VII

VII

На двадцать шестой день пути, в полдень, племя вышло к Луалабе. С высоких холмов была видна великая река. Люди молча смотрели вниз, на широкий поток, пробивавший себе путь в белом скалистом ложе. С наслаждением ощущали они на лицах дуновение прохладного ветерка. Эти мутные, коричне вые воды означали для людей конец несчастьям, конец тяжелому пути и голоду. Впереди их ждала другая, неизведанная еще жизнь.

Касанда стоял, прислонившись к дереву. Он был теперь совсем один. Два дня назад Набетуну упала во время перехода и больше не встала. Касанда долго сидел около нее, ожидая, что она очнется. Потом, поняв, что это конец, он закопал тело матери и, не желая, чтобы она стала добычей гиен, уже выглядывавших из-за кустов, заложил могилу камнями. А за три дня до этого скончался Нкайна, так и не сказав родным ни слова на прощанье.

Касанде тяжело было вспоминать, что в последние дни он, занятый отрядом, не мог позаботиться о матери, добыть ей пищу. Но мать в свои последние минуты думала лишь о нем и Нкайне. Когда Набетуну упала там, в лесу, и поняла, что это — конец, слабеющей рукой достала она из кожаного мешочка и Молча отдала Касанде маленький кусок сушеного мяса — все, что осталось у нее от долгой трудовой жизни. Голодная, Набетуну берегла последний кусок для Касанды, хранила, чтобы в самую тяжелую минуту накормить им своего сына. Касанда вспоминал, как в детстве он не слушался матери, грубил, таскал у нее кокосовые орехи, и чувствовал себя сейчас глубоко виноватым перед нею. И вину эту уже нельзя было загладить.

Касанда не мог простить себе также, что он, усталый и сердитый, кричал на больного Нкайну за то, что тот ворочался у него за спиной, мешая ему идти.

Безрадостные мысли бродили в голове Касанды. Но горевать было некогда. Путь еще не окончен. Касанда осмотрел отряд. Из двухсот человек, выступивших в поход, осталось меньше половины. Ни детей, ни стариков почти не было: все они лежали там, в лесу.

Касанда стал первым спускаться к реке. За ним двинулись остальные.

К вечеру отряд вошел в Кинду. Большой крааль мзунгу поразил Касанду. По пыльным узким улицам мчались сверкающие лаком машины, о которых он раньше только слышал. Одна из них едва не наехала на него — Касанда еле успел отпрыгнуть в сторону. Машина остановилась, и черный шофер, высунув шись из окна, принялся ругать Касанду, но тот только добродушно улыбался.

Большие каменные хижины белых стояли рядом с маленькими, крытыми камышом бамбуковыми хижинами негров.

Измученные, худые батако несли свои жалкие пожитки, задевая прохожих свернутыми жесткими буйволиными шкурами, шарахаясь в сторону при каждом гудке автомобиля.

Появился чернокожий полицейский. Он приказал батако остановиться и долго кричал, проклиная нищих и бродяг, от которых не стало покоя.

Достав бумагу, которую дал ему Сантегью, Касанда кое-как объяснил полицейскому, что они завербованы на рудник, и спросил, как им найти агента компании. Им показали дорогу, и вскоре они предстали перед агентом, пожилым мзунгу с маленькими рыжими усами, а через два часа батако были уже в поезде, шедшем в Конголо.

Всю ночь простоял Касанда в вагоне, набитом неграми. Вагон был без стенок — крытая сверху платформа с невысокими перилами по бокам. Касанда стоял у самых перил, и ему не хотелось спать. Ярко светила луна, и слева, рядом с поездом, навстречу ему текла бурлившая на порогах река. Поезд шел быстро, и ветер приятно обдувал лицо.

Вскоре лес кончился. Теперь за рекой громоздились бесконечные холмы. Некоторые из них были покрыты густым кустарником. Между зелеными холмами поблескивали болотца.

Луалаба, ширина которой достигала в этом месте километра, то соединяла свои бурные воды в один рокочущий поток, то расходилась на несколько рукавов, разделенных друг от друга покрытыми темным лесом островами и песчаными отмелями.

У небольшого скалистого острова, расположенного вблизи берега, Касанда увидел в лунном свете группу негров. Дрожа от холода, они стояли по пояс в бурлящей воде, привязанные длинными веревками к перекладине, укрепленной на вбитых в дно столбах. Люди погружали в воду длинные плетеные корзины, заменявшие им сети. Под напором стремительного потока корзины прыгали в руках негров. Через определенный промежуток времени рыболовы вытаскивали свои снасти и, вынув оттуда улов, бросали его в висевшие у них на боку мешки.

Крааль рыболовов расположился недалеко от воды. Легкие хижины, сделанные из прутьев и камыша, стояли на высоких деревянных сваях. К хижинам были приставлены лестницы. Очевидно, вода поднималась иногда и затопляла берега.

Поезд шел, постукивая колесами, и оглушительно гудел перед станциями. На противоположном берегу у белой скалы показалась новая светлая полоса воды: в Луалабу вливалась река Луама, несущая свои быстрые воды с гор, окаймляющих озеро Танганьика. Получив новые воды, Луалаба расширилась и ускорила свой бег.

…Наступал серый рассвет. Луна побледнела в глубине неба. Поезд двигался теперь по широкой равнине. По сторонам расстилались поля хлопчатника и высокого сахарного тростника. Белые плантаторы засевали здесь огромные площади, пользуясь дешевым трудом. Мелькали жалкие краали негров с покривившимися, крытыми травой хижинами.

Поезд стал постепенно замедлять ход и вскоре остановился, хотя поблизости не было ни станции, ни вообще какой-либо железнодорожной постройки. Касанда наклонился над невысоким барьером, ограждающим площадку вагона, и всматривался в серую мглу. Перед паровозом не было видно рельсов. Какая-то темная масса толстым слоем закрывала насыпь и поле с обеих сторон от нее на большом расстоянии. Из-под колес вагона через рельсы ползли и прыгали миллионы крупных зеленоватых насекомых. Касанда видел саранчу и раньше, но в таком количестве никогда. Насекомые ползли, карабкались друг на друга. Их жесткие, твердые тела издавали легкое потрескивание. Касанда посмотрел в поле. Там, где прошли прожорливые насекомые, не оставалось ни одной травинки — все было съедено.

Лишь через час, буксуя колесами и то и дело останавливаясь, поезд прошел через территорию, покрытую саранчой.

Когда из-за высоких холмов поднялось солнце, дорога вновь шла по берегу Луалабы. Вдали показался город Конголо. Маленький старый паровоз отчаянно пыхтел, взбираясь все выше и выше по плоскогорью. Казалось, впереди поезда шумно дышало огромное животное, выбиваясь из сил.

Касанда смотрел, как зачарованный, на белую от пены реку, мчавшую в глубоком ущелье свои воды через многочисленные пороги.

Шум от реки нарастал. Уже не было слышно тяжелого дыхания паровоза. Река бесилась, ревела и грохотала. По широкому руслу вместо воды неслись вихри белой пены и брызг. Поезд подъезжал к Адским воротам. Зажатая с боков мрачными серыми скалами, Луалаба, словно взбесившийся зверь, мчалась по пробитому в граните крутому ложу, прыгая через камни и взметая в воздух брызги, ослепительно сверкавшие в лучах утреннего солнца. От тяжелого грохота было больно в ушах. Касанда не слышал, что кричал ему сосед, указывавший вниз, в узкое ущелье.

В Конголо железная дорога кончалась. Дальше можно было ехать только по воде. От Конголо до Букамы Луалаба была судоходной, и негров пересадили на огромную баржу. Маленький пароход, тащивший баржу по течению, дымил всю дорогу, словно на нем жгло костры целое племя.

Чем дальше на юг продвигались батако, тем выше и выше поднимались они по плоскогорью. Ночи стали очень холодные, и люди на барже в эти часы сидели, тесно прижавшись друг к другу, накрывшись жесткими шкурами или одеялами. На барже собралось много народа. Здесь были и негры с реки Уэле, завербованные для работы в медных рудниках, и горняки со Среднего Конго, направлявшиеся на алмазные россыпи к границе португальской колонии Анголы, и жители севера — с берегов реки Убанги, ехавшие, как и батако, на урановые рудники в высокогорной саванне Катанги.

На барже было так тесно, что люди не могли даже лечь. Они должны были или стоять, или сидеть, поджав под себя ноги. Мусульмане, расположившиеся у самого борта справа от Касанды, несколько раз в день молились. Они расстилали свои молитвенные коврики, для чего их соседи должны были потесниться, так как не хватало места, и, встав на колени лицом к Мекке — священному городу мусульман, молились, прося у аллаха всяких милостей. Одни просили послать им несколько кукурузных лепешек, так как им не хватит до конца дороги, другие — " хорошее одеяло: ночи стали холодными. Молодой негр с реки Уэле по нескольку раз в день тщательно закрывался от посто ронних взоров шкурой буйвола. Имбонбо Длинный Язык, видевший на своем веку много племен и знавший их обычаи, заметив недоумевающий взгляд Касанды, объяснил:

— Этот парень прячется потому, что стыдится есть в присутствии посторонних. Он лучше умрет с голоду, чем нарушит этот обычай своего племени.

На следующее утро приплыли в Букаму. Здесь батако снова пересадили в поезд, так как на реке опять начинались пороги.

Через несколько часов поезд остановился в Тенке. Дальше надо было ехать в грузовиках.

Это был последний участок пути. Машины мчались по скучной, однообразной саванне, покрытой сухой, выжженной солнцем травой. Кое-где трава горела. Длинная полоса огня и дыма медленно ползла по широкой равнине. Изредка попадались одинокие небольшие деревья с кронами, расположенными в виде широких зонтов. Немногочисленные темные пятна разбросанных по саванне низкорослых кустарников с жидкой листвой подчеркивали неприветливость этих мест. Словно часовые, стояли в степи очень прочные с виду конусообразные постройки термитов. Высота жилищ этих насекомых достигала нескольких метров.

Много раз машины останавливали вооруженные люди, и агенты компании предъявляли им какие-то бумаги. Солдаты пересчитывали сидевших в грузовиках негров, и машины продолжали свой путь.

Было за полдень, когда они въехали в большой лагерь, обнесенный колючей проволокой. На огромной территории рядами стояли длинные, неприветливые глинобитные бараки. Между ними, вздымая пыль, проносились автомобили, нагруженные темнозеленой землей.

Машины с неграми въехали в небольшую, огороженную высоким бамбуковым забором территорию, находившуюся внутри лагеря. Здесь был карантин, и батако предстояло провести в нем две недели.

Грузовики уехали, оставив после себя сизые клубы дыма, и ворота за ними закрылись.

Вновь прибывших встретил высокий седой негр. Он повел их к длинному темному бараку с единственным входом, служившим одновременно и окном.

Появился мзунгу в длинной белой одежде и сел за стол под навесом около барака. Два его черных помощника принесли белую блестящую трубку и другие странные предметы и поставили их на стол.

— Немезис, немезис! — зашептали негры, с опаской поглядывая на белого.

Пришел другой мзунгу и, усевшись за стол, открыл толстую книгу.

«Немезис» поманил пальцем одного из батако, приглашая его подойти к столу. Негр попятился, стараясь смешаться с толпой, но стоявшие сзади толкали его вперед, боясь, что выбор мзунгу упадет на кого-нибудь из них. Негр упирался, не желая первым подходить к «немезису»: от белых всегда нужно ждать чего-нибудь нехорошего.

— Памба, памба! (Трус!) — раздавались позади него неодобрительные голоса.

Белый спокойно наблюдал эту сцену.

Наконец негр подошел к столу, косясь на блестящий аппарат, стоявший перед белым. «Немезис» ободряюще улыбнулся и взял негра за руку. Толпа с трепетом наблюдала за действиями мзунгу.

Белый спокойно потер ваткой, смоченной в жидкости, палец негра, затем поднес к нему маленькую блестящую палочку и щелкнул ею. Негр вздрогнул, но не отступил, зная, что на него смотрят соплеменники. На пальце появилась капля крови. Мзунгу снял эту каплю прямоугольным кусочком стекла и стал одним глазом смотреть в стоявший перед ним на столе микроскоп. Анализ крови удовлетворил белого. Он одобрительно кивнул головой, и другой мзунгу спросил имя негра и что-то записал в свою книгу. Затем негр приложил свой палец к книге, где записали, что он принят на работу в рудники компании «Катанга юнион миньер» сроком на семь лет и что он обязывается не убегать и хорошо выполнять порученную ему работу. Если же негр вздумает убежать, то в случае поимки он в первый раз получит пятнадцать ударов кнута, а во второй раз его посадят на два года в тюрьму, где он будет работать бесплатно.

Получив трусы, рубаху и кусок войлока, который должен был служить ему постелью, негр отошел в сторону.

Мзунгу в белом халате, рассматривая под микроскопом капельки крови, взятые у некоторых вновь прибывших, неодобрительно качал головой и что-то говорил другому мзунгу, причем в словах его можно было ясно разобрать слово «це-це». Мзунгу ставил этих людей отдельной группой. Они не прикладывали свой палец к толстой книге. Им не давали ни одежды, ни войлока. Они робко стояли в стороне, с беспокойством ожидая решения своей судьбы.

Когда подошла очередь Касанды и с ним была проделана та же процедура, что и с другими, мзунгу-«немезис» остался им очень доволен. Он похлопал его по плечу и что-то спросил у переводчика.

— Доктор Ленуар спрашивает, как тебя зовут, — обратился тот к Касанде.

Касанда сообщил ему свое имя и ответил еще на много вопросов, которые задал ему доктор.

— Молодец! — Доктор снова похлопал его по плечу.

Касанда совсем осмелел и, почувствовав к доктору симпатию, спросил:

— А когда мне дадут хижину, такую, как у белых? Бвана вербовщик обещал, что как только мы приедем сюда, нам каждому дадут по такой хижине.

Услышав эти слова, соплеменники Касанды насторожились, но доктор вздохнул, покосился на другого мзунгу, махнул рукой и ничего не ответил.

Следующим к столу подошел Имбонбо Длинный Язык. Доктор Ленуар внимательно осмотрел Имбонбо, и взгляд его остановился на опухшей ноге негра. Лицо доктора стало очень серьезным, слишком серьезным, и Имбонбо испуганно посмотрел на белого.

По распоряжению доктора, около стола поставили два бамбуковых стула. Имбонбо сел на один из них, на другой положил свою опухшую ногу. Доктор приказал Имбонбо отвернуться, и все увидели, как белый ущипнул его ногу щипцами. Даже другой мзунгу поморщился, но Имбонбо не пошевелился: он не почувствовал боли.

— Лепра, — тихо сказал доктор.

Он поморщился, покачал головой и что-то записал в свою тетрадь.

— Давно у тебя болит нога? — спросил доктор, с сочувствием глядя на Имбонбо. — Это очень заразная болезнь.

— Давно, — печально ответил Имбонбо, — много лет.

Имбонбо велели стать в сторону. Он не прикладывал пальца к книге, и ему не дали одежды. Это последнее обстоятельство особенно огорчило его, и он беспокойно смотрел на своих более счастливых товарищей, стараясь найти на их лицах объяснение такой несправедливости.

Наконец осмотр окончился. Группе негров, не получивших нн одежды, ни войлока, мзунгу, державший толстую книгу, объявил, что они больны сонной болезнью и компания не нуждается в их услугах. Они могут идти куда им угодно.

Негры ушли с рабочим лагеря и больше не возвращались. Имбонбо пошел куда-то с черным помощником доктора. Остальных накормили вареным сорго, разделили на две группы — семейных и несемейных — и повели в бараки карантина.