Жорес Медведев ПОТОМОК ДЕКАБРИСТА В «АРХИПЕЛАГЕ»

Медведев Жорес Александрович (р. 1925) — российский ученый-биолог и писатель. Брат-близнец историка Р. А. Медведева. Автор книги воспоминаний «Опасная профессия». Впервые данный фрагмент воспоминаний Ж. А. Медведева напечатан в 2013 г. в киевском еженедельнике «2000», с небольшими дополнениями — в журнале «Россия XXI», 2015, № 6.

Сильное впечатление на меня (речь идет о прочтении первого выпуска социалистического альманаха «Двадцатый век», подготовленного братом автора Р. А. Медведевым и изданного в 1976 г. в Лондоне. — Ред.) произвел очерк Михаила Петровича Якубовича «Из жизни идей» — личные воспоминания о событиях 1917-го. Его автор, правнук декабриста А. И. Якубовича, племянник поэта и народовольца ?. Ф. Якубовича, был одним из руководителей фракции меньшевиков в РСДРП. В революционное движение включился 16-летним — в 1906 г. В марте 1917-го его, делегата от Западного фронта, избрали председателем Смоленского Совета рабочих и солдатских депутатов. Он стал смоленским делегатом I Всероссийского съезда Советов и вошел в состав его ВЦИК.

Известно о Якубовиче мало. И это неудивительно: арестованный в 1930 г. по сфабрикованному делу «Союзного бюро» меньшевиков, с 1931 до 1956 г. он был в заключении в исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ). После освобождения из Карлага вышел оттуда 65-летним инвалидом — без реабилитации, без пенсии. Жил в доме инвалидов (который сами заключенные построили на обширной территории лагеря) в окрестностях Караганды, поначалу на положении ссыльного, и писал воспоминания…

Мой брат Рой познакомился с ?. П. Якубовичем в 1964 г. О нем рассказал брату наш общий друг Марлен Кораллов, литератор и филолог, который был арестован в 1949 г. и провел шесть лет в Карлаге, где с довоенного времени отбывал срок Якубович. В 1950-м, согласно «Справочнику по ИТЛ» общества «Мемориал», в этом ИТЛ содержались 65 673 заключенных.

Якубович приехал в Москву по делам; произошла их первая встреча, за которой последовало много других. Его документальные материалы Рой использовал для книги. Кроме того, Михаил Петрович передал ему для журнала воспоминания о Троцком и других видных большевиках, которых хорошо знал. Хотя Якубовичу уже исполнилось 84 года, его тексты, написанные по памяти, а иногда надиктованные на магнитофонную ленту, были детальными, выразительными.

У Роя был тогда уже готов первый вариант «К суду истории. О Сталине и сталинизме» (около 400 страниц на машинке), и он давал его читать некоторым близким друзьям, а также бывшим заключенным. К работе над этой книгой брат приступил в октябре 1962-го; свидетельства, рукописи и воспоминания тех, кто прошел лагеря, обеспечивали его постоянным притоком нового фактического материала. В этом же кругу людей циркулировала с начала 1962 г. и моя рукопись «Биологическая наука и культ личности», и новый проект Роя воспринимался иногда как продолжение общей работы «братьев Медведевых». Наша «близнецовость» этому, безусловно, способствовала.

Когда Солженицын, после неудачи с получением Ленинской премии по литературе в 1964 г., на которую он был представлен А. Т. Твардовским, стал собирать материалы для «Архипелага ГУЛаг», он, разумеется, пользовался теми же источниками и говорил в основном с теми же людьми. В Москве реабилитированные и вернувшиеся из заключения создали нечто вроде общества взаимной поддержки. Солженицын впервые встретился с Якубовичем в 1966 г. в квартире Александра и Надежды Улановских[27] и в последующие годы беседовал с ним много раз, записывая рассказы о 1917-м и вождях революции на магнитофон, — уже не только для «Архипелага…», но и для «Красного колеса». По свидетельству Марлена Кораллова, прощаясь, Солженицын обнимал и целовал своего нового друга.

Главные проблемы Якубовича в тот период состояли в том, что сфабрикованный в 1931 г. процесс «Союзного бюро» не пересматривали, и его жертвы, в том числе и он, не реабилитировались. А ведь реабилитация важна не только морально: в этом случае срок заключения в ИТЛ прибавляют к трудовому стажу, в итоге увеличивается пенсия. Выдают двухмесячную зарплату с последнего места работы, причем по текущим ставкам. Снимаются ограничения на выбор места жительства. Реабилитированный обретает право на квартиру в том городе, где он лишился жилья после ареста и осуждения, — тогда Якубович мог бы вернуться в Москву и получить там если не квартиру, то хотя бы комнату.

Массовые посмертные и прижизненные реабилитации политзаключенных после XX и XXII съездов КПСС не распространялись, вопреки элементарной юридической логике, на тех наиболее известных жертв сталинского террора, осужденных (и в большинстве случаев расстрелянных) по приговорам, которые выносили на «открытых», «показательных» процессах. Сотни тысяч «зиновьевцев», «рыковцев», «бухаринцев» реабилитировали (как правило, увы, посмертно), а вот Г. Зиновьев, А. Рыков, Н. Бухарин и десятки их ближайших соратников по-прежнему числились (даже в 1976 г.) «изменниками родины и врагами народа».

Нелепая ситуация связана с тем, что эти фигуры имели международный статус, были широко известны. По требованию Сталина все коммунистические партии, входившие в Коминтерн, особыми резолюциями одобряли вынесенные смертные приговоры и клеймили осужденных как «изменников и шпионов». Против них с «разоблачениями» и обвинениями в предательстве интересов рабочего класса после каждого из приговоров выступали на съездах и собраниях такие видные деятели, как Пальмиро Тольятти, Морис Торез, Гарри Поллит. Эта открытая поддержка западными коммунистами сталинского террора стала после 1956-го угрозой самому существованию французской, итальянской, британской и других компартий. То, что процесс в подобных случаях проводился по заранее разработанному сценарию, в ходе реализации которого «показания» выбивали с применением изощренных пыток и истязаний, уже ни для кого не оставалось тайной.

Процесс по делу о «Союзном бюро меньшевиков» был открытым. И это обстоятельство стало непреодолимым барьером для Якубовича на пути к реабилитации.

По настоятельной рекомендации московских друзей Михаил Петрович направил Генеральному прокурору СССР письмо (датированное 5 мая 1967 г.), где подробно объяснил технологию фальсификации «процесса», рассказав о пытках, которым подвергали арестованных, чтобы вынудить их дать ложные показания. Копии он передал друзьям, в том числе Рою. Брат включил в свою книгу полный текст этого документа, который был, таким образом, опубликован и на английском (Yakubovichs Deposition И Roy Medvedev. Let History Judge. NY: Alfred A. Knopf, 1971. R 125–131). А в 1972-м — и в изданиях на других языках, французском, немецком, итальянском и испанском.

Как свидетельствовал Якубович, «пытавшихся сопротивляться “вразумляли” физическими методами воздействия — избивали (били по лицу и голове, по половым органам, валили на пол и топтали ногами, лежавших на полу душили за горло, пока лицо не наливалось кровью и т. п.) <…> сажали в карцер (полуодетыми и босиком на мороз) <…> в течение долгого времени не давали спать. Я дошел до такой степени мозгового переутомления, что мне стало <…> все равно: какой угодно позор, какая угодно клевета на себя и других — лишь бы заснуть. В таком психическом состоянии я дал согласие на любые показания…»

В середине мая и Солженицын получил текст письма от Михайла Петровича — ведь тот считал его своим другом, они переписывались. Я об этом знал: в том же месяце дважды встречался с Якубовичем на квартире Марлена Кораллова. Александр Исаевич жил в это время в Переделкино на даче Чуковских, занимаясь подготовкой и распространением письма IV Всесоюзному съезду советских писателей.

Первый том «Архипелага ГУЛаг» к маю 1967 г. был уже закончен (это стало известно лишь несколько лет спустя, а тогда ни Чуковские, ни я и не ведали о его существовании); рукопись хранилась в Эстонии и в Ленинграде. В главе «Закон созрел» рассказывалось и о том процессе «Союзного бюро», о котором Солженицын узнал исключительно из рассказов Якубовича. Других участников (Михайл Петрович был самым молодым из них) не осталось в живых: кого не расстреляли по приговору, те сгинули в лагерях.

Однако писатель умалчивал о пытках на следствии, решив показать Якубовича энтузиастом и скрытым большевиком, готовым давать ложные показания добровольно «для пользы дела». Его «революционная биография» излагалась также по рассказам Михаила Петровича, но без ссылки на источник и очень недружественно, с сарказмом:

«…Якубович не меньшевиком, а большевиком был всю революцию, самым искренним и вполне бескорыстным <…> Когда же в 1930 году таких вот именно “пролезших” меньшевиков надо было набрать по плану ГПУ — его и арестовали.

И тут вызвал на допрос Крыленко, который <…> организовывал стройное следствие из хаоса дознания <…> И вот что сказал <…>

— Михаил Петрович, скажу вам прямо: я считаю вас коммунистом! (Это очень подбодрило и выпрямило Якубовича.) Я не сомневаюсь в вашей невиновности. Но наш с вами партийный долг — провести этот процесс (Крыленке Сталин приказал, а Якубович трепещет для идеи, как рьяный конь, который сам спешит сунуть голову в хомут) <…>

И Якубович — обещал. С сознанием долга — обещал. Пожалуй, такого ответственного задания еще не давала ему Советская власть!»

Но, прочитав копию письма Якубовича Генпрокурору, автор «Архипелага» понял: изложенная им версия хода следствия чересчур расходится с действительностью. С появлением такого свидетельства скрывать применение пыток на предварительном следствии было нельзя. Но и менять уже нарисованный портрет энтузиаста-сталиниста не хотелось. И Солженицын к сцене «добровольного согласия» Якубовича на ложные показания добавил абзац, основанный на новом документе:

«И можно было на следствии не трогать Якубовича и пальцем! Но это было бы для ГПУ слишком тонко. Как и все, достался Якубович мясникам-следователям, и применили они к нему всю гамму — и морозный карцер, и жаркий закупоренный, и битье по половым органам. Мучили так, что Якубович и его подельник Абрам Гинзбург в отчаянии вскрыли себе вены. После поправки их уже не пытали, только была двухнедельная бессонница <...>» (Архипелаг ГУЛаг. П.: YMCA-Press, 1973. С. 404–405).

Нелепость такой последовательности событий очевидна. Выходит, арестованный добровольно и с энтузиазмом сразу соглашается стать ключевым свидетелем обвинения, а его после этого безо всякой нужды долго пытают, доведя до попытки самоубийства — с риском сорвать всю постановку судебного спектакля. В дальнейшем изложении Солженицыным всего этого дела (с. 405–407) также много намеренных искажений в русле попытки распространить модель «добровольного сотрудничества» со следствием на другие показательные процессы:

«Ну, разве не находка для прокуратуры?

И разве еще не объяснены процессы 1936-38 годов?

А не над этим разве процессом понял и поверил Сталин, что и главных своих врагов-болтунов он вполне загонит, он вполне сорганизует вот в такой же спектакль?» (с. 408).

* * *

Первый том Samizdat Register с начальной частью своего очерка «Из истории идей» (From the History of Ideas; перевод на английский Тамары Дойчер)[28] Якубович получил от меня через Роя. Возможно, это была его первая публикация за 45 лет. А у меня дожидались своей очереди вторая часть «…Идей» и еще два материала Якубовича — о Зиновьеве и Каменеве, которых он хорошо знал.

Рой также послал Якубовичу копию своей рецензии на второй том «Архипелага». Ответное письмо пришло с некоторой задержкой:

«Дорогой Рой Александрович!

Постараюсь на днях отправить Вам некоторые материалы. Для меня эта отправка — нелегкое и непростое дело. Надо добираться до почты два километра. Автобус не ходит, надо идти пешком. А у нас — то бураны, то гололед. Постараюсь добраться. С трудом хожу. Состарился тотально, и неизвестно почему до сих пор не умираю…

Подробно не могу сейчас написать по поводу Ваших статей. Скажу только кратко. У меня другое впечатление от “Архипелага”. Я воспринимаю его не как “художественное исследование” системы и практики сталинских лагерей, а как политический манифест, обоснованный примерами из этой системы и практики. “Архипелаг Гулаг” для Солженицына вовсе не потому интересен, что он вскрывает преступления сталинской эпохи, а потому, что дает ему возможность идентифицировать практику “Архипелага” с идеей социализма и идеей всякой революции вообще…»

Мелкий почерк Якубовича был очень четким. Никакого дрожания руки, нередкого среди его ровесников.

Михаил Петрович рассказывал: «…ко мне в Дом инвалидов приезжали корреспонденты АПН: брали интервью по поводу “Архипелага” и о том, что в нем написано обо мне. Кроме того, заказали мне статью и очень с ней торопили. Будет ли где-нибудь напечатана, я не знаю…» Эта статья, по-видимому, не публиковалась, и автор не присылал Рою ее копию.

Была у Якубовича главная просьба к нам с братом: чтобы мы написали и опубликовали в «Двадцатом веке» опровержение той версии следствия по делу «Союзного бюро», которая вошла в «Архипелаг».

Выполняя ее, Рой вскоре прислал мне очерк «?. П. Якубович и А. И. Солженицын» (10 страниц на машинке через полтора интервала), где рассказал историю их взаимоотношений и сравнил текст реального письма Якубовича в прокуратуру и искаженную версию событий, изложенную в книге Солженицына.

Однако в этом очерке цитировалось и то письмо Якубовича, где он обсуждал признание Солженицына, который в главе «Стук-стук-стук» второго тома «Архипелага» рассказывает, как в первом своем лагере в 1946 г. был завербован в качестве осведомителя, получив псевдоним «Ветров» (с. 347–367). Среди бывших советских заключенных было много разговоров на эту тему, острая полемика выплескивалась и в западную прессу. Но я не хотел в этом участвовать. И потому воздержался от публикации очерка Роя во втором номере «Альманаха», который ожидался в конце 1976-го[29].

Солженицын с августа 1976 г. жил уже не в Швейцарии, а в США — в северном штате Вермонт почти в полной изоляции в лесном имении, обнесенном высоким забором. Швейцарский адвокат писателя Фриц Хееб был уволен и теперь судился с бывшим клиентом, требуя компенсации за потерянную практику.

Я решил, что в данном случае никакие статьи не будут эффективны. Рассказ о Якубовиче в главе «Закон созрел», будучи ложным, мог квалифицироваться как клевета. Исправить искажения должен был сам автор. Но требовалось добиться, чтобы его попросили сделать это именно британские издатели.

Ведь, скажем, если в США ответственность за клеветнические заявления несет автор, то в Великобритании — издатель: он обязан проверять достоверность публикуемых материалов, ему и предъявляется иск.

Будучи — как директор микроиздательства Т. С. D. Publication — официальным издателем Якубовича, я обладал правом выступать его юридическим представителем. Это позволило мне обратиться на равных к британскому издателю «Архипелага ГУЛаг» — Collins & Harvill Press — и к его партнеру Fontana Books (где одновременно вышло дешевое издание той же книги в мягкой обложке). И довести до их сведения, что в опубликованной ими в 1974 г. книге The Gulag Archipelago на с. 401–405 содержится клевета на моего клиента.

Я сообщил им адрес Якубовича — на случай, если они пожелают убедиться, что тот жив и дееспособен. Вполне естественно усомниться, что человек, о революционной деятельности которого начиная с 1906-го, а также о пережитых им в 1930 г. аресте и пытках шла речь в книге, не только не окончил земной путь, но и способен обращаться в суд. Возможными экспертами по данному эпизоду я назвал профессора Лондонской школы экономических и политических наук Леонида Шапиро — главного авторитета в Англии по советской истории — и профессора Роберта Конквеста, в книге которого о сталинском терроре (The Great Terror) был параграф и о Якубовиче.

Основному издателю — Collins & Harvill Press — я предлагал внести в текст изменения, из которых будет ясно, что ?. П. Якубович давал показания не добровольно, а будучи сломлен длительными пытками, в частности лишением сна. К моему письму прилагались ксерокопии заявления Якубовича Генеральному прокурору (на английском — из книги Роя) и страниц 401–405 из книги Солженицына. Юрист издательства и любой из его редакторов могли таким образом легко убедиться в наличии преднамеренной клеветы.

Издателям предлагалось обеспечить исправления «во всех новых изданиях книги», что относилось в основном к дешевому массовому изданию Fontana Books, пятый тираж которого ожидался в 1977 г. Я также сообщил, что йе собираюсь предавать спор огласке, однако советовал издателям принести пострадавшему от клеветы извинения и выплатить скромную компенсацию, желательно из гонорара автора.

Вскоре мне позвонил исполнительный директор издательства Роберт Книттель. Сказал, насколько помню, что к моему письму относятся с полной серьезностью и на днях отправят мне официальный ответ, копию которого я могу послать и заинтересованному лицу, т. е. Якубовичу. В письме, которое действительно вскоре пришло, меня просили подождать:

«Мы публиковали “Архипелаг Гулаг” по лицензии от Harper & Row в Нью-Йорке. Наш контракт был заключен с ними, а не с Солженицыным. Наше издание печаталось с текста, полученного из США в виде микрофильма… Поэтому мы не можем изменить текст без одобрения Harper & Row. Я пишу им сегодня, прошу их рассмотреть вопрос безотлагательно — и как можно быстрее вступить в контакт с Александром Исаевичем».

При этом Книттель благодарил меня за то, что не требую от издательства изъять из оборота экземпляры книг, уже отпечатанные или поступившие в продажу, — такое право, по британским законам о клевете, у меня было.

Примерно через месяц исполнительный директор известил меня: «Солженицын готов в последующих изданиях книги сделать сноску с поправкой, и мы, конечно, включим ее в наши издания…»

Исправить текст подстрочным примечанием в сноске было, конечно, невозможно. Автор не стал бы опровергать самого себя…

И я не удивился, когда вице-президент американского издательства Эдвард Миллер сообщил британскому издателю: Солженицын заявляет, что не был знаком с письмом Якубовича Генпрокурору, а все написанное в книге базируется на устных рассказах Михаила Петровича. Я ответил, что это не соответствует действительности: на с. 401 в их издании автор указывает, что излагает все на основе официального отчета Якубовича (I am basing all this on Yakubovichs report), а в русском издании говорится конкретно о ходатайстве Михаила Петровича в прокуратуру. Якубович передавал текст документа Солженицыну при свидетелях: они встретились в 1967 г. в квартире уже упоминавшихся друзей Якубовича — Улановских — в присутствии Марлена Кораллова. Да и сама последовательность событий нелепа, и это легко можно подтвердить.

Решение конфликта явно затягивалось. Солженицыну никак не удавалось установить (через какие-то контакты, оставшиеся у него в Москве) связь с Якубовичем. Тот не отвечал и на письма Роя, не приезжал в Москву… Наконец выяснилось, что он в больнице, перенес инфаркт, а затем и инсульт. Для 86-летнего фатальный прогноз, казалось, очевиден. Оспаривать клевету может лишь живой человек. «Мертвым не больно.»

В 1977-м продолжения этой истории не последовало.

А летом 1978 г. я получил от Роя по нашим конфиденциальным каналам связи собственноручно написанное письмо Якубовича, датированное 12 июня:

«Дорогой Рой Александрович!

Очень меня порадовало Ваше письмо. Некоторые мои старые друзья от меня отвернулись. Хотя я ничего дурного или противоречащего общественной этике не совершал. Не в первый раз происходит подобное в моей жизни. Такова, видно, моя судьба.

Я читал в зарубежной прессе, как нападали там на Вас и Вашего брата за то, что Вы напечатали в Вашем журнале первую часть «Из жизни идей» <…> Я был и остаюсь глубоко благодарным Вам за это понимание и за то отношение ко мне, в трудную для меня психологически минуту.

Долго не отвечал Вам, так как сильно болею. Ведь и пора… В этом году два раза была пневмония… Все предпосылки, чтобы умереть. Но нет. Почему-то до сих пор не умираю… Не принимают и обещанное решение о реабилитации. Пересмотр дела был. Но я до сих пор не имею ответа из прокуратуры… полагаю, более высокая и решающая инстанция не дала санкции на приведение в исполнение решения Генпрокуратуры… Теперь АПН заказывает мне продолжение работы — написать третью часть “Из жизни идей". Для выполнения этого заказа мне дают путевку в шахтерский санаторий или профилакторий в Караганде, обещают предоставить спокойные условия для литературной работы. Это действительно необходимо, так как в доме инвалидов я не имею элементарных условий…»

В конце письма Якубович писал о Солженицыне и об «Архипелаге»:

«…Мое дело дано в освещении врага, проникшего ко мне в облике “друга" <…> (Далее шли выражения с применением лагерной лексики, которые я не могу здесь воспроизвести. — Ж. М.) Шлю сердечный привет брату. Сожалею, что не имею надежды увидеться.

М. Якубович».

Бисерный почерк Михаила Петровича был так же ясен и тверд, как в 1975-м. Ни малейших признаков «дряхлости», невзирая на серьезные болезни.

Я вновь написал британскому издателю «Архипелага» и приложил ксерокопию письма Якубовича — пусть их юристы и эксперты изучают и решают. Из письма было очевидно, что дело может принять иной оборот. Как бы вместо Жореса и Роя Медведевых к ним вскоре не обратились те «добрые люди из АПН», которые направили Якубовича «в шахтерский санаторий». А там ему отвели отдельную комнату и обеспечили услугами машинистки, чтобы он продолжил работать над воспоминаниями.

Британские и американские издатели могли этого и не понять, но Солженицын, если ему послали копию, наверняка уразумел. К тому же он был несколько суеверен. Ему пришлось сдаться и переписать заново одну страницу «Архипелага». Однако новых изданий первого тома на английском не было. Исправленный автором текст был напечатан в малоизвестном «вермонтском издании»[30] «Архипелага» в 1980 г. и через девять лет — при первой публикации книги в СССР в «Новом мире» (1989. № 9. С. 124–125).

Картина «добровольного согласия» на лжесвидетельство против товарищей исчезла: в скорректированном варианте Якубович «достался мясникам-следователям» сразу после ареста. Фразу «И можно было на следствии не трогать Якубовича и пальцем!» из текста исключили. Вызов к Крыленко, который был тогда Генеральным прокурором, перенесен к окончанию следствия — такое происходило лишь на заключительном этапе этого процесса. Кроме того, приводилась более четкая ссылка: не на «ходатайство о реабилитации», а на «письмо М. Якубовича Генеральному прокурору СССР. 1967». Оскорбительные и иронические замечания о Михаиле Якубовиче остались… однако читателю ясно, что это — «художественное творчество».

Но когда уже после 1991 г. и в Москве, и в областных издательствах, а позже и в Интернете стали появляться новые издания «Архипелага ГУЛаг», все эти исправления вдруг исчезли, первоначальная нелепая последовательность событий оказалась восстановленной. Тогда я не мог понять, почему. Сейчас понимаю. Практика набора с рукописей прекратилась — для новых изданий стали просто сканировать прежние тексты. А делать это было удобнее с первого издания YMCA-Press 1973 г., чем из «Нового мира»: в журнальном варианте страницы большего формата, на каждой из них больше строк, чем в книге, и строчки длиннее. Да и качество журнальной бумаги хуже.

Большинство версий этой книги, которые можно найти в Интернете, также отсканированы с издания 1973 г. Но с 2000-го стали появляться и репродукции «вермонтского» исправленного издания 1980 г., в котором меньше страниц (коррективы в нем внесены и в других главах). Назову для примера издание, вышедшее в Екатеринбурге в 2004 г. с предисловием автора.

Однако именно «новомировская» версия, исправленная автором в результате описанных выше «переговоров», остается доминирующей и сегодня. Журнал в 1989 г. печатался тиражом 1 625 000 экземпляров! Таких тиражей позднее уже не бывало. В полном собрании сочинений Солженицына (издательство «Время») «Архипелаг» вышел в 2010 г. тиражом 3000 экз.

Якубович умер в конце 1979-го[31]. После 26 лет тюрьмы и лагерей и 23 лет казахстанской ссылки.