Девочка не продается

Девочка не продается

Корреспондент «Русского Репортёра» увидела изнутри жизнь непростого свердловского борделя.

«Аквариум» в три этажа почти в центре Екатеринбурга. В нем есть рыбки-цихлиды и чернополосые цихлазомы. А еще рыба-бабочка и черная моллинезия. Пираний нет, хотя их стало модно разводить. «Аквариум» — это не совсем бордель, скорее салон, в котором можно купить секс. А еще — душевность. Нарушая законы построения текста, следует с самого начала сказать: у рыбок есть душа.

— А она все ходит и ходит вокруг дома. А он нам говорит: «Несите канаты!» А администратор ему: «Ты что, с ума сошел? Восемь вечера! Центр! А ты из окна третьего этажа!» Так он еще — нет чтобы сидеть спокойно — в окно зачем-то выглядывает. Она его заметила и кричит: «Скотина! Я вижу тебя. Выходи!» А он — нет чтоб молчать — «Это не я». Вот дурак!

— Долготерпеливая жена попалась, — отрывается от кофеварки Лола, брюнетка с нежным голосом и тяжелым взглядом.

— Но они уже двенадцать лет вместе! Она аборт от него сделала и теперь не может иметь детей! Образования у нее нету. Куда ей?

«Он» — клиент из салона, в котором Вера работала раньше. «Она» — его жена. Лоле нет еще сорока. Она чернополосая цихлазома, рыбка, живущая в стоячих водоемах. Чернополосик миролюбив, но, если тронуть, проявит агрессию и может атаковать довольно крупного хищника. Вере двадцать лет. Она сидит за кухонным столом, поджав под себя босую ногу. В открытом платье пятнистой расцветки она похожа на пещерную женщину.

Звонок. Это клиент. Стук каблуков по лестнице. У Молли высокие каблуки и черное платье, едва прикрывающее бедра. Черные волосы в мелких завитушках и сильные ноги. У Оли густые рыжие волосы до пояса, но стать золотой рыбкой мешает тяжеловатая челюсть. Девушки садятся за стол напротив клиента. «Хоть чаю человеку предложите!» — кричит им Лола из соседней залы с камином.

Оттуда, где я сижу, не слышно, о чем говорят на кухне. По тону — обычная беседа. Мне не видно клиента, но девушки хорошо видны. Оля улыбается. Молли скучает. Вера смотрит на него так, будто ждала всю жизнь: через несколько дней ей платить за съемную квартиру. Он выбрал Веру. Они поднимаются наверх.

Через час клиент, мужчина среднего роста без особых примет, бодро спускается. За ним Вера с охапкой постельного белья. Вера смотрит на меня. Глаза у нее желтоватые. Кладет на стол три тысячи рублей — стоимость часа услуг в салоне. Сорок пять процентов из них достанутся ей, пятнадцать — администратору, остальные сорок уйдут на оплату ренты и «крыши». «Ему кризис только на руку, — говорит о клиенте Вера. — У него доход в долларах».

Вечером я снова прихожу в салон, уже с вещами. На кухне запах курицы с чесноком. Здесь нет ограничений по возрасту — не берут только девушек до восемнадцати. Самой старшей тридцать семь.

Лола высыпает на стол семечки. Молли, лежа на диване, смотрит телевизор.

А вчера приходили хамы. Сразу же на девочек наехали. Те встали и вышли. «А вы че такие распироженные? Мы че, в гимназию пришли? Мы в бордель пришли». — «Ну и идите в бордель! В городе куча борделей. Встали и пошли отсюда!» — «Что?!» — «Сказали: встали и пошли. У нас очередь, а вы тут пальцы гнете». — «Да мы в жизни больше сюда не придем!» — «Одолжение нам сделаете. Огромное одолжение».

— Клиент может приехать в бордель, поставить всех девочек в ряд, заплатить по десять тысяч каждой и сказать: «Мяукайте», — возмущается Лола. — И они встанут и будут мяукать. А у нас девочки скажут: «Лучше мы тебя ногами забьем».

— Ты пришел, а я перед тобой должна прыгать-бегать только потому, что ты заплатил? — дополняет Вера, пальцами выщелкивая семечку в рот. — А ты сделай для этого что-нибудь: отнесись ко мне с душой, дай денег больше, подари коробку конфет. И я по-другому к тебе отнесусь — по-человечески. А если придешь и скажешь: «Ну-у, что ты умеешь, детка?», я сделаю все что надо, но того, за чем ты пришел, не получишь.

Клиент приходит за «душевностью», в этом здесь убеждены. Пришел, выговорился, его выслушали, может быть, даже что-то посоветовали. Захотел поесть — что-нибудь приготовят. А интима хочется — ну, тоже пожалуйста. «Просто с женой особо не поделишься, — говорит Лола, — она в свою сторону советы давать будет. Любовница тоже. Друзья? Но им же по большому счету наплевать».

Уже на второй день я замечаю, что чувство собственного достоинства у девушек не только не потеряно, но обострено и гипертрофировано. Особенно у Лолы, хотя «девушкой» она не работает. Лола не хозяйка салона: его, скинувшись, открыли сами девушки и пригласили ее администратором. Но та граница, за которую Лола никого не пустит, почти осязаема. Как и боязнь девушек ее переступить. Лола отсидела несколько лет в колонии за убийство мужа.

— Самооборона? — спрашиваю ее.

— Нет, просто он причинил мне сильную боль. Я воткнула нож ему в сердце.

Четверо детей ждали ее в детском доме.

А у Веры жизнь — сплошная Санта-Барбара. Столько всего случилось: несчастная любовь — раз, подружка предала — два, чужой город — три. Родители были против, когда она начала встречаться с наркоманом. По прописанному сценарию Вера ушла из дома, молодого человека посадили, и, чтобы его откупить, она пошла зарабатывать в стриптиз-клуб.

— Танцевала? — уточняю.

— Нет… Сама не понимаешь?

Чувствуется, что Вера врет. Но в салоне без своей «истории про наркомана» не обойтись — каждый клиент считает своим долгом спросить: «Чего ж ты не пошла на нормальную работу?» «Была бы работа — пошла бы», — отвечает Вера. В Екатеринбург она приехала из города В. Заработала на квартиру на родине. Сейчас копит еще на одну — в Екатеринбурге.

— Это же не от хорошей жизни, — говорит она, как будто оправдываясь.

— Ты могла вернуться к родителям, — замечаю я.

— Не могла! Я самостоятельная, взрослая. Гордость не позволила.

— К родителям — не позволила, а… — я не договариваю фразу: и так все понятно.

— Это удобный способ зарабатывания денег, — говорит она. — Я хочу квартиру, красивую одежду, вкусно есть. Не хочу думать, купить мне двести грамм колбасы или сто грамм сосисок. И не хочу получить все это, когда мне будет сорок.

Историю про наркомана Вера рассказывала совсем другим голосом: сейчас ее артикуляция слабеет, будто она не хочет выпускать слова изо рта. И вообще, она не себя продает, а свои услуги!

— Кто-то хорошо танцует, кто-то наращивает ногти, а у меня такой вид деятельности, и я отношусь к нему как к обычной работе, — говорит она. — А мужчины… Кто-то одинокий, кто-то влюбляется, а кому-то просто удобно. Он женатый, пришел, заплатил, получил секс с молоденькой девушкой, и никому не надо пудрить мозги, и никто не будет ему названивать, чего-то требовать, ему не надо содержать любовницу и вешать ей лапшу на уши. Это очень удобно: заплатил, и никаких проблем.

— А еще этот мальчик! Из автомастерской. Воображает, будто он ее спасает, — Вера перестает щелкать семечки и ерзает на стуле. — Тоже спаситель нашелся! Ходит, зарплату на меня тратит и свято верит, что я перееду к нему в комнату и будет в ней жить. О господи! Вот дурак! А я — тоже дура! Взяла и влюбилась в клиента! А он… Ну, он же видел: девочка маленькая, глупенькая. Зачем эту лапшу по ушам гонять? Мне же больно! Обидно! А ему смешно — проститутка, а любит, всем другим отказывает. Взяла и уехала в В., чтобы забыть про все, начать жить заново. Потом вернулась, выхожу на работу… Первый клиент — толстый страшный дяденька: «Я тебе нравлюсь? Скажи честно!» Ну что он в этот момент хочет от меня услышать? Мужик, может, тебе зеркало подарить? Сходи в ванную, глянь. Посмотри — кому ты понравишься? Ну что ты от меня хочешь?! Господи… «Ну конечно, король ты мой, Мэл Гибсон».

— А не все ради денег идут, — Молли отрывается от ноутбука. — На данном этапе мне интересно вот так, а станет неинтересно, уйду.

Молли — бывший капитан милиции, дочь сотрудника угрозыска, работает здесь не ради денег, а за экзистенциальный интерес. Наблюдает за жизнью в салоне изнутри и принимает в ней активное участие. Профессиональная деформация ей пока не грозит. Когда она ее заметит, то уйдет.

— А можно мне с ним? — спрашивает Молли у Лолы.

— А ты думала, я не разрешу? Бедный ребенок!

— Что же мне надеть, что же мне надеть?

— Ну, вид-то б…й создавать не надо. Он же не клиент, он же любовь. И что у нас все такое грязное? Такое замызганное? Если я вас не пну…

В салоне идеальная чистота. Лола подзывает меня к аквариуму, опускает в него руку и гладит рыбок: «Моя хорошая, моя деточка. Это астронотусы. Ручные. Только покоцанные — чернополосики их лупят». Лола смеется. Смех легкий, счастливый, девичий, глаза — тяжелые.

— Влюбился, — газа у Молли горят. — Секса не было, ни разу. Да, у него есть возможность приехать, заплатить. Но тогда все разрушится!

Влюбленный клиент звонит и шлет Молли эсэмэски каждые десять минут, а она всегда отвечает, даже если с клиентом. И впечатления, что она «работает», у него не создается. Он женат, но с женой не живет.

— Планы на будущее? — спрашиваю я.

— Не такой он человек, чтобы изначально планы строить, — отвечает она.

Молли читает мне четверостишье про любовь, которое написала, когда убили ее жениха, тоже работавшего в милиции. А потом чувства вернулись, более сильные — к клиенту.

Молли из обеспеченной семьи. Два года жила во Франции. Она долго просилась к Лоле, но та не хотела брать, потому что «дорога сюда широкая, а отсюда…». Потом пришла, а тон милицейский, допросный. Другие девушки предупредили Лолу: «Если она с нами будет так разговаривать, мы ей башку проломим». Лола ей объяснила: «Они не лучше и не хуже тебя. Это ты знаешь, что ты капитан милиции. А девчонкам по фигу». И Молли с ними поладила. Она ведь, понятное дело, тоже рыбка, черная моллинезия, которая отлично уживается с соседями по аквариуму, если те ненамного больше ее.

Лола всегда говорит: «Не ходите замуж за клиентов, этот брак — только до первой ругани».

— И тогда он напомнит ей: «Да ты кто? Проститутка! Вот ты кто!» — рассказывает Лола. — «А ты за меня платил?! Не платил!» А если платил… Горы золотые будет рассыпать, не ходите. Нда…

Мы сидим в подвале на диване перед телевизором, здесь есть сауна и большой аквариум. Я лушаю монолог Лолы.

— Но девчонки не слушаются, а строгой быть тяжело. Никакие они не бедненькие — пошли бы на фабрику работать. В этом конкретном месте нет такой грязи: я ни на кого не ору, на деньги не ставлю. Просто они знают, что могу выставить, и все. И не надо здесь свои порядки устанавливать — через пятнадцать минут уже на улице будешь права качать.

Лола рассказывает, что раньше сама «работала». В тридцать шесть ее выпустили из тюрьмы, она забрала детей, в поисках работы перепробовала все варианты. Этот был последним. Потом она встретила Сергея и ушла из бизнеса, но не до конца. Сергей работает охранником здесь же в салоне.

— Я сняла квартиру, открыла салон, девчонок набрала, — продолжает она. — Они мне как подружки были, и вот этой черты тогда не было. В итоге сели на шею, а мне неудобно напомнить, что завтра за квартиру платить: у одной депрессия, у другой то, у третьей се. Каждая занималась своими делами, а я влезала в долги, тянула квартиру, но у меня ведь дети, да еще за «крышу» платить. Это сейчас на процентах я зарабатываю больше, чем когда была хозяйкой.

Если выручка — тридцать тысяч в день, Лоле достаются четыре пятьсот. Но часто бывает, что выручка — сто тысяч, и тогда Лоле достаются пятнадцать.

— Есть заведения, в которых девочки — пушечное мясо. Неважно как, а деньги отработай. Здесь я воспитываю в них достоинство, — вее голосе сквозят педагогические нотки: когда-то Лола работала учительницей. — Потому что самой пришлось хлебнуть этого отношения, этого пренебрежения. Никакие деньги не решают всего! Это ты к нам пришел, а не мы к тебе! Это ты нуждаешься в помощи, и будь так добр, относись по-человечески к человеку, который тебе эту помощь оказывает. Пусть за деньги! А стоматологу ты не платишь? Попробуй-ка с ним так себя вести!

Также в салоне не заявлено садомазо, потому что Лола сама работала «госпожой».

— А как это тяжело — унижать морально, — говорит мне Лола, и ее взгляд еще больше тяжелеет. — Сначала пыталась их исправить. Но все очень жестко… Больно тебе, солнышко? А хочешь, цветочек вышью на коже, на спине? Не бойся: иголка стерильная, нитки хирургические! Ну и что — проколю!

— А цветочек хоть красивый? — спрашиваю ее.

— А это уже неважно… А плеткой хочешь? Но они же сволочи! Чувствуют, что сдерживаюсь, жалею, и специально злить начинают. Ну, тогда держи по полной программе! На тебе!.. А какой я была учительницей… Всегда с собой пирожки, булочки, печенюшки. Огурцы-помидоры на зиму закатывала, варенье варила. И тоже не могла представить, что смогу такое сделать… А краш-фетишисты? Приходят и просят, чтобы девушки каблуками давили рыбок, мышат, кроликов, котят. Девочки плачут: мышек жалко. А одна взяла и послушалась, раздавила. Я ей — вон отсюда! Пошла вон! Не будет таких в этом салоне! А видела бы ты, какие приезжают — богатые, холеные, бриллианты карат на десять. Там та-ко-е! Сначала блондинок перепробовал, брюнеток, высоких, маленьких. И уже не возбуждает ничего: нажрался!

Я собираюсь пробыть в салоне несколько дней, поэтому надеюсь клиентов увидеть.

— Она работать сегодня не будет, просто с вами посидит, — представляет меня Лола клиентам.

За столом на кухне уже сидят Молли, Оля, Ксюша и два клиента, Игорь и Рустам. Пьют мартини.

— Ах, наливай, джигит, а то уйду! — просит клиента Оля.

По глазам Молли видно: ей откровенно скучно. Ксюша все время молчит. Она гуппи, рыбка незаметная, неприхотливая. Таких удобно разводить в аквариуме. Она ждет, что на нее обратит внимание Игорь, а он не обращает.

— Сегодня Крещение, — как-то невпопад говорит он.

Джигит выдает порцию мата, ему вообще нравится «русский мат». Девушки хохочут.

— Извините, вам же сказали, я сегодня не работаю, — говорю джигиту, когда он наклоняется к моему уху. — Простите, но я не работаю. Сказала же, руки убери!

Джигит — спортсмен, мастер спорта, уже несколько лет живет в Екатеринбурге. Хотел стать детским тренером, а стал охранником у «богатого попа». Теперь он обрусевший: «говорит по-русски, кайфует по-русски». Когда старый станет, бороду отпустит и скажет: «Аллах акбар!»

— Как ко мне Аллах отнесется? — спрашивает он меня.

— Чем длиньше борода, тем лучше, — отвечаю я.

— Шайтан мне в душу зашел, — шепчет он мне, чтобы другие не слышали. — А так жил бы у себя в горах. Родители меня в интернате бросили. А это все приходящее-уходящее. Помоешься, и все уйдет.

— Просто у каждого свое мнение, — говорит Оля, услышав его слова. — Рустам! На меня смотри! Я буду ревновать. У каждого свое мнение — по поводу того, кто здесь работает. Допустим, что здесь делаю я? В своей обычной жизни я одинокая, а здесь я себя такой не ощущаю. Здесь есть поддержка девчонок, и мужчины, которые приходят, меня боготворят! Я могла бы по своей специальности работать, но там у меня не будет того, что есть здесь… Ах, наливай, джигит!

— Уводи мужчину, — шипит на нее Молли.

Рустам уже заплатил за Олю.

— И не каждая так сможет, — Оля все не уводит и не уводит мужчину. — Я видела многих: да, я хочу, мне нужны деньги, а проходит день-два, с мужчинами побыла, и все, срывается: «Не нужны мне ваши деньги! Не могу больше!» А клиенты разные, агрессивные, пассивные. Они приходят с проблемами, выговориться. Недавно фээсбэшники были, а девчонка нагрубила. А их по шерстке надо, по шерстке, а потом — против.

— Поговорить с тобой хочу, — наклоняется ко мне джигит. — Скажи, я хороший человек?

— Да не знаю я.

Оля заходит в туалет. Я догадываюсь, что она звонит Лоле и просит меня забрать. Возвращается.

— Рустам, тебя девушка ждет! — напоминает Молли.

— Я православный. А сегодня Крещение, — говорит Игорь, и снова невпопад.

— Я тоже, — сообщает Оля и начинает: — Когда я была маленькая, родители говорили, мне надо в армию идти — любила командовать. Я хотела снайпером по контракту в Чечню, но меня не взяли. Такой у меня был в жизни период. То есть плохо мне было…

— И только из-за этого ты смогла бы выстрелить в человека? — спрашиваю я.

— Если бы он в меня стрелял, то смогла бы.

— Но ты туда и собиралась для того, чтобы в тебя стреляли.

— Вот именно, — тихо, но очень зло говорит Рустам.

— Чечня была чем-то далеким. И отец моего ребенка — он пограничник. Он не хотел об этом говорить. А я просила: «Давай, объясни, почему ты так себя ведешь». Хотела знать, что он там ощущал, почему стал таким, поэтому и пошла бы в снайперы.

— Все-таки какая несовместимость — быть снайпером и такой женщиной, — говорит Игорь.

Пауза. Девушки смотрят на него.

— Какой женщиной? — спрашиваю я.

— Это не то, что вы подумали.

— Я никого не хотела убивать. Но, в принципе, могла бы и убить, — Оля никак не выговорится.

— Один раз бы нажала и уже не смогла б остановиться, — говорит Игорь.

— Теперь вы понимаете, в чем сходство? — поворачиваюсь к нему.

— Рустам, уводи девушку! — зло кричит Молли: я их раздражаю.

Они поднимаются наверх. Игорь рассказывает о своей поездке на Байкал. Там жил отшельник, который после революции сел в позу лотоса, сказал: «Я больше не могу жить в таком мире» и прямо в этой позе ушел из жизни. Игорь похож на моего друга детства Петьку. Мне непонятно, зачем он пришел в бордель.

Через пять минут Рустам возвращается и, перекинув ногу через спинку стула, садится на него задом наперед. Он уже голый, только в полотенце, и мне все видно.

— Ниче, что я вот так? — спрашивает он меня.

— Мне все равно.

— Рустам, — говорит Молли, — ваше время вышло, два часа. Дальше вы не оплачивали.

— Но мы сидели, думали, — отвечает тот. — Ну, давай час уберем, бог с ним. Только не надо нас это самое…

— Вы же не просто думали. Вы два часа сидели, общались.

— Денег не жалко. Можем заплатить. Просто мы от души хотели, — грустно говорит Рустам, и понятно, что кавказские законы гостеприимства мешают ему понять: в салоне нет ничего бесплатного, денег стоит не только секс, но и просто общение.

— Давай не будем. Мы могли бы и с другими клиентами общаться, — напоминает Молли.

— Я только в душ успел, туда и обратно, — возмущается Рустам. — Город большой, можем уйти.

— Никто не держит. Рустам…

— Рустам! — спускается Оля, тоже в полотенце.

— Да-да, можно нам в лицо смеяться, — он снова наклоняется к моему уху, — а за спиной плеваться: тьфу, чичи-хачи! Я все это знаю и не кайфую на этой вашей кухне.

Джигит встает и идет наверх с несостоявшимся снайпером.

— Просто хотелось бы, чтоб поменьше алчности в глазах было, — вдруг говорит Игорь.

— А тебя Лола зовет, — не без злорадства сообщает мне Молли.

Лола мне выговаривает: клиентам надо улыбаться, он должен чувствовать, что умнее тебя. Когда меня в следующий раз выпустят к клиенту, то я должна молчать и смотреть в пол.

— Поехала, купила сомиков маленьких, привезла, поставила сумку перед крыльцом, а сама — по делам. Сергей вышел и отнес их на мусорку, — рассказывает Лола.

— Во-первых, не сумку, а пакет, — возражает Сергей. — Выхожу, смотрю: пакет на пороге. Думаю, опять соседи-гомосеки свой мусор не там бросили.

Постепенно я осваиваю терминологию Сергея: «гомосеки» — нехорошие люди, «упырь» — клиент, «божоле тысяча девятьсот семьдесят шестого» — вино, любое.

— Один только сомик выжил. Вот он, птеригоплихт, — Лола стучит пальцем по стенке аквариума.

— Молли наверху носится, одевается, — говорит Сергей, когда сверху доносится стук каблуков. — Смотришь, девки все вроде адекватные, нормальные, с мозгами. Но когда дело доходит до каких-то личных отношений, то такие дуры становятся! — он машет рукой и идет на кухню за пивом. Сергей — птеригоплихт, неутомимый чистильщик аквариума.

— А белое платье — нормально? — заглядывает в комнату Молли.

— Сейчас ее клинит, — говорит Лола. — Но прозрение-то наступит все равно. Игра затянулась. Получилось как: этот клиент пришел сюда со своей любовницей, девушкой тоже из нашей сферы, индивидуалкой. И Молли он сразу понравился. Он это увидел. Молли пошла его провожать и столкнулась в дверях с этой его девушкой. А он стоит как король, смотрит на них обеих свысока. На следующий день ей пишет: «Ты извини, сейчас это будет только так, а не по-другому». А я взяла и за нее ответила: «Извини, ты неправильно меня понял — я всего лишь проявила симпатию». И его переклинило. Он из разряда мужиков-завоевателей.

Лола часто поминает в разговоре еще одну сотрудницу салона — Нику. У той тоже любовь, к таджику. Он сидит дома, не работает, а она, Ника, работает и содержит всю его семью в Таджикистане. А еще бывает как с Оксанкой — мужик сидит дома, не работает, еще и замечания делает: «Ты что, так занята была с клиентами, что не смогла за весь день мне позвонить?» А в пример она ставит Ленку: у той трое детей, один приемный, и в этом году она выходит замуж за клиента, мурманского олигарха.

На кухне музыка и смех — приехал клиент Молли, а с ним немолодой мужчина, которого называют «Дождь». Молли выходит к ним в белом платье почти до подмышек, из-под которого видны резинки черных чулок и бюстгальтер.

— Одной причины быть не может, это комплекс причин, — говорит Дождь, сидя у камина, когда я спрашиваю его, зачем он ходит в бордель. У него залысины, очки в золотой оправе и вдумчивый взгляд.

— Я не люблю слово «проститутки». Давайте будем называть их девочками, — предлагает он.

Дождь давно пишет на интернет-форумах отчеты о своих «походах» в салоны — в литературной форме. Возможно, так он выплескивает свой нереализованный творческий потенциал. Это — одна из причин. Другая — нехватка общения. С женой на «эту тему» он общается меньше. А любовницы у него нет, потому что не хочет никого обманывать и брать на себя обязательства.

— А жену вы не обманываете? — спрашиваю я.

— Нет, да и вот это не воспринимаю как покупку товара. Я тут общение покупаю. Первый опыт в салоне был неприятным, остался осадок. И я понял, что не хочу больше «на конвейер» — нужен не только интим, но и душевность… Вообще, в большей части таких измен виноваты сами женщины. Жена постоянно обвиняла меня в том, что я гуляю. А когда на самом деле начал, обвинять перестала. Семейная жизнь улучшилась, как ни странно. Ушла неудовлетворенность, часть комплексов, повысилась самооценка. А за свои грехи я сам отвечу. В Новом Завете говорится: согрешить можно даже в помыслах. Так-то. Ну и какая тогда разница? — Хотите меня потрошить, давайте, — устало продолжает он, — потрошите до конца. Вы меня не обидите, даже если поймаете на лжи. Наверное, здесь взаимная игра: не друг с другом, а с самим собой.

— И нужен второй человек — зритель, который будет за ней наблюдать?

— Вполне возможно. А почему нет, если игра хорошая? Много раз были случаи, когда приходил в салон и уходил без интима: у девочки психологическая травма — не мог я на нее еще и себя навесить…

— Или ее на себя?

— И это тоже.

— Дождь, мы тебя ждем, — зовет Молли. Она меня не любит.

— Пройдет начальный этап, и потом живут, душой не болеют, — продолжает мужчина. — Хотя чужая душа — потемки.

— В первый день здесь я смотрела на девушку, которая спускалась по лестнице после клиента с охапкой белья, — говорю я. — Мы встретились с ней взглядом…

— Это страшно, — отвечает он, не дослушав. — Как-то я убил животное на охоте. Получилось, как у Розенбаума: я увидел глаза умирающие… Глаза этой девочки — та же история. Я не хотел бы их видеть.

— И вы специально в них не смотрите?

— А вы мне предлагаете смотреть на своих постаревших одноклассниц?

— Я себя никак не позиционирую, — это уже Молли, она приходит из кухни и по-хозяйски садится на подлокотник возле Дождя. — Если мужчина мне не понравится, я не пойду. Хоть десять, двадцать, сорок тысяч положит — деньги ничего не решат. Не нужно всех под одну гребенку.

— Однако я не раз видела, как ты идешь, и за деньги, — напоминаю я.

— Я наблюдаю. Хочу знать, что человек обо мне думает. Я делаю то, что хочу в данный момент.

— А утратить что-нибудь не боишься?

— Настоящих изменений пока не произошло. Я не могу тебе объяснить, ты не в этой среде. Я ни о чем не жалею. Я так хочу! Хочу, и все.

— То есть ты считаешь, что всегда нужно получать то, что хочешь?

— А кто придумал нормы? Судьи кто? Кто знает, что хорошо, а что плохо?

— Для меня норма — усредненная величина, — говорит Дождь. — Берется двадцать человек, меряется температура. Тридцать шесть и шесть — это норма. Но кто сказал, что норма — именно она?

— Эти попытки отмести нормы обычно бывают у людей, которые их нарушают, — замечаю я.

— Дождь, мы тебя ждем. Пошли. Я хочу… — я не нравлюсь Молли, и так она протестует против моих посягательств на их клиентов и пребывания в салоне вообще.

— А я не хочу, — я упираю на слово «хочу». — И ты мне мешаешь.

— Что вы думаете о девушках? — спрашивает меня Дождь.

— Мне кажется, в их душах еще до прихода сюда образовалась какая-то червоточина.

— Найдите противовес.

— Я его ищу.

— Я искренне хотел бы вам в этом помочь, — он задумывается, трет пальцами лоб, молчит. Ничего на ум не приходит.

Вечером я засыпаю в отдельной комнате на кровати, на которой обычно девушки занимаются с клиентами сексом. На стене висит фотография владельца дома. Одинокий богатый мужчина строил его для себя. Потом ему предложили дом побольше, и он уехал, не взяв с собой ничего, даже сувениров. Из кухни доносятся взрывы хохота и музыка, которая отдается в моих ушах и животе — дын-дын-дын… Мне кажется, это стучит сердце дома.

Три часа дня. Все спят. Бесцельно брожу по салону. Четыре часа. Лола встала и говорит по телефону.

— Да, такая стройная, в леопардовом платьишке к вам выходила… Кто? Ника? Нет, она на занятиях.

— А я всех клиентов помнить должна! — возмущается Лола, обращаясь ко мне. — Это я, Вячеслав. В черной шубе к вам приходил… Звонков море, а у двоих месячные, у третьей подозрение на беременность, четвертая вчера перепила. Тут такой клиент, армянин, он в «Екатеринбург-Центральном» остановился. А послать к нему некого… — Лола смотрит на меня. — Ну, если только ваш журнал закроют, — примирительно добавляет она.

В «Екатеринбург-Центральный» едет Ксюша. Сегодня в аквариуме самцы забили самку-цихлиду. Хотели поразмножаться, а она была не готова. За это ее долго били хвостом, а она легла под камушек и умерла.

Я жарю драники — надо же как-то отрабатывать свое пребывание здесь. Молли лежит на диване с ноутбуком.

— Кто взял моего Буковски?! — кричит из туалета Сергей.

— Я! — отрываюсь от сковороды. — Он в моей комнате.

— Хорошо, что не упыри, — Сергей выходит из туалета в леопардовом халате, накинутом на спортивный костюм.

— Я ничуть не ставлю под сомнение ваши кулинарные способности, — важно говорит он, — но… может, включите конфорку под сковородой? Молли, сходила б ты в магазин за сметаной. А где грязное белье? Несите, закину в машинку.

Семейную идиллию нарушает приезд клиента. Лола угощает его чаем с драниками и развлекает беседой. Я, как мне было велено, молчу, смотрю в сковороду. Клиент — крупный, неприятный, но тоже обычный мужчина.

— Как ее зовут? — спрашивает он, показывая на меня.

— Она сегодня не работает, — отвечает Лола.

Я говорю себе, что скоро отсюда уйду, что просто готовлю здесь репортаж, но, находясь здесь, психологически не могу отделить себя от салона и работающих в нем девушек. Поэтому не могу подавить в себе чувство злости, вызванное вопросом клиента. Почему он меня не спросил, как меня зовут? Я что, вещь?

От армянина приезжает Ксюша и сразу же поднимается наверх с клиентом. «Тапочки наденьте. И чай, если хотите, можете с собой взять», — предлагает она ему.

Пьем чай. Через час Ксюша спускается.

— Он такой мужчина, — рассказывает она об армянине, беря с тарелки драник. — Добрый, внимательный. А этот… Ну не знаю, хороший дядька. Он уже пятнадцать лет в Калифорнии живет.

Ксюша поглаживает живот. Моя рука застывает над тарелкой — я вдруг понимаю, что ей это нравится.

Лола заказывает для меня такси: я улетаю в Москву. Приезжает тот же таксист, который увозил последнего клиента.

— Леша, а тебе этот последний клиент ничего не говорил? — спрашивает она его.

Леша нерешительно молчит, сжимая руками кружку с чаем.

— Говорил, — признается он. — Сказал, непуганые вы.

— В смысле — непуганые? Он что, напугать нас хочет?

— Ну, типа того. Сказал, ОМОН сюда нужно навести и ментов чкаловских. Говорит, все уже знают, что это за контора.

— Чкаловские здесь были. Я сказала, ничего платить не будем: у нас «крыша». Позвонила «верхним», те перезвонили этому рувэдэшнику: «Ты че там делаешь? Сдрысни». А он: «Почему не предупредили, что это ваше?» — «А кто ты такой, чтобы тебя предупреждать?!» Они извинились и уехали.

— Смотри какой человек! — обращается ко мне Лола. — Его чуть ли не с порога всего облизали, чаем напоили, накормили… Наверное, он конторский.

— Кто такие конторские?

— Оперативники, занимающиеся крупными салонами. За девочками следят.

— Следят? Зачем? — пугается Ксюша.

Все возмущены вероломством клиента. Сергея больше всего злит то, что «упыря-гомосека» кормили драниками.

— Не пиши о нас плохо, — просит Лола на прощание.

— Но я не могу воспевать то, чем вы тут занимаетесь.

— Просто скажи, что у девочек тоже есть душа.

Я еще в самом начале сказала: у рыбок есть душа.