От составителя В.В.Есипов. Лучше поздно, чем никогда!
Люди верят только славе.
А. С. Пушкин
Источником мистификаций является всякий раз настойчивое уклонение от анализа реальности.
К. Манхейм
Причины, вызвавшие необходимость появления данного сборника, настолько очевидны, что многие из читателей, наверное, могут лишь сожалеть о запоздалости осуществления этой идеи. В самом деле, со времени появления в свет «Архипелага ГУЛАГ» А. Солженицына (Париж, декабрь 1973 г.) прошло уже почти сорок пять лет, книга была напечатана огромными тиражами во многих странах, стала важным фактором изменения сознания (картины мира) миллионов людей и глобальных политических перемен, но при этом, как ни удивительно, за все время своего распространения ни разу не удостоилась сколько-нибудь глубокого научного исследования и соответствующей критики.
Речь, разумеется, не о разного рода откликах и рецензиях на «Архипелаг ГУЛАГ» — их было множество, — а о строгом объективном анализе, который включал бы, как минимум, детальную фактологическую экспертизу содержания всего произведения наряду со столь же внимательным рассмотрением методов автора и его концептуальных посылов. Ибо по всем этим позициям к книге Солженицына давно могли бы быть предъявлены самые серьезные претензии — как на Западе, так и в России. Почему этого не произошло — отдельная большая проблема, которой мы будем касаться, однако пока обозначим перечень основных вопросов, которые требуют ясных и недвусмысленных ответов.
Можно ли считать принцип концентрации всякого рода негативного материала об определенной эпохе путем к объективному пониманию этой эпохи? Другими словами (принадлежащими А. Зиновьеву), можно ли «для описания данной реальности отбирать из множества событий такие, чтобы каждое суждение о них по отдельности было истинным, но чтобы их совокупность как целое была бы ложной?» {1}
«Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, по мнению А. Зиновьева, представлял классический пример на этот счет, и мы не можем не поддержать вывода известного философа, выражая лишь сдержанность в признании истинности большого ряда «отдельных суждений» писателя.
У многих читателей давно назрели сомнения по поводу содержания и пафоса книги Солженицына, и они выражаются в конкретном вопросе: сколько в ней правды, а сколько — домыслов и фантазии автора?
В более академичном плане этот вопрос можно поставить так: является ли жанр «художественного исследования», обозначенный самим автором, типичным и ярким воплощением «устной истории» (oral history) со всеми свойственными этому методу пороками и издержками, либо произведение может претендовать на более высокую степень репрезентативности? Поскольку ипостась «исследования» предполагает, как бы то ни было, научные требования, насколько выдерживает их «Архипелаг ГУЛАГ» — хотя бы в плане критики источников? Вполне закономерен вопрос: имеет ли основание эта книга претендовать на репутацию исчерпывающей и вполне адекватной «энциклопедии» советской пенитенциарной системы? Не только в частностях, но и в целом — прежде всего в характеристике писателем исправительно-трудовых лагерей как «истребительно-трудовых», т. е. направленных на сознательное и целенаправленное лишение жизни заключенных?
Как известно, политические обобщения писателя на сей счет шли много дальше, и в таком случае пора, в конце концов, получить ясный ответ на старую, не раз обсуждавшуюся проблему: действительно ли лагерная система в СССР, какой она сложилась в сталинские 1930-е гг., прямо вытекала из сущности коммунистической (социалистической) идеологии, как считал Солженицын? Не является ли отождествление социализма и сталинизма, заявленное писателем, грубейшей исторической подменой? И далее: насколько соотносятся концепция и содержание «Архипелага ГУЛАГ» с коллективной памятью как советского, так и постсоветского общества о трагической стороне событий, последовавших после Октябрьской революции? Может ли взгляд Солженицына на эти события претендовать на некую степень универсализма и, соответственно, на роль одной из базовых ценностных ориентаций современного российского общества?
Весь этот круг проблем входит, в первую очередь, в прямое ведение исторической науки, а также политологии, социологии и других смежных областей, которые к настоящему времени ушли далеко вперед от своего уровня сорокалетней давности и обладают вполне достаточным арсеналом знаний, а также и соответствующей методологией для ответов на эти вопросы.
Одно из главных значений произошедшей в России в 1990-2000 гг. «архивной революции» в том, что она помимо принесенной, наконец, полноты сведений о репрессиях ярко оттеняет механизмы всякого рода измышлений на эту тему. Неоценим и прогресс, дарованный информационной эпохой: кроме массы новых источников, ставших доступными благодаря Интернету, современный читатель прекрасно владеет такими понятиями, как «PR», «симулякр» или «фейк», и может проецировать их без ущерба для истины на прошлые времена. Но и традиционные понятия-синонимы, такие как «непроверенная информация» или «недостоверные сведения и факты», никогда не выходили из обихода. Другое дело, что вечными остаются человеческие слабости, к числу которых относятся конформизм, кумиротворчество и кумиропочитание (часто похожее на обычное чинопочитание). Все это, увы, имеет самое непосредственное отношение к нашей теме.
Приходится констатировать: российская академическая наука, за крайне малыми исключениями, уклонилась от вызова, брошенного в свое время «Архипелагом ГУЛАГ». Более того, новейшая эпоха одарила нас целым рядом весьма странных явлений, свидетельствующих о своего рода ритуальном «припадании ниц» корпуса ученых перед Солженицыным и его авторитетом. Самый яркий пример здесь представляет выпуск в 2004 г. научным издательством «РОССПЭН» под эгидой Государственного архива Российской Федерации семитомного собрания документов под названием «История сталинского Гулага»… с предисловием А. Солженицына, а также американского историка-советолога Р. Конквеста, который также далеко не отличался объективностью в своих работах по истории репрессий в СССР[1]. При этом во всех семи томах не сделано ни одной попытки сопоставить публикуемые документы с соответствующими эпизодами «Архипелага» (хотя бы по очень спорным моментам описания Кенгирского восстания) и отвергается любая критика книги. Характерно заявление одного из ответственных редакторов семитомника В. А. Козлова: Солженицын «был вынужден восполнять дефицит достоверной информации логическими умозаключениями и художественной интуицией. Этот способ реконструкции событий, при отсутствии достаточной и достоверной информации, был единственным выходом из ситуации, в которой создавалось произведение» {2}. Естественно, что при такой снисходительности трудно задаться вопросом об ответственности писателя за распространение ложной, подчас просто бредовой информации.
Зияющую пустоту на сегодня представляют и многие литературоведческие аспекты изучения этого произведения. Они отнюдь не могут ограничиться анализом «художественности», т. е. разных сторон эстетики и стилистики писателя. Очень спорным остается вопрос о жанре «Архипелага»: его часто называют и «романом», и «эпосом» (очевидно, из-за объема), в то время как здесь налицо все признаки воинственно-обличительного памфлета, сравнимого по своей риторико-демагогической природе с древнегреческими Филиппинами (в связи с чем книгу Солженицына можно назвать единственной в своем роде многотомной квазифилиппикой, направленной против собственного государства…). Не менее важно другое: мы не знаем, например, настоящей, документированной истории создания «Архипелага ГУЛАГ» — она основывается исключительно на авторской версии, которая по целому ряду важнейших эпизодов вызывает большие сомнения. Ничем не подтверждается, в частности, начало работы над книгой в 1958 г.: все данные свидетельствуют, что она была начата не ранее 1963 г., т. е. после публикации «Одного дня Ивана Денисовича» и поступивших на имя автора многочисленных воспоминаний бывших заключенных. Есть масса текстологических проблем, важных для понимания эволюции замысла автора и его методов. Читатели лишены возможности видеть тексты первоначальных редакций (включая редакции 1969 и 1972 гг.), чтобы проследить процесс создания книги и приемы работы писателя с источниками, со свидетельствами тех 227 (257, по обновленному списку издания 2006 г.[2]), кого писатель назвал своими соавторами. Вне поля исследования остается вопрос об изменениях текста в разных изданиях книги, сделанных самим автором, и мотивах этих изменений: известно лишь, что второе, так называемое вермонтское, издание 1980 г. было существенно переработано в сравнении с первым, парижским, а последнее российское издание 2006 г. также редактировалось, но содержание правок во всех указанных случаях не зафиксировано и не проанализировано. Не изучена подробно библиография откликов и рецензий на «Архипелаг ГУЛАГ», в первую очередь, зарубежных — очевидно, что в недавно вышедшем сборнике с высокопарным названием «Солженицын: мыслитель, историк, художник»[3] (М., 2010), имеющем подзаголовок «Западная критика 1974–2008», представлены лишь статьи апологетического характера, так как известно, что выход «Архипелага» во Франции, Италии, Испании и других странах сопровождался резкими возражениями со стороны левых (и не только левых) органов прессы и целого ряда авторитетных ученых и публицистов. Не говорим уже о том, что во всех публикациях «Архипелага» отсутствует какой-либо сторонний, кроме авторского, комментарий и научный аппарат — единственный прогресс за сорок лет состоит в том, что российское издание 2006 г. снабжено именным указателем.
Другими словами, многое из того, что необходимо знать читателю о любом выдающемся произведении, по отношению к «Архипелагу ГУЛАГ» странным образом остается белыми пятнами. Пугающе огромный объем произведения — три тома, свыше 1600 страниц со сверхплотной концентрацией фактов и деталей, образов и риторических фигур — не может служить здесь смягчающим обстоятельством. «Илиада» и «Одиссея» Гомера, «Война и мир» Толстого или «Улисс» Джойса (с которыми иногда сравнивают «Архипелаг» его поклонники) тоже велики и необычайно концентрированны в своих деталях, но ученые знают о них практически все. Между тем книга Солженицына принадлежит новому времени, о котором сохранилось множество свидетельств и документов.
Напрашивается вывод: «Архипелаг ГУЛАГ», потрясший и, как принято считать, во многом «перевернувший» мир (во всяком случае, награжденный такими эпитетами, как «великая», «гениальная» книга, «самый влиятельный текст XX в.» и т. д.), по большому счету является непознанной «вещью в себе», неким нерасшифрованным литературным «черным ящиком». Повторим и подчеркнем главное: книга Солженицына ни разу не проходила строгой проверки на соответствие описанного в ней реальной действительности…
Этот вопиющий исторический парадокс является, несомненно, одной из тех огромных мировых загадок, которые оставили нам холодная война и ее наследие.
На первый взгляд, никаких загадок здесь нет и мы видим лишь действие политического прагматизма и его известных манипулятивных инструментов.
Сам факт, что «Архипелаг ГУЛАГ» впервые появился на Западе (три тома книги в переводах на английский, французский и другие языки выходили последовательно в 1974–1977 гг.) и публикации сопровождались едва ли не тотальным одобрением и восхищением, неопровержимо свидетельствует о том, что Запад в целом нимало не был озабочен вопросом о том, насколько эта столь полезная и выгодная политически книга правдива и верна исторической истине. Идеологи холодной войны в США и в других странах рассматривали произведение новоиспеченного лауреата Нобелевской премии как своего рода «deus ex machina» — «чудо, явившееся из России», которое стало сверхценным информационно-пропагандистским подарком в разоблачении «изнанки» и, соответственно, в дискредитации общественного строя, выступавшего конкурентом в мировом соперничестве. Описание советской репрессивно-государственной машины начиная с 1918 г., сделанное Солженицыным, заведомо признавалось вполне достоверным и ставящим крест на любых дебатах о природе и перспективах коммунистической (социалистической) системы. Такое отношение к «Архипелагу ГУЛАГ» оставалось неизменным за океаном и после того, как там охладели к Солженицыну (после известной Гарвардской речи писателя 1978 г.), однако оно было на некоторое время приглушено тогдашним мейнстримом «разрядки» или «детанта».
В этот период партийная власть СССР, как известно, проявляла идеологическую неуступчивость, не желая даже дискутировать об основном предмете книги — государственном насилии и его жертвах, сводя вопрос лишь к сталинской эпохе, о которой, как ей представлялось, «все» было сказано еще на XX и XXII съездах КПСС. Соответственно, «Архипелаг» в СССР был официально объявлен «тенденциозной и клеветнической антисоветской книгой», и ее чтения, а тем более внимательного изучения, не могли позволить себе даже референты ЦК КПСС — вплоть до начала «перестройки» и «гласности», активная фаза которой начинается с 1987 г.
Отсутствие сколь-либо внятной научно-исторической оценки «Архипелага» в СССР в этот период имело крайне негативные последствия: оно сыграло лишь на руку Солженицыну, повысив доверие к его книге и переведя ее в чрезвычайно привлекательную область «запретного плода». Между тем даже на Западе раздавались, голоса о том, что лучшим способом избежать политических спекуляций вокруг «Архипелага» было бы издание его (хотя бы во фрагментах) на родине с тем, чтобы «советские читатели получили возможность проверить — на собственном опыте или на опыте своих близких, — насколько правдиво Солженицын изложил этот страшный период советской истории» (об этом заявлял в 1974 г. Г. Белль, оговаривая, что считает свое предложение «безумным», и в то же время подчеркивая, что «иногда бывает, что самое безумное предложение представляет собой единственный реалистический выход» {3}). Подобную же здравую идею высказывал тогда и один из советских авторов писем-обращений в приемную Верховного Совета СССР: «Издать “Архипелаг” по главам вместе с главами, написанными специалистами. Главы должны быть спарены: одна Солженицына — другая наша, и издать огромным тиражом. Пожар только начинается, и прежде чем он успеет разгореться, он должен быть потушен. Дело не в том, чтобы положить на лопатки самого Солженицына, но, что самое ценное, раскрыть истинную правду во всей чистоте» {4}. Увы, до такой смелости и интеллектуальной тонкости идеологические перестраховщики в ЦК КПСС тогда дойти не могли, хотя строгой исторической критики более всего и боялся Солженицын, который позднее, в 1979 г., со злорадством (и с известным основанием — в части «мыслей») писал: «За четырнадцать лет моих публикаций… не смогли ответить мне никакими аргументами или фактами, потому что ни мыслей, ни аргументов у них нет».
Следует заметить, что на Западе в конце 1970-х гг. рыночный спрос на «Архипелаг» резко упал: как правило, у многих читателей хватало интереса (а также сил и терпения) лишь на первый том, второй и третий тома в массе случаев оставались нераспроданными.
Главную загадку Новейшей истории представляет, несомненно, тот поразительный феномен, что уже через два года после объявленной М. С. Горбачевым «гласности» книга Солженицына неожиданно стала рассматриваться как полезная и выгодная политически в самом Советском Союзе. Напомним, что она начала публиковаться еще при незыблемой, казалось бы, советской власти в августе 1989 г. в наиболее авторитетном в то время журнале «Новый мир», а в следующем, 1990-м, году, объявленном в стране «Годом Солженицына», начала выходить по всей стране тиражами, намного превосходившими западные…
Разгадка этой потрясающей исторической и политической метаморфозы, всей ее запутанно-драматической (а также и очевидной абсурдно-трагикомической) сущности — проблема необычайно важная и необычайно сложная. Не упреждая всех нюансов ее возможных объяснений — о них пойдет речь в некоторых статьях нашего сборника, — нельзя не отметить основное: решающим фактором здесь выступала могущественная сила социальной магии PR, создавшая Солженицыну беспрецедентную мировую славу и соответствующее особое доверие к его текстам, в первую очередь, к «Архипелагу ГУЛАГ».
Упрощенно говоря, это особое доверие — как в мире, так и в позднем СССР — покоилось на трех массовых постулативных убеждениях: 1) талантливый писатель, автор «Одного дня Ивана Денисовича», является невинным страдальцем — жертвой советского (сталинского) режима; 2) он сам прошел все те «круги ада», о которых пишет, и обладает уникальным знанием всей лагерной системы «изнутри»; 3) писатель с такой биографией, удостоенный к тому же Нобелевской премии, органически не способен говорить неправду и распространять какие-либо ложные сведения.
Следует добавить, что укреплению репутации Солженицына как человека исключительной честности немало способствовала и его постоянная апелляция к слову «правда» («Одно слово правды весь мир перетянет» — эта фраза из его Нобелевской лекции в свое время стала крылатой, как и патетический призыв «жить не по лжи»). Все это создавало своего рода презумпцию справедливости исторического вызова писателя общественному строю СССР и презумпцию достоверности «Архипелага ГУЛАГ». Тем более что автор не уставал утверждать на страницах своей книги, что он выступает от имени всех погибших, «тех миллионов, кто не доцарапал, не дошептал, не дохрипел своей тюремной судьбы». Эти пафосные фразы, напоминавшие заклинания и составлявшие важный элемент так называемого «Нарративного обаяния» (проще: лукавого красноречия) писателя, мало кого могли оставить равнодушным. Помноженные на сложившийся образ титанического героя-пророка, «изгнанного правды ради» (имея в виду его выдворение из СССР в 1974 г.), они способствовали сакрализации личности Солженицына, а заодно — сакрализации его главной книги.
«Сакральное» — значит «божественное», а следовательно, «иррациональное». «Верую, ибо нелепо.» В приложении к нашей теме это, увы, не игра слов: практически никто из первых читателей «Архипелага ГУЛАГ» не обращал внимания на множество действительно нелепейших фактов, приводившихся писателем. Причем это наблюдалось и со стороны людей, чей интеллектуальный уровень, казалось бы, отдалял их от воздействия любого стороннего, тем более пропагандистского внушения.
Чтобы ощутить атмосферу безоглядного преклонения перед автором «Архипелага ГУЛАГ», достаточно прочесть некоторые материалы из упоминавшегося выше сборника «западной критики» Солженицына. Однако наиболее показательный пример в подобном роде представляет другой случай — по каким-то причинам не вошедшая в этот сборник, но имевшая большой резонанс статья поэта И. Бродского «География зла», написанная и опубликованная в США в 1977 г., вскоре после эмиграции автора из СССР. О прямой политической ангажированности Бродского либо о его особых симпатиях к Солженицыну говорить не приходится. Тем удивительнее отмечать, что поэт с полным доверием отнесся к содержанию «Архипелага ГУЛАГ». Опираясь на данные писателя, он заявлял о «шестидесяти миллионах насильственно умерщвленных» в СССР и сравнивал всю его книгу с «обвинительным материалом — и самим обвинением — по Нюрнбергскому процессу» {5}.
Как мог проницательнейший поэт, отличавшийся, кроме прочего, скепсисом ко всякого рода пафосу, принять за чистую монету весь материал книги и, главное, совершенно абсурдную с точки зрения элементарных знаний демографии цифру о «шестидесяти миллионах насильственно умерщвленных»?!
Следует напомнить, что в первом издании «Архипелага», с которым имел дело Бродский, знаменитый статистический пассаж Солженицына звучал еще достаточно обтекаемо:
«По подсчётам эмигрировавшего профессора статистики Курганова[4], это “сравнительно лёгкое” внутреннее подавление обошлось нам с начала Октябрьской революции и до 1959 года в… 66 (шестьдесят шесть) миллионов человек. Мы, конечно, не ручаемся за его цифру, но не имеем никакой другой официальной. Как только появится официальная, так специалисты смогут их критически сопоставить» {6}. Лишь во второе, вермонтское издание, перепечатанное затем в СССР, Солженицын счел необходимым ввести свою расшифровку этих «миллионов»: «…И во сколько же обошлось нам это “сравнительно лёгкое” внутреннее подавление от начала Октябрьской революции? По подсчётам эмигрировавшего профессора статистики И. А. Курганова, от 1917 до 1959 года без военных потерь, только от террористического уничтожения, подавлений, голода, повышенной смертности в лагерях и включая дефицит от пониженной рождаемости, — оно обошлось нам в… 66,7 миллионов человек (без этого дефицита — 55 миллионов).
Шестьдесят шесть миллионов! Пятьдесят пять!
Свой или чужой — кто не онемеет?
Мы, конечно, не ручаемся за цифры профессора Курганова, но не имеем официальных. Как только напечатаются официальные, так специалисты смогут их критически сопоставить. (Уже сейчас появилось несколько исследований с использованием утаённой и раздёрганной советской статистики, — но страшные тьмы погубленных наплывают те же.)» {7}
Известна психологическая закономерность массового восприятия: важно не что говорят, а кто говорит. Если бы эти подсчеты, со всеми их оговорками (как в первом, так и во втором варианте), исходили от какого-нибудь безымянного провинциального учителя из Рязани или фермера из Айовы или если бы «Архипелаг» был подписан именем Курганова, их наверняка сочли бы, как минимум, шарлатанством: ведь никто и никогда не поверил бы, что страна с населением в 235 млн. человек (данные по СССР на 1967 г., когда завершался «Архипелаг»), потеряв от внутреннего террора якобы почти четверть народа, могла при этом победить фашизм, в войне с которым она потеряла еще 27 млн. человек! Но эти цифры огласил на весь мир не школьный учитель, не фермер и не Курганов, а сам Солженицын, лауреат Нобелевской премии, которому принято было верить.
Попутно стоит напомнить об известном выступлении писателя на испанском телевидении в 1976 г. Там, ссылаясь на того же Курганова, который непонятно каким образом насчитал потери СССР в Великой Отечественной войне в 44 млн. человек, и прибавляя к ним уже апробированные 66 млн., Солженицын заявлял: «Итак, всего мы потеряли от социалистического строя — 110 миллионов человек!»{8} Комментировать подобные сюрреалистические несуразности весьма сложно — вероятно, поэтому испанская речь писателя обойдена какими-либо пояснениями в ее российских публикациях. Можно предполагать, что те, кто привык относиться к писателю со снисхождением, посчитали: «Ничего страшного, Александр Исаевич иногда увлекался…» Между тем следует заметить, что в самой Испании устами писателя Хуана Бенета на этот счет была высказана вполне резонная, пусть и гротескная мысль: «Я твердо придерживаюсь того мнения, что, пока будут существовать такие люди, как Александр Солженицын, останутся и должны оставаться лагеря… Наверное, стоит чуть усилить охрану, с тем чтобы люди, подобные Александру Солженицыну, не смогли освободиться до тех пор, пока не станут немного образованы…» (Подробнее см. с. 406-410 настоящего издания.)
«Легкость в цифрах» (а также и в мыслях) «необыкновенную», которую демонстрировал Солженицын, придется комментировать в нашем сборнике еще не раз. К глубокому сожалению, в ту пору, в 1970-е гг., какие бы то ни было официальные данные по статистике потерь населения от политических репрессий в СССР не оглашались, однако всегда находилось достаточно не просто здравых людей, а профессионалов, у которых подсчеты автора в «Архипелаге» вызывали резкое недоумение. Причем такие люди были и на Западе. Например, известный русско-американский демограф С. Максудов (А. П. Бабенышев) свидетельствовал: «…Я оценивал потери от репрессий в 1935–1938 гг. в 1–1,5 млн. и, к большому удивлению моих многочисленных оппонентов, оказался прав. В свое время я много расспрашивал бывших узников ГУЛАГа о численности их лагерей и знаю, что большинство из них склонны сильно преувеличивать практическую роль Архипелага и его размеры. Разговоры о грузоподъемности транспортных средств или даже просто о численности мужчин в определенных возрастных группах вызывали у них, как правило, только раздражение или неприязнь. Без особого успеха пытался я объясниться с Александром Исаевичем Солженицыным относительно ошибочного толкования им расчетов И. Курганова. Великий писатель ответил примерно так: поскольку советская власть прячет сведения, мы имеем право на любые догадки» {9}.
Здесь важно прежде всего указание на склонность к преувеличениям как на характерную черту большинства бывших лагерников. Но, как видно из ответа самого Солженицына на упреки в ошибках и общей некорректности, с его стороны эти преувеличения имели совсем другую мотивацию: оказывается, писатель вполне сознательно культивировал метод произвольных «любых догадок», т. е. ничем не подкрепленных собственных фантазий. И это выдавалось за «исследование», которое было адресовано мировому сообществу! К сожалению, С. Максудов достаточно поздно, лишь в 1990-е гг., предал гласности свое объяснение с «великим писателем», однако оно чрезвычайно ценно, поскольку показывает степень самоуверенности и недобросовестности Солженицына в обращении как с демографией, так и с историей.
Чтобы не представлять совсем уж наивными людьми того же И. Бродского, а вместе с ним и А. Синявского, В. Максимова и других видных писателей третьей волны русской эмиграции, а также внутрисоветских диссидентов, горячо поддержавших «Архипелаг» {10}, следует сказать еще о по крайней мере двух психологических причинах, обусловивших с их стороны эту поддержку. Во-первых, все эти интеллектуалы сами тоже так или иначе пострадали от советской системы и имели основание относиться к ней весьма негативно, что само по себе снижало порог критичности в восприятии «Архипелага». Во-вторых — и это более существенно, — все они являлись людьми со своего рода книжно-интеллигентским или филологическим восприятием жизни и истории, склонными доверять больше литературным, нежели каким-либо иным авторитетам.
Последний фактор представляется вообще крайне характерным для огромной массы почитателей «Архипелага», появившихся в период первого знакомства с книгой. Вряд ли случайно, что отнюдь не историки и социологи (люди объективного научного мышления), а литераторы и филологи (люди, как правило, более подверженные эмоциям) выступили ее главными апологетами. Именно устами филологов в России в 1994 г. в учебнике-пособии для поступающих в вузы с показательным названием «От Горького до Солженицына» была возглашена сакраментальная фраза, касающаяся пресловутой «статистики» писателя и намного превосходящая своей экзальтированностью отзыв поэта-эмигранта: «После цифры 66,7 миллиона человек уже ничто не удивительно и не страшно…» {11} Таким образом, вера в фантомные данные Солженицына приобретала уже своего рода религиозно-мистический смысл. Была ли эта неофитская вера искренней или отражала обыкновенный конформизм внезапно «прозревших» в новую эпоху бывших преподавателей советских вузов, сказать сложно, однако очевидно, что подобное явление было во многом типичным для 1990-х гг., когда в России началась, по саркастическому определению М. Розановой, «солженизация всей страны» {12}.
Пресловутые «шестьдесят миллионов» Солженицына оказались, к несчастью, крайне живучими и сыграли далеко не безобидную, а, наоборот, роковую роль в истории. Их можно сравнить со своеобразными каббалистическими знаками или с «черной магией», заворожившей едва ли не все мировое общественное сознание. По крайней мере, они оказались очень удобными для пропаганды. Для того, чтобы понять это, следует привести еще одну красноречивую цитату. Она взята из большого массива похожих откликов западной прессы на смерть Солженицына в августе 2008 г. и позволяет вернуться к общему контексту нашей темы. Крупнейшая американская газета «The Wall Street Journal» писала 5 августа в своей передовой статье:
«…Концлагерем Ивана Шухова был на самом деле весь Советский Союз. После выхода в Париже в 1973 году монументального труда Солженицына по истории советской пенитенциарной системы, озаглавленного “Архипелаг ГУЛАГ”, ни один серьезный человек ни в одной стране мира больше не сможет оправдывать преступления Сталина или бесчеловечность коммунистического тоталитаризма. Представленные в книге документы доказывают, что на руках у комиссаров была кровь 60 миллионов жертв. Сущность коммунизма была до мельчайших подробностей разоблачена и оказалась рабством, террором и империализмом». Весьма показателен и заголовок этой публикации, выделенный жирным шрифтом: «Правда и воля, которые воплощал собой Солженицын, укрепили Запад и помогли ему восторжествовать в холодной войне» {13}.
Как видим, клише о «60 миллионах жертв комиссаров» с подачи Солженицына прочно засело в сознании и подсознании представителей заокеанских масс-медиа. А сами по себе формулировки статьи — к ним можно присоединить множество подобных, особенно из англосаксонского сектора интернет-портала «ИноСМИ» за тот же период — лишний раз доказывают, что в восприятии исторической роли Солженицына и его главной книги на Западе по-прежнему, как и сорок лет назад, превалируют отнюдь не какие-либо литературные, а исключительно политические мотивы.
Подобные откровения западной прессы со всей наглядностью демонстрируют ту действительно громадную роль, которую сыграл «Архипелаг ГУЛАГ» в холодной войне, став, по сути, мощнейшим информационно-психологическим орудием противоборствующей стороны, т. е. стратегических противников СССР. Нет никакого сомнения, что сам Солженицын вполне сознательно уготовил себе эту роль: он не раз говорил о своем сочинении как о «бомбе», которая должна «сокрушить коммунизм», и тем самым якобы «спасти свою родину» {14}.
Однако очевидно, что в этих мессианских намерениях писателя изначально присутствовали глубокие изъяны. Они относились равно и к логике, и к аргументам, и к общему миропониманию. Основной изъян был обнажен известным признанием А. Зиновьева: «Целили в коммунизм, а попали в Россию». В эту ловушку неизбежно угодил и Солженицын, с фанатизмом отвергавший СССР в его реальном качестве исторически сложившегося социального организма — с Россией как этнокультурным и духовным ядром. Как можно понять, читая штампы «The Wall Street Journal» о «рабстве» и «терроре» «коммунистического тоталитаризма», с упорством транслируемые и ныне, во время беспрецедентной антироссийской кампании, развернутой нашими «партнерами», западный обыватель Новейшего времени не только оживляет в себе старые семена ненависти к Советскому Союзу как к «империи зла», но и заражается недоверием и страхом перед Россией как «родиной коммунизма». Ведь в переводе на язык обывателя то, о чем писала виднейшая газета Америки, можно трактовать вполне однозначно: «Вот каковы эти ненормальные, безумные русские, уничтожившие 60 млн. во имя своей утопии и снова желающие травить не только своих Скрипалей, но и нас…» В связи с этим очевидно, что «Архипелаг ГУЛАГ» — хотел того автор или нет — объективно выступал еще и инструментом разжигания русофобии, которая давно стала важнейшим фактором международной политики.
Казалось бы, с учетом этих реалий, начиная с откровенного и громогласного признания Западом «заслуг» Солженицына в победе в холодной войне, современное российское политическое сознание должно, наконец, несколько переориентироваться в оценке общественного значения писателя и его главной книги. Увы, этого не происходит: «солженизация всей страны» продолжается до сих пор. Созданы два официальных сайта в Интернете, посвященных писателю, в разных городах России устанавливаются памятники ему, еще при жизни автора вышла панегирическая книга о нем в серии ЖЗЛ, написанная Л. Сараскиной, нескончаемым потоком издается так называемая «научная» литература, где априори допускается только хвала в его адрес (пример здесь могут представить выпуски «Солженицынских тетрадей», субсидированные Федеральным агентством по массовым коммуникациям), за четыре года до столетнего юбилея писателя началась масштабная административная подготовка к нему… Особое недоумение вызвали события, последовавшие сразу вслед за смертью Солженицына в 2008 г. и связанные со своеобразной «канонизацией» «Архипелага ГУЛАГ». Это прежде всего известное импульсивно-волюнтаристское решение тогдашнего премьер-министра страны, которое обязало Министерство образования РФ включить эту книгу в школьную программу по литературе. Как известно, вскоре вдовой писателя Н. Д. Солженицыной было подготовлено сокращенное издание «Архипелага» для школ, вышедшее в 2010 г. в свет в государственном издательстве «Просвещение» {15}.
Эти акции, получившие широкий общественный резонанс, стали своеобразным тестом на здравомыслие постсоветского российского социума. Многочисленные критические отклики на них в печати, а также в сети Интернет явились неопровержимым свидетельством того, что «лагерная эпопея» Солженицына отнюдь не пользуется сколько-нибудь широким и значимым общественным авторитетом в современной России — более того, ее смысл и пафос глубоко чужд умонастроениям и ценностям самых разных слоев общества. Хотя полномасштабных социологических опросов среди населения на этот счет не проводилось (а они были бы очень уместны), весьма показательны данные об отношении к внедрению «Архипелага» в школы со стороны самих педагогов. В сжатом виде они таковы: “Архипелаг ГУЛАГ” не имеет отношения к литературе, это публицистика; с идеологической точки зрения произведение небезукоризненно: в нем тенденциозно, однобоко трактуется драматическая и героическая советская эпоха» {16}.
Инициаторы и авторы данного сборника целиком разделяют эти положения и воспринимают их как чрезвычайно симптоматичный общественный сигнал, который требует более предметного и более фундаментального развития — на основе накопившихся за многие годы материалов.
Как известно, эффект воздействия «Архипелага» был обусловлен прежде всего методом сгущенной концентрации определенного типа информации. Тот же метод концентрации с необходимостью должен быть применен и в контраргументах, ибо разрозненные усилия не могут дать такого результата, как сборник, объединяющий мысли и доводы разных людей.
Как отмечал А. Зиновьев, «трудность обнаружения фактов фальсификации истории состоит в том, что для этого требуется достаточно развитое и в какой-то мере признанное научное понимание реальности, возможность публичного разоблачения фактов фальсификации более или менее регулярно и наличие людей, занимающихся этим как выполнением своего гражданского долга» {17}. К счастью, Россия никогда не оскудевала людьми с критическим и самокритическим разумом и с чувством высокой гражданской ответственности. Еще в 1960-е находилось немало трезвых личностей, выступавших — и в рамках официоза, и вне его — против идей Солженицына, а также против кумиротворчества и «идолизации» писателя (подробнее об этом будет сказано в статьях сборника). Так всегда было и в дальнейшем, даже в трудное, переломное для страны время. Параллельно с процессом «возвращения» произведений писателя, начавшимся в конце 1980-х гг., в обществе шел процесс строгого и взыскательного анализа его политической деятельности и творчества. К настоящему времени кроме огромного массива литературы, посвященной разоблачению многолетних мифов о Солженицыне — человеке и писателе (так называемая «антисолженицыниана» в широком смысле) накопилось весьма много самого разнообразного — научного, документального, мемуарного,’ публицистического — материала, связанного непосредственно с мифологией «Архипелага». Этот материал настолько велик, что его библиография, включая статьи в Интернете, заняла бы несколько десятков страниц. В своей совокупности он дает все основания поставить вопрос о главном произведении Солженицына в гораздо более радикальном ключе — как о книге, во многом обманувшей мир.
На наш взгляд, «Архипелаг ГУЛАГ» является абсолютно беспримерной, величайшей в истории человечества литературно-политической мистификацией, имевшей откровенно спекулятивный характер, поскольку книга представляла собой, в сущности, злонамеренный способ использования материалов на трагическую лагерную тему для фальсификации событий и всего смысла советского периода истории России. Основным мотивом замысла этой книги являлась, по нашему мнению, не борьба за «правду», а крайняя степень амбициозности автора, воплотившаяся в его мессианских устремлениях и в авантюризме — в литературной стратегии достижения успеха на Западе любой ценой.
Доказательств к последнему тезису, очевидно, не требуется: они в изобилии представлены самим Солженицыным в его другой «обличительной» (а на самом деле на редкость саморазоблачительной) книге «Бодался теленок с дубом». Многочисленные признания писателя о «подпольном» и «подрывном» характере своей деятельности, о том, что он «западное радио слушал всегда», что еще в середине 1950-х гг. мечтал передать свои лагерные рукописи «какому-нибудь иностранному туристу», и т. д. — говорят сами за себя. В итоге тот факт, что «Архипелаг ГУЛАГ» оказался в нужное время в нужном месте, ярчайшим образом свидетельствует о давно запрограммированном расчете автора. Этот расчет не может быть прикрыт никакими патетическими фразами об «аресте» книги в СССР в августе 1973 г. как первопричине публикации на Западе: на самом деле известно, что книга была переправлена за рубеж еще в 1968 г. и только ждала своего часа.
Столь же важно подчеркнуть, что изначальная целевая (референтная) установка на Запад, на западного читателя-обывателя, который, как правило, очень мало знал о советских лагерях, обусловила и само содержание «Архипелага» с его демонстративной внецензурной «раскованностью» в формулировках (вроде «Истории нашей канализации» или «Перстов Авроры»), с многочисленнейшими преувеличениями и «страшилками». Пожалуй, самое яркое доказательство расчета книги на малоискушенных зарубежных читателей (а также и доказательство нескрываемой жажды саморекламы автора) — известная постановочная фотография Солженицына в лагерной телогрейке и кепке с номером, сделанная в 1960-е гг. специально для создания своего имиджа на Западе. Ведь в СССР-России никто никогда не поверил бы, что заключенным в лагерях дозволено было позировать фотографам…
Уже приведенных выше манипуляций Солженицына с цифрами потерь от репрессий, на первый взгляд, вполне достаточно для общего вывода об «Архипелаге ГУЛАГ» как о своего рода грандиозной исторической «обманке», «фейке» или «симулякре». Тем более что на этих многократно завышенных цифрах была построена, в сущности, вся концепция книги! Дальнейшие изыскания, кажется, можно было бы не продолжать: как говорится, «единожды солгавши, кто тебе поверит». Однако исследования необходимы, и они показывают, что в действительности едва ли не на каждой странице всех трех томов книги — рядом и вперемежку с эпизодами, которые внушают или могут внушать доверие — можно встретить и грубые натяжки, и перевернутые факты, и подтасовки, и обыкновенные домыслы, почерпнутые из «лагерного фольклора». Эта, фальсификационная, сторона «Архипелага» с максимально возможной на данный момент (но, естественно, не исчерпывающей) полнотой рассмотрена в разных статьях сборника.
Но к сочинению Солженицына может быть предъявлено на самом деле гораздо больше претензий, в первую очередь морально-этических, а также правовых. Это вполне закономерно, коль скоро речь идет о мистификации, т. е. о намеренной попытке введения множества людей в заблуждение. Обман, в какие бы одежды он ни рядился и какими бы благородными намерениями ни прикрывался, не нуждается ни в оправданиях, ни в снисхождении. В связи с этим встает главный вопрос: имел ли Солженицын какое-либо моральное право говорить от имени всех советских заключенных, или же это право было им самим себе просто-напросто бесцеремонно (и незаконно) присвоено?
С биографической точки зрения ответ вполне ясен: как ныне хорошо известно, лагерная судьба самого писателя была сравнительно благополучной, и его малого «одного хлебка» на отнюдь не тяжелых бригадирских работах в Экибастузском особлаге в 19511952 гг. было явно недостаточно для того, чтобы познать «вкус моря» (как пытался уверить читателей Солженицын). Неоспорим факт, что «Архипелаг ГУЛАГ» построен преимущественно на описании действительно страшного, но чужого опыта, которого сам автор никогда и близко не переживал. Еще более важен факт, что его книга основана в большой степени на чужих рукописях, не принадлежавших автору по праву, а это создает совершенно особые коллизии.
Нет никакого секрета в том, что книга Солженицына не состоялась бы, если бы автор не получил после публикации своей первой повести в «Новом мире» в 1962 г. огромного количества писем с воспоминаниями бывших заключенных. В дальнейшем писатель отчасти прибегал к записи устных свидетельств, однако основным его методом являлась компиляция разнообразных мемуарных источников, которые он классифицировал по определенному им тематическому («энциклопедическому») порядку от «А» («Арест») до «Я» (история ссылки и обращение к современности). У нас нет сведений о том, оформлялась ли как-либо процедура передачи рукописей и документов — скорее всего, нет, поскольку Солженицын в тот период пользовался особым доверием. Ему просто «давали», как он сам отмечал, материалы, не требуя ни расписок, ни гарантий соблюдения авторского права, ни согласований текста перед публикацией. И сам писатель, судя по всему, не интересовался никакого рода «юридистикой», считая себя, очевидно, кем-то вроде свободного собирателя лагерных источников. Однако на практике возникали ситуации, весьма уязвимые именно с точки зрения этики и права: ведь распоряжался Солженицын всем этим материалом исключительно по собственному усмотрению, переделывая его на свой лад и подгоняя под свою жесткую идеологическую (антисоветскую) концепцию.
Трудно судить, как происходила подобная трансформация в случаях с анонимными авторами, однако, как можно убедиться на материалах нашего сборника, писатель совершенно самоуправно и беззастенчиво обходился t теми, чьи имена и фамилии он указывал в книге и кого включил в конце концов в число своих «соавторов». Ярчайший пример здесь представляет история с документами, переданными ему доверительно в 1960-е гг. осужденным в 1931 г. по процессу «Союзного бюро меньшевиков» М. Якубовичем: они «препарированы», т. е. искажены, в главе «Закон созрел» первого тома «эпопеи» с точностью до наоборот (см. статью Ж. Медведева «Потомок декабриста в “Архипелаге”»; там же — о неудавшейся попытке юридического преследования Солженицына за эту откровенную клевету и мошенничество).
Разве нет оснований предположить, что такая же судьба была уготована в той или иной мере и другим «соавторам» из всех 227 (257)?
О всей остроте этических проблем, связанных с содержанием книги Солженицына, читатели смогут получить представление в первом блоке материалов нашего сборника, названном «От имени репрессированных». Здесь слово дано бывшим лагерникам, успевшим при жизни так или иначе выразить свое отношение к «Архипелагу» и его автору. Кроме М. Якубовича это В. Шаламов, А. Яроцкий, Л. Самутин, С. Бадаш и другие. Мы решили дать их материалы, в первую очередь, по соображениям справедливости: все эти люди обладали не только гораздо более тяжким лагерным опытом, чем Солженицын, но и более богатым общим опытом жизни в советских условиях, что давало им возможность взвешенно судить о недостатках и достоинствах общественного строя и благодаря этому — остро ощущать любого рода фальшь и тенденциозность в его очерках. Следует заметить, что все эти люди отдавали в свое время должное таланту автора «Одного дня Ивана Денисовича», и потому их суждения никак нельзя назвать предвзятыми: они отражают их отношение к феномену «нового», радикально-антигосударственно настроенного Солженицына, каким он стал заявлять себя с середины 1960-х гг.
Особого внимания здесь, без сомнения, заслуживает взгляд В. Шаламова. Этот писатель обладал неоспоримым моральным превосходством перед Солженицыным, поскольку его лагерный «хлебок» составлял почти двадцать лет, включая 16 лет Колымы, и сам он являлся крупнейшим художником, фактически первым, открывшим лагерную тему в русской литературе. Хотя «Колымские рассказы» не увидели света на родине при жизни писателя, а его дневниковые записи о Солженицыне были опубликованы лишь в середине 1990-х г, и то и другое произвело переворот в сознании многих читателей. Несомненно, это послужило одним из важнейших толчков к процессу демифологизации образа Солженицына. Что особенно важно для нашей темы, Шаламов был свидетелем зарождения замысла «Архипелага»: его автор еще в 1964 г. вел с ним тайные переговоры о сотрудничестве в работе над книгой, и отказ Шаламова от этого предложения сам по себе чрезвычайно знаменателен. Еще более красноречивы прямые и резкие отзывы Шаламова об открывшихся ему планах своего «конфидента», связанных с Западом (например: «Деятельность Солженицына — это деятельность дельца, направленная узко на личные успехи со всеми провокационными аксессуарами подобной деятельности»). Вряд ли можно упрекнуть Шаламова в излишней категоричности и максимализме: любой заключенный со здоровым нравственным чувством сказал бы, что торговать пережитой народной бедой недопустимо, тем более в угоду недругам своей страны. Шаламов не мог прочесть готовый «Архипелаг», но, узнав о его выходе на Западе, он первым назвал Солженицына «орудием холодной войны».
Принципиальное значение имеет и вывод Шаламова, сделанный им еще по прочтении «Одного дня Ивана Денисовича»: «Солженицын лагеря не знает и не понимает», — т. е. «легкий» лагерь, изображенный в повести, отражал границы столь же «легкого» личного опыта автора. Следовательно, прирастание «знания» и «понимания» лагерной системы у Солженицына в «Архипелаге» произошло исключительно за счет расчетливой эксплуатации отнюдь не своих, а чужих страданий и свидетельств (артистически амальгамированных в его текст), и это должны ясно осознавать читатели, помня мысль Шаламова: «Малый личный опыт писателя в искусстве нельзя скрыть»…
С учетом крайней ценности и значимости материалов Шаламова о Солженицыне они включены в сборнике в два раздела — «От имени репрессированных» и «От имени науки и здравого смысла» (в статье, где рассматривается вопрос об использовании в «Архипелаге ГУЛАГ» фактов, реминисценций, а также и прямого плагиата из «Колымских рассказов»).
С шаламовской оценкой Солженицына был целиком солидарен другой представитель лагерной Колымы, А. Яроцкий. Он рассматривал публикацию «Архипелага» на Западе как глубоко безнравственный антипатриотический демарш писателя и свою книгу воспоминаний «Золотая Колыма» заключил красноречивым завещанием: «Ни при каких обстоятельствах не публиковать ее за рубежом… Лаять на свою родину из чужой подворотни не хочу».
Свой особый счет к Солженицыну — с решительным отказом писателю в моральном праве заявлять себя выразителем чувств и мыслей всех заключенных, с опровержением фактов и общей идеи книги — предъявляют и другие авторы этого раздела. «История ВКП(б) наоборот», «фальшивый купон», «хлестаковщина» и другие негативные синонимы «Архипелага ГУЛАГ», исходящие, скажем, от Г. Горчакова, проведшего в неволе больше двадцати лет, лучше всего говорят о непримиримости этой позиции. «Было, но не так», «большая правда состоит из малых правд», — такую же строгую нравственную позицию занимает Л. Горчакова-Эльштейн, не понаслышке знающая, что такое 1937 г. и чем он отличался от последующих.
Заслуживает самого пристального внимания взгляд человека крайне неординарной судьбы, бывшего «власовца», а затем воркутинского заключенного Л. Самутина. Он не раз встречался с Солженицыным в 1960-е гг., передавал ему материал, и у него на даче в 1973 г. КГБ арестовал машинопись «Архипелага». Позднее тот же КГБ пытался использовать Л. Самутина в своих целях, однако сохранились его подлинные воспоминания, в которых нет ни грана «контрпропаганды», а есть только стремление разобраться в мотивах деятельности своего бывшего знакомого-писателя. О трезвости взгляда Л. Самутина на «Архипелаг» и на его автора свидетельствуют, скажем, такие суждения: «В биографии Солженицына есть темные пятна. Он отчетливо понимает их значение, и они его беспокоят. Он предпринимает усилия забелить их. Но не только забелить, а и заставить их служить ему, помогать достижению той главной цели, которую он поставил перед собой в жизни — его личному возвеличению»; «он уверен, что не найдется человек, который бы смог возразить ему по существу. Он убежден, что большинство промолчит из-за незнания фактической обстановки (не все же сидели), другие, знающие — промолчат из пиетета, третьих — просто уж нет, они ушли туда, откуда не возвращаются…»
Но возразить Солженицыну могут не только заключенные. Множество эпизодов «Архипелага» связано с Великой Отечественной войной, и те размашистые безапелляционные характеристики, которые давал автор войне и ее участникам (например, пытаясь оправдать коллаборационистов-«власовцев» либо приписывая главную роль в Сталинградской победе штрафным батальонам), сразу по появлении книги вызвали огромное возмущение многих читателей. В ходе дополнительного расследования еще в 1970-е гг. выяснился целый ряд фактов фронтовой биографии Солженицына, которые отнюдь не красили его. Несомненно, что и арест его в феврале 1945 г., и последующее осуждение на 8 лет были произведены совершенно справедливо (причем мера наказания была достаточно гуманной по законам военного времени) {18}. Реабилитация же Солженицына в 1956 г. произошла во многом механически, на волне не всегда разборчивых реабилитаций того периода, особенно великодушных к офицерам, имевшим боевые награды и положительные характеристики. Все эти и другие детали темы «Солженицын и война» читатели смогут узнать в разделе «От имени фронтовиков», где представлены статьи маршала В. Чуйкова, генерал-майора, в прошлом командира штрафной роты А. Пыльцына, писателей Ю. Бондарева и В. Бушина.
Активная деятельность В. Бушина по разоблачению мифов вокруг Солженицына хорошо известна, и хотя его статьи носят памфлетно-заостренный характер, их с равным успехом можно было бы включить в раздел «От имени науки и здравого смысла», поскольку автор обладает незаурядными историческими познаниями и пытливым умом. В. Бушин оказался одним из немногих, кто добросовестно проанализировал (хотя и не с исчерпывающей полнотой) все три тома «Архипелага ГУЛАГ». Результаты этой работы впечатляющи: выведено наружу не только огромное количество фактологических нелепостей, имеющихся в «эпопее», но и нелепостей стилистических, показывающих спешку, небрежность, а в ряде случаев и слабую языковую грамотность автора (или его соавторов).
Раздел «От имени науки и здравого смысла», как и другие разделы, построен по хронологическому принципу. Это, как нам кажется, должно подчеркнуть достаточно глубокую традицию критики «Архипелага ГУЛАГ», сложившуюся в СССР-России. В связи с этим трудно было обойтись без републикации одной из статей историка и публициста Р. Медведева, напечатанных еще в 1970-е гг. в западных социалистических изданиях и перепечатанных в СССР в период перестройки.
Подлинно научный уровень критики «Архипелага» был заявлен лишь в работах В. Земскова, основанных на впервые открывшихся в конце 1980-х гг. архивных данных о системе ГУЛАГа и репрессиях советского времени. Эти данные, сосредоточенные в Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР, ныне ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации), раскрыли реальную картину того, о чем пытался своими «догадками» рассказать Солженицын. При этом стало наглядно видно, что масштабы репрессий завышены писателем многократно, в среднем (суммируя разные категории населения) почти в десять раз! К сожалению, архивные открытия В. Земскова, а также ряда других авторов-критиков Солженицына не нашли себе места в основном течении российской общественной мысли, они были вытеснены на обочину и печатались большей частью в специализированных научных журналах. В наш сборник включены две наиболее значимые для основной темы публикации В. Земскова.
Обнародование реальных данных о масштабах репрессий в СССР обнажило печальный парадокс, связанный с информационной закрытостью советского общества: зачем же нужно было партийным властям много лет скрывать статистику, которая в итоге оказалась гораздо меньше той, которую преподнес всему миру Солженицын?! Этот парадокс служит неоспоримым свидетельством одного из глубочайших пороков политической системы, которая сложилась при Сталине, утратившей свойственную 1920-м гг. свободу дискуссий и восстановившей ее лишь в середине 1980-х гг. Несомненно, что именно уклонение от анализа реальности, боязнь «ворошить» прошлое и вести прямой, открытый диалог с обществом по всем сложным вопросам жизни сыграли в конце концов столь злую историческую шутку с вождями и идеологами КПСС, приведя их краху. Но констатация этого факта, на наш взгляд, не дает повода заявлять о так называемых «объективных предпосылках» появления «Архипелага ГУЛАГ» и тем более об «исторической правоте» автора. Принцип «если власть прячет сведения, мы имеем право на любые догадки» не менее порочен. «Бомба» Солженицына явилась, повторим, результатом его личных амбиций, в которых главенствовали отнюдь не благородные побуждения и отнюдь не добросовестные методы. Этой теме посвящен еще ряд материалов сборника, в том числе статья социолога В. Роговина и обзорная статья о книге историка А. Островского «А. Солженицын. Прощание с мифом», где автор впервые поставил целый ряд острых вопросов, связанных с мистификацией создания «Архипелага». Один из них, о сроках и скорости написания книги (как доказывает ученый, работа над ней, с перерывами, могла составить в общей сложности 10 месяцев, но никак не 10 лет), неизбежно влечет за собой другой: в какой мере трехтомная «лагерная эпопея» являлась плодом труда самого Солженицына, а в какой — была плодом коллективных, не до конца проясненных усилий?
Не могут быть обойдены в сборнике и те кардинальные проблемы разрушения сознания («разрухи в головах»), которые были спровоцированы появлением «Архипелага ГУЛАГ». Известно, что публикация книги на Западе, а затем в позднем СССР вызвала массовое разочарование в социалистических ценностях и отход от них. Все это, несомненно, входило не только в «мессианскую» сверхзадачу самого Солженицына, но и во вполне рациональную и продуманную задачу всех тех политических сил, которые на протяжении многих лет поддерживали писателя. О технологии идеологического обмана, построенного на манипулировании массовым сознанием на основе использования материалов «Архипелага» (а такое манипулирование занимало большое место в деятельности идеологов перестройки, прежде всего ее «архитектора» А. Н. Яковлева), о порожденных этими действиями ложных представлениях и социальных иллюзиях также идет речь в статьях и материалах сборника. При этом подчеркивается особая роль культурно-психологических факторов (таких как литературоцентризм общественного сознания), подготовивших беспрецедентный всплеск массового исторического самообмана, который трудно списать на тех или иных персон во власти…
Некоторые читатели могут спросить: а зачем все это вспоминать или «ворошить» (опять это популярное слово!), когда то дело, для которого предназначался «Архипелаг» — черное историческое дело, что сказать, — уже сделано и «поезд ушел»? Действительно, разрушительная работа, которую успела совершить книга Солженицына в сознании последних поколений, во многих случаях уже трудно восстановима. Однако и запоздалое, но честное признание ошибочности былых увлечений и заблуждений имеет высокую цену. Вопрос об «Архипелаге» сохраняет самую горячую актуальность в современной России, ибо он напрямую связан со всем комплексом острейших проблем осмысления истории страны в XX в., во взглядах на которые в нашем обществе существует до сих пор глубокий, ничуть не смягчающийся раскол. Нет сомнения, что он в немалой степени был создан и стимулирован так называемой «великой книгой» Солженицына, положившей начало деструктивным процессам исторического нигилизма (и даже исторического мазохизма — увы, по образу гоголевской вдовы, которая «сама себя высекла») в некогда сплоченном и консолидированном обществе. И преодоление этого раскола, поиск национального согласия, в конце концов, невозможны без всестороннего критического рассмотрения феномена этой книги, без солидарного вынесения ей — пусть и с задержкой во времени — того общественного вердикта, который обозначен в названии нашего сборника.
В связи с ограниченностью объема сборника часть накопившихся по данной проблеме материалов будет помещена в планируемом к выходу втором томе издания. Надеемся, что в него войдут и наиболее серьезные аргументированные отклики, дополняющие и развивающие содержание этого тома.
В. В. Есипов