожность и недоработанность — верный признак нашей гонимой литературы. Уж такой и примите книгу”. Правда, с того времени, когда были написаны в “укрывище” эти строки, до выхода в свет первого тома “Архипелага” прошло почти семь, а до издания третьего тома — десять лет. И “редакционный совет” за границей не раз можно было собрать…»
Высказав эти резонные замечания, далее А. В. Островский подтверждает их детальным критическим анализом формы и содержания «Архипелага». Поскольку подобного анализа в отечественной литературе практически не проводилось (исключение составляют работы В. С. Бушина), приведем хотя бы его основные положения:
«Знакомство с “Архипелагом” прежде всего показывает, что перед нами, действительно, очень “сырое” литературное произведение[65].
Об этом свидетельствует даже знакомство с его оглавлением:
ч. 1 — 342 страниц, ч. 2. — 78 с., ч. 3 — 364 с., ч. 4 — 46 с., ч. 5 — 218 с., ч. 6 — 88 с., ч. 7 — 54 с. Причем часть 4?я (46 с.) по объему меньше главы второй части 1-й (48 с.). Разумеется, от автора нельзя требовать, чтобы все части, на которые разделяется книга, были равновеликими. Но, вычленяя их, автор не только стремится отразить основные структурные элементы своего замысла, но и оказать определенное влияние на читателя, которое во многом зависит от наполняемости отдельных частей книги фактическим материалом.
Даже беглое знакомство с Архипелагом обнаруживает такую его особенность, как повторы или дублирование. 4-я глава из первой части “Голубые канты” посвящена той же самой теме, что и глава 20-я “Псовая служба” из третьей части и глава 9 “Сынки с автоматами” из пятой части: лагерной охране и администрации. Проблема побегов, упоминаемая в 14-й главе “Менять судьбу” из третьей части, рассматривается в главах 6-й “Убежденный беглец”, 7-й “Белый котенок” и 8-й “Побеги с моралью и побеги с инженерией” из пятой части. Глава 18-я “Музы в ГУЛАГЕ” из третьей части дублирует главу 5-ю “Поэзия под плитой, правда под камнем” из пятой части. Глава 3-я “Цепи, цепи…” из пятой части перекликается с содержанием главы 15-й “Шизо, Буры, Зуры” из третьей части, а глава 2-я из пятой части “Почему терпели” — с главой 12-й “Тюрзак” из первой части. Подобное дублирование касается глав 2-й “Ветерок революции” (этапы), 10-й “Когда в зоне пылает земля”, 11-й “Цепи рвем на ощупь”, 12-й “Сорок дней Кенгира”. Во второй части дублируют друг друга главы 1-я “Корабли Архипелага”, 3-я “Караваны невольников” и 4-я “С острова на остров”. Одной и той же теме посвящены глава 3-я “Замордованная воля” из четвертой части и глава 7-я “Зеки на воле” из шестой части.
Все это вместе взятое составляет треть книги. Если принять во внимание более мелкие повторы, этот показатель приблизится к 40 % всего текста. А если исключить из «Архипелага» тот материал, который был написан после 1967 г., т. е. если рассматривать только текст первой редакции книги, этот коэффициент составит почти 50 %. Особенно велико дублирование в пятой части. Из двенадцати ее глав девять полностью и две частично дублируются в других частях “Архипелага”. Это более 80 % ее содержания. Как будто бы под одной обложкой искусственно соединены два “Архипелага”, которые писались по схожей схеме, но разными авторами.
При знакомстве с книгой в глаза бросаются не только “неудачные выражения”, “частые повторы” и “рыхлость” текста. Уже давно отмечено, что для “Архипелага” характерно “противоречивое единство взаимоисключающих точек зрения” {71}. Особо следует подчеркнуть, это касается не только отдельных более или менее частных проблем, но и проблем, имеющих принципиальное значение. Прежде всего единства замысла.
По словам самого А. Солженицына, в основу его произведения был положен “принцип последовательных глав о тюремной системе, следствии, судах, этапах, лагерях ИТЛ, каторжных, ссылке и душевных изменениях за арестантские годы”. Иначе говоря, “Архипелаг” мыслился автором как своеобразная энциклопедия “ГУЛАГа”, которая должна была дать представление об этой системе через призму тех этапов, который проходил любой заключенный, начиная от ареста и кончая освобождением. Такой замысел действительно нашел свое воплощение в “Архипелаге”.
Наряду с этим присутствует и другой замысел, цель которого — показать историю возникновения и развития советского террора, а значит, историю возникновения и развития ГУЛАГа. Причем добиться гармонического сплава этих двух замыслов автору не удалось.
Как мы знаем, подобная трансформация первоначального замысла произошла после того, как первая редакция “Архипелага” была завершена, и в декабре 1967 г. А. И. Солженицын начал перестраивать уже готовую конструкцию книги[66].
В связи с этим нельзя не обратить внимание на то, что в книге нашли отражение не только разные концепции истории ГУЛАГа, но и разные датировки советского террора. Так, если в одном случае первый “великий поток” датирован 1937 г., а во втором 1929–1930 гг., то в третьем подчеркивалось, что “наборы шли всегда”, т. е. начиная с 1917 г. Перед нами три совершенно разные концепций развития террора. В первых двух случаях его можно характеризовать как сталинский и рассматривать как аномальное для советской системы явление, в последнем случае получается, что террор рождается вместе с советской системой и представляет собою одну их ее характерных черт. Эта последняя трактовка в итоге стала доминирующей, определив весь политический пафос “Архипелага”.
Оказавшись за рубежом, А. И. Солженицын пытался немного перелицевать книгу. 1979 г. датировано дополнение к послесловию “И еще через десять лет”, написанное в Вермонте: “Ныне в изгнании все же выпала мне спокойная доработка этой книги, хоть и после того, как прочел ее мир. Еще новых два десятка свидетелей из бывших зэков исправили или дополнили меня. Тут, на Западе, я имел несравненные с прежним возможности использовать печатную литературу, новые иллюстрации. Но книга отказывается принять в себя еще и все это…” {72}.»
На самом деле в «вермонтской» редакции книги, изданной в Париже в 1980 г., были сделаны весьма существенные правки, и бесспорная заслуга А. В. Островского состоит в том, что он — первым в российской науке — их внимательно проследил. Представим основные наблюдения ученого из главы «По второму кругу»:
«Произошло не только некоторое увеличение объема книги, но и изменилась авторская философия (если так можно сказать о сугубо произвольных исторических обобщениях).
Вот несколько примеров.
Делая историческое отступление, А. И. Солженицын писал в первом издании: “Уже семь столетий, зная азиатское рабство, Россия по большей части не знала голода”. Семь столетий — это с XIII в., т. е. с татаро-монгольского нашествия.
Во втором издании эти слова стали звучать несколько иначе: “Большую часть своей истории Россия не знала голода”. Выпало не только указание на “семь столетий”, но и упоминание “азиатского рабства”, существовавшего на протяжении этих “семи столетий”.
Подобная правка не была случайной. Касаясь в своей книге жизненного принципа, который можно выразить словами “победителей не судят”, А. И. Солженицын вопрошал в первом издании: “Откуда это к нам пришло?” — и давал на него следующий ответ: “Сперва от славы наших знамен и так называемой "чести нашей родины". Мы душили, секли и резали (курсив здесь и далее — А.О.) всех наших соседей, расширялись — и в отечестве утверждалось — важен результат”.
А вот эта же мысль, сформулированная во втором издании: “Откуда это к нам пришло? Отступя на 300 лет назад — разве в Руси старообрядческой могло такое быть? Это пришло к нам с Петра, от славы наших знамен и так называемой "чести нашей родины". Мы придавливали наших соседей, расширялись и в отечестве утвердилось — важен результат”.
Вот, оказывается, в чем дело. Вот почему исчезли “семь столетий” “азиатского рабства”. Его не могло быть в допетровской “старообрядческой” Руси. Не могла “старообрядческая Русь” голодать, не могла она “душить”, “сечь” и “резать” своих соседей. Но, оказывается, и послепетровская Россия не делала со своими соседями ничего подобного. Она только “придавливала” их.
Здесь нетрудно заметить, как либерально-западническая фразеология у Солженицына сменилась на консервативно-славянофильскую.
В первом издании “Архипелага” писатель проводил мысль о том, что положительное значение для России имели не успехи, а неудачи ее внешней политики. “Поражения, — велеречиво заявлял он, — нужны народам, как страдания и беды нужны отдельным людям: они заставляют углубить внутреннюю жизнь, возвыситься духовно”. Поэтому “Полтавская победа была несчастьем для России”, а неудачные войны — благом, так как (и “крымская”, и “японская”, и “германская”) “все приносили нам свободы и революции”.
Получается, что в момент написания “Архипелага”, в 1960-е гг., свобода и революция еще рассматривались А. И. Солженицыным как благо. В “вермонтском” издании последние слова были отредактированы таким образом, что осталось только следующее предложение: “А Крымская война принесла нам свободы”.
Рассматривая в первом издании революцию как благо, А. И. Солженицын в то же время в полном соответствии с либеральной философией негативно относился к террору, от кого бы он ни исходил. При этом он не касался вопроса о том, что первично: революционный террор или же правительственный. Во втором издании эти акценты уже были расставлены.
1 издание:
..В ситуации 1906–1907 гг. видно нам, что вину за полосу "столыпинского террора" должны разделить с министерством и революционеры-террористы” (Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. Т. 3. 1-е изд. Paris, 1976. С. 99); “признаем, что террористы были достойными партнерами столыпинских полевых судов” (там же).
2 издание:
“В событиях 1905–1906 гг. видно нам, что вину за полосу "столыпинского террора" должны принять революционеры-террористы” (Солженицын А. И. Собрание сочинений. Т. 7. Paris, 1980. С. 96–97); “признаем, что террористы были опережающими партнерами столыпинских полевых судов” (там же).
В первом издании еще употреблялось понятие “столыпинский вагон”, из второго оно исчезло, его заменило слово “вагон-зак”. Одновременно появилась высокая оценка П. А. Столыпина, который был назван “мозгом и славой России”. Наряду с этим во втором издании исключаются некоторые негативные факты и оценки, характеризовавшие дореволюционный политический режим. В первом издании автор так характеризовал Николая II: “Правда, по засасывающей инерции династии он не понимал требований века и не имел мужества для действий. В век аэропланов и электричества он все еще не имел общественного сознания, он все еще понимал Россию как свою богатую и разнообразную вотчину — для взымания поборов, выращивания жеребцов, для мобилизации солдат, чтобы иногда повоевывать с державным братом Гогенцоллерном”. Во втором издании этим словам вовсе не нашлось места.
Одинаково осуждая в первом издании и правительственный, и революционный террор в 1905–1907 гг., А. И. Солженицын подобным же образом оценивал в первом издании «Архипелага» террор как красный, так и белый. Во втором издании этот вопрос освещался совершенно иначе.
1 издание:
“Во всех веках от первого Рюрика была ли полоса таких жестокостей и стольких убийств, как в послеоктябрьской Гражданской войне?”
2 издание:
“Во всех веках от первого Рюрика была ли полоса таких жестокостей и стольких убийств, какими большевики сопровождали и закончили Гражданскую войну”.
Касаясь далее вопроса о депортации в Советский Союз бывших эмигрантов и предании здесь их суду, Александр Исаевич писал в первом издании: “Я не знаю, какими именно белогвардейцами были они <…> в гражданскую войну: теми, исключительными, которые без суда вешали каждого десятого рабочего и пороли крестьян, или не теми, солдатским большинством”. Во втором это выглядит так: “Что их сегодня обвинили и судили — никак не доназывает их реальной виновности даже в прошлом, а лишь месть советского государства”.
В первом издании А. И. Солженицын специально подчеркивал, что Советский Союз признал Гаагскую конвенцию (о помощи военнопленным) только в 1955 г., давая тем самым понять, что в этом вопросе он продолжал политику царского правительства. Во втором издании подобная двусмысленность была устранена. Рассуждая в связи с этим о судьбе тех военнопленных, которые пошли служить оккупантам, Александр Исаевич пишет: “И как правильно быть, если мать продала нас цыганам, нет, хуже — бросила собакам? Разве она остается нам матерью? Если жена пошла по притонам — разве мы связаны с ней верностью? Родина, изменившая своим солдатам — разве это Родина?”
Да, отказавшись подписать Гаагскую декларацию, СССР обрек своих военнопленных на более тяжелое положение, чем то, в котором оказались военнопленные других стран. Да, огромное их большинство было не виновато в том, что оказалось в немецких концлагерях. Но если мать не смогла уберечь своих детей от собак, разве можно ее обвинять в том, что она бросила их на растерзание? И разве можно говорить о жене, которая сама отбивалась от этих собак, что она пошла по притонам?
Для чего нужны были А. И. Солженицыну подобные кощунственные обвинения? Чтобы снять вину с тех военнопленных, которые, оказавшись в плену, пошли на сотрудничество с фашистами и подняли руку на свой народ, т. е. для оправдания предательства.
Таким образом, мы видим, что во втором издании “Архипелага” нашла отражение совсем иная философия истории, чем в первом, совсем иные политические взгляды. Если первое издание было пронизано западничеством, то второе — славянофильством, если в первом издании критика советской власти велась с позиции либеральных ценностей, то во втором издании — с позиций консерватизма, если в первом издании сталинизм фактически отождествлялся с гитлеризмом, то во втором издании сквозила критика фашизма за упущенные возможности…
Рисуя ужасы ГУЛАГа, автор не только пытается оправдать власовцев (не понять, а именно оправдать), но и не может скрыть сожаления, что Германия проиграла войну. «…Если бы, — с возмущением пишет он, — пришельцы не были так безнадежно тупы и чванны, не сохраняли бы для Великогермании удобную казенную колхозную администрацию, не замыслили бы такую гнусь, как обратить Россию в колонию, — не воротилась бы национальная идея туда, где вечно душили ее, и вряд ли пришлось бы нам праздновать двадцатипятилетие российского коммунизма”.
Неужели, вздыхая об упущенных фашистской Германией возможностях, “великий праведник” и “гуманист” сожалел и по этому поводу?.. {73}»
Не мог обойти А. В. Островский и вопроса, который он считал ключевым — о манипулировании в «Архипелаге» ложной статистикой и ложными фактами о советской истории. На эту тему к настоящему времени имеется уже немало серьезных работ, однако в свое время ученый выступал в некотором роде пионером, вводя в общественную дискуссию свои красноречивые аргументы. Приведем несколько соответствующих фрагментов его книги (из главы «Любовь к «чернухе»):
«Касаясь численности заключенных в сталинских тюрьмах и лагерях, Солженицын в первом томе “Архипелага” (1973) со ссылкой на Д. Ю. Далина и Б. И. Николаевского назвал цифру “15 до 20 млн.” человек единовременно. Эти цифры, видимо, показались ему преувеличенными, и в во втором томе (1974) они были сокращены: “до 15 млн. заключенных”. В 1976 г., выступая в Мадриде, Александр Исаевич скорректировал этот показатель до “12–15 миллионов человек”.
Между тем не нужно никаких документов, чтобы понять фантастический характер приведенных данных. Достаточно учесть, что в 1939 г. численность населения страны составляла немногим более 170 млн. человек, из которых менее 98 млн. приходилось на трудоспособное население, соответственно, около 47 млн. мужчин и около 51 млн. женщин. А поскольку население ГУЛАГа на четыре пятых состояло из мужчин, получается, что за колючей проволокой находилось от четверти до 40 % взрослого мужского населения. И при таких масштабах террора, будучи студентом (1936–1941), А. И. Солженицын не заметил его…
Что же касается официальных данных, то они свидетельствуют: максимальная годовая численность населения ГУЛАГа вместе с находящимися в тюрьмах не превышала 3 млн. человек {74}. Цифра огромная. Невиданная до того в истории нашей страны. Но это — не 20, не 15 и даже не 12 млн. человек.
Подобный же характер имеют и другие цифры, приводимые А. И. Солженицыным для характеристики советского террора. Так, говоря о В. И. Ленине, писатель заявляет, что “он уничтожил целиком дворянство, духовенство, купечество”. Обращаю ваше внимание: “уничтожил”, причем “целиком”. Если бы речь шла о ликвидации сословий, с этим нельзя было бы не согласиться. Однако Александр Исаевич имел в виду не деление общества на сословия, а уничтожение людей, принадлежавших к ним. Нелепость этого утверждения явствует хотя бы из того, что В. И. Ленин сам был дворянином. Да и Ф. Э. Дзержинский, и А. М. Коллонтай, и А. В. Луначарский, и В. Р. Менжинский, и Г. В. Чичерин, и еще многие, многие видные большевики тоже принадлежали к благородному сословию. А разве не было дворян в эмиграции? Да и первая жена Александра Исаевича тоже была дворянкой.
Известно ли это Александру Исаевичу? Несомненно. Значит, перед нами опять ложь.
Продолжая эту же мысль, А. И. Солженицын утверждает: “Уничтожили целиком сословия — дворянство, офицерство, духовенство, купечество и отдельно по выбору — каждого, кто выделялся из толпы, кто проявлял независимое мышление. Первоначально самый сильный удар пришелся по самой крупной нации — русской — и ее религии — православию, — затем удары последовательно переносились на другие нации. Эти уничтожения еще к концу спокойных 20-х годов составили уже несколько миллионов жертв. Тотчас вослед произошло истребление 12–15 миллионов самых трудолюбивых крестьян”. Писателю постоянно вторила его вторая жена Н. Д. Солженицына, добавляя свои душераздирающие подробности: “При коллективизации (1930) вместе с главами семьи уничтожаются все члены ее вплоть до младенцев — вот тактика коммунистов. Так было уничтожено 15 миллионов душ” {75}.
Казалось бы, делая такие ответственные заявления, муж и жена Солженицыны должны были бы указать нам те сенсационные документы, в которых они обнаружили эти данные. Однако ни одной ссылки на них мы ни у Александра Исаевича, ни у Натальи Дмитриевны не найдем. И неслучайно, потому что они хорошо знают, что приведенные данные почерпнуты не из документов, а из разнообразной “литературы” и характеризуют не количество уничтоженных, а численность раскулаченных крестьян. Раскулаченных — значит высланных из мест прежнего проживания, чаще всего на Север или же за Урал. Во время высылки в местах нового поселения не обходилось без жертв. Судя по воспоминаниям, их было много. Но, согласитесь, выслать и уничтожить — это не одно и то же. К тому же следует иметь в виду, что приведенные данные о количестве раскулаченных крестьян имеют расчетный характер и находятся в противоречии с документами, согласно которым общая численность высланных в 1930–1931 гг. из мест своего проживания и получивших статус спецпереселенцев крестьян составляла не 15, а 1,8 млн. человек {76}. 1,8 млн. человек — тоже огромная цифра, но на большой порядок меньше, чем у А. И. Солженицына.
Подобный же характер имеют и другие приводимые им цифры о советском терроре. “Это был 1937-38 год. У нас в Советском Союзе бушевала тюремная система. У нас арестовывали миллионы. У нас только расстреливали в год — по миллиону!» {77}.
И снова, уже который раз, без всяких ссылок. Может быть, их вообще нет в “Архипелаге”? Нет, некоторые ссылки на литературу и источники в нем имеются: например, точно указано, откуда автор извлек сведения об участии заключенных в строительстве такой важной дорожной магистрали, как Кемь-Ухтинский тракт (из журнала “Соловецкие острова” за 1930 г., № 2–3). А утверждение, что когда-то в нашей стране “расстреливали в год — по миллиону!”, сделано без всяких ссылок на источники.
Неужели этот факт менее значим? Конечно, нет. И Александр Исаевич это хорошо понимает. Просто названная им цифра взята, как говорится, с потолка. А имеющиеся в нашем распоряжении и пока никем не опровергнутые официальные данные свидетельствуют, что в 1930-е гг. по политическим обвинениям было расстреляно около 800 тыс. человек. Цифра страшная. Но, согласитесь, есть разница: в год — по миллиону или менее миллиона за все годы сталинского террора.
Сколько же было жертв советского террора всего? На этот вопрос Александр Исаевич дает в начале второго тома “Архипелага” следующий ответ: “.. по подсчетам эмигрантского профессора статистики Курганова, от 1917 до 1959 года без военных потерь, только от террористического уничтожения, подавлений, голода, повышенной смертности в лагерях и включая дефицит от пониженной рождаемости, — оно обошлось нам в… 66, 7 миллиона человек (без этого дефицита — 55 миллионов)” Кроме того, опять-таки ссылаясь на профессора Курганова, он определяет наши военные потери в 44 млн. Итого 110 млн. — такую цену, по его мнению, заплатила наша страна за революцию {78}.
Цифры впечатляющие. Демонстрируя далее свою добросовестность, Александр Исаевич уточняет в “Архипелаге”: “Мы, конечно, не ручаемся за цифры профессора Курганова, но не имеем официальных”.
Уточнение потрясающее.
Как же можно использовать цифры, в достоверности которых нет уверенности? Если даже неизвестно, как они были получены и где опубликованы?
В любом случае есть основания утверждать, что А. И. Солженицын заимствовал данные И. А. Курганова где-то на слух. Прием для обоснования такого серьезного обвинения, как стомиллионный геноцид, осторожно говоря, рискованный. Во всяком случае он свидетельствует, что, рисуя картину ужасов (а они, к сожалению, были), автор “Архипелага” не заботился о проверке используемых им сведений. Ведь он же писал не научное, а “художественное” исследование…
Используя подобную методику, А. И. Солженицын идет дальше: “По расчетам, сделанным до 1917 года, по тогдашнему состоянию рождаемости — наша страна должна была иметь к 1985 г. — 400 миллионов человек, а имеет только 266, таковы потери от коммунизма” — 134 миллиона человек.
Чтобы вы могли оценить совершенство подобных расчетов, достаточно привести только один пример. На январь 1990 г. численность населения Российской Федерации достигала 148 млн. человек. Если исходить из темпов его прироста в предшествовавшее десятилетие, то к январю 2000 г. она должна была бы составить не менее 158 млн. человек, между тем она не превысила 146 млн. человек, из которых как минимум 2 млн. приходилось на Переселенцев из бывших советских республик. Следовательно, за десять лет численность коренного населения России не увеличилась, а сократилась в лучшем случае до 144 млн. чел. Расхождение — 14 млн. Неужели это убитые и замученные ельцинским режимом?
Использовать для определения масштабов советского террора предложенную И. А. Кургановым методику расчетов — это значит ничего не понимать не только в демографии, но и в математике.
В изображении А. И. Солженицына Советский Союз выглядел страной, в которой все население было прикреплено к месту проживания, питалось оно одним картофелем, которого хватало лишь на восемь месяцев в году, за использование ксерокса давали десять лет, людей, получивших инвалидность, за это ссылали в отдаленные места… Но и это было хорошо, потому что еще совсем недавно в стране расстреливали по одному миллиону в год, за колючей проволокой находилось до 20 млн. человек, некоторые группы населения (дворяне, купцы, духовенство, зажиточные крестьяне, казаки) были уничтожены полностью.
А всего от советского террора погибло 66 млн. человек, более, чем во Второй мировой войне.
Картина страшная. Но совершенно далекая от действительности.
Получается, что, выступая против одной лжи, А. И. Солженицын под видом правды предлагает нам другую ложь.
И это неслучайно. Вспомним, как, живописуя в “Теленке” свою беседу с ?. Н. Демичевым, Александр Исаевич самодовольно признавался: “Это был — исконный привычный стиль, лагерная "раскидка чернухи” {79}.
Но может ли любитель “чернухи” быть борцом за правду и глашатаем нравственной революции? Конечно, нет {80}.»
Строгая педантичность, которой следовал А. В. Островский и в науке, и в жизни, была по нраву далеко не всем. Естественно, что его книгу о Солженицыне апологеты «великого писателя» попросту замолчали, а некоторые снобы сочли слишком сухой и скучной. Но на самом деле единственная претензия, которую к ней можно предъявить (и то полушутя), — это то, что ее название слишком оптимистично: «Александр Солженицын. Прощание с мифом». В действительности прощания с мифом о Солженицыне в России (да и в мире) до сих пор не состоялось. Отрезвление по отношению к этому «кумиру» — да, оно произошло и нарастает. И книга Островского сыграла и еще будет играть в этом процессе очень весомую роль.