ДЗЭН-БУДДИСТ С ЛОПАТОЙ
ДЗЭН-БУДДИСТ С ЛОПАТОЙ
У меня есть друг в Ленинграде. Молодой живописец. (Назовем его Толя.) Очень сложный человек. Работает в манере трансцедентального концептуализма. (Или чего-то в этом роде.) И ближайшее окружение его примерно такое же.
Как-то раз он мне говорит:
— Я, понимаешь, страшно утомился. Надоели бесконечные споры. Надоели высокие материи. Я решил отдохнуть. Пожить естественной жизнью. Среди простых людей. Наймусь в котельную. Поработаю обыкновенной лопатой. Окрепну. А главное — отдохну…
Мой друг исчез. Через неделю появляется, рассказывает:
«Поступил, — говорит, — на работу. Напарники, вроде бы, симпатичные. Алик, Шурик и Вадик. Простые такие ребята… Выдали нам лопаты. Пошли мы шуровать…
Поработали до обеда. Сели. Помолчали. Вдруг Алик поворачивается ко мне и спрашивает: «Извините, что вы думаете о политональных наложениях у Бриттена и Шенберга?..»
Я, понимаешь, даже бутерброд выронил… Оказывается. Алик — музыковед-авангардист. Шурик — йог, последователь системы Дзэн. А Вадик — поэт метафизического направления…
Я не выдержал, — закончил мой друг, — сбежал…»
Деклассированные интеллигенты. Чрезвычайно любопытное явление советской жизни. Стоит о нем поговорить…
Казалось бы, такое явление существовало всегда. И везде. Например, в царской России.
Что приводило интеллигента на дно жизни? Всякие бывали причины. Например, пьянство засосало. Карты разорили… Дамы… Или другие слабости поставили его вне общества. Короче, пороки губили человека. Пороки толкали на дно.
Теперь перенесемся в счастливое бесклассовое общество. Что привело на дно его — Алика, Шурика и Вадика? С их познаниями, утонченностью, кругозором?..
Ведь их тысячи, десятки тысяч!
Возьмите среднюю котельную. Непременно обнаружите в коллективе либо юриста, либо писателя, либо ученого. И с кандидатским званием найдутся, и с докторским…
Что привело их сюда? Какие обстоятельства?
Я насчитал три главных причины. Вылепил три условных и, конечно же, грубых модели.
Первую я бы назвал духовно-эстетической.
Вторую — этико-моральной.
Третью — политической.
Человек занимается живописью. Пишет стихи. Открыто исповедует религию. Оригинально мыслит. Если у него имеется проблеск дарования, если он искренен в своих религиозных чувствах, последовательно глубок в своих идеях, — тогда рано или поздно его ожидает котельная.
Заниматься любимым делом ему не дадут. А жить надо. И что-то зарабатывать надо…
Поэт Бродский работал конюхом в Архангельской области. Художник Шемякин — десять лет — грузчиком…
Один мой знакомый филолог работал УБОРЩИЦЕЙ. Так и было записано в трудовой книжке…
Теперь представим другую ситуацию. Человек работает на производстве. В НИИ… Да где угодно… Все идет нормально. Собрания, политзанятия, митинги… В какой-то момент терпение лопается. Надоедает лгать и потворствовать лжи. Участвовать во всем этом идиотском балагане… И человек уходит в котельную. Здесь спокойнее. Здесь мягче контроль над твоей совестью. Здесь меньше лжи. Здесь можно быть относительно честным. Здесь еще можно себя уважать…
И в первой, и во второй модели человек действует самостоятельно. Хоть и не добровольно. Хоть и под давлением обстоятельств. Третья модель гораздо страшнее.
Человек открыто и активно выступил за правое дело. Честно осудил тотальное зло. Занял действенную позицию.
Что его ожидает? В конечном счете — эмиграция или тюрьма. А между этими роковыми точками — бесчисленная цепь котельных. Через это прошли едва ли не все советские диссиденты. Цвет нации, гордость страны…
Обобщим. В царской России человека на дно уводили пороки. В Советской России — достоинства…
Вот откуда берутся философы с отбойными молотками. Дзэн-буддисты с лопатами. Художники с метлами…
Моя судьба в этом плане относительно благополучна. Почти всю жизнь я работал в небольших газетах. Но побывал и в сторожах. И таллинскую котельную хорошо помню. И ленинградскую баржу, которую я нерадиво охранял…
Еще вспоминается такой эпизод. Было это в гастрономе. Зашел покупатель в телогрейке и сапогах. Типичный разнорабочий. Что-то спросил у продавца… То ли насчет сыра, то ли насчет масла… Продавец реагировал с обычной грубостью:
— Читать умеешь?!
Разнорабочий помолчал. Затем ответил спокойно:
— Умею.
И добавил:
— На семи языках…
«Новый американец», № 8, 3—10 апреля 1980 г.