И снова Мексика

И снова Мексика

Мехико Сити, Гуанахвато, Гвадалахара, Акапулько,

Пуэрто Эскондидо, Район Канкуна

Мехико Сити – один из самых многолюдных и криминальных городов мира. Только официально здесь около двадцати миллионов жителей, а уж сколько не учтённых, можно только догадываться.

Странно, но у меня совсем нет ощущения, что я нахожусь в опасном месте. Мало того, город даже не производит впечатления кишащего людьми места. Это в Мехико-то-Сити! Наоборот, опять появляются обходительные, услужливые мужчины. Мой багаж опять в руках у мучачо кальенте и я чувствую себя, как дома. Афродита низвергает Золотого тельца.

Буду обычным туристом. Буду ходить по музеям. Здесь их великое множество: Паласио Насиональ де Мексико, стены которого расписаны фресками Диего Риверы, Дом-музей Фриды Кало, Паласио-де-Бельяс-Артес, Антропологический музей. Рядом с главной площадью находятся развалины пирамид ацтеков. Под Мехико Сити – очень хорошо сохранившийся комплекс пирамид Теотиуакан. Опять пирамиды! Ацтекских пирамид я ещё не видела. Вот и посмотрю. Можно сходить на Луча Либре. Это знаменитая мексиканская свободная борьба, где борцы одеваются в пародийные одежды. Ещё её называют реслингом. И так далее.

В аутентичном мексиканском ресторане мой бриллиант опять разоблачён. На этот раз мексиканским мужчиной в широкополой шляпе, и я опять стараюсь сбежать побыстрее.

Мой фотоаппарат сломан, в очередной раз. Воздействие песков Джерикоакоары. Сейчас он в ремонте и будет готов только через неделю. Я изо всех сил стараюсь найти компаньонов с фотоаппаратом для поездки к пирамидам Теотиуакан. Как назло, все мои соседи там уже побывали.

На ресепшене «ловлю» вновь прибывшую девушку. Она бронирует место в нашем хостеле.

– Пирамиды? – переспрашивает девушка. – Пойдём лучше выпьем.

– Прямо сейчас?

– А что тянуть?

Нет и пяти по полудню, и на улице ещё не потемнело.

– Пойдём, – говорю я.

Оставив чемодан и «пирамиды» прямо на ресепшене, мы идём пить пиво. Девушка из Сан-Франциско. Ох, уж этот Сан-Франциско! Но сейчас она живёт в Нью-Йорке. У неё мультирасовая внешность и хулиганские раскосые глаза. Будучи подростком, она действительно была хулиганкой в плохих районах Сан-Фра. И я начинаю звать её гангстер-гёл.

В дверях хостела мы встречаем ещё одного соседа – парня из Пуэрто-Рико. Теперь мы идём пить пиво втроём. Пуэрториканец не говорит по-английски, называет нас мамитами (красавицами) и желает заплатить за всех.

– Mamita pоr favor! Invito! (Мамита, пожалуйста. Я приглашаю!)

После пива решаем поесть, потом ещё выпить. Потом едем на знаменитую площадь Гарибальди, смотреть на марьячи. Марьячи – знаменитый жанр традиционной мексиканской музыки. Есть версия, что само слово происходит от французского «mariage» – свадьба. Марьячи, действительно, в первую очередь свадебные музыканты.

Я вставляю свою карту памяти во внушительный «Никон» пуэрториканца, и теперь у меня будут фотографии. Мы заходим в один из ресторанов на площади Гарибальди. Марьячи уже начали петь, и мексиканский ковбой уже профессионально крутит лассо на сцене.

Мы берём по текиле, потом ещё по одной, потом ещё и ещё…. Счёт получается запредельный! Ресторан накручивает чуть ли не сто процентов за шоу-программу. Мы с гангстер-гёл расстроены. Мы не ожидали такой дикой суммы! Но пуэрториканец гуляет, красиво расплачивается и не жалуется на цены.

– O por favor, mamasitas, no se preocupan! (О, пожалуйста, мамаситы, не волнуйтесь!)

Заметно, что ему нравится гангстер-гёл. В ней тоже течёт пуэрториканская кровь, а в его взгляде тоже есть что-то гангстерское.

Гангстер-гёл желает продолжать! Мы идём в ночной клуб, где пьём текилу, заедая её лимоном с солью. На наш столик посылают выпивку и с других столов. Далее идём в мескаль бар, где пьём мескаль, заедая его жареными кузнечиками с апельсинами и чили. Это стиль мексиканского штата Оахака. Обожаю жареных кузнечиков!

Потом мы опять едим. Потом катаемся на такси по Мехико Сити. Потом пьём ещё что-то, ещё где-то. Парень, должно быть, миллионер!

Утром мы возвращаемся в хостел, по стеночке и абсолютно уверенные, что весь следующий день нам будет чем заняться. И это не пирамиды. Весь день мы будем мучиться с похмелья.

К обеду нам всё же приходится выползти на улицу, чтобы набросать пылающей мексиканской еды в пылающий кузнечиками желудок. Я и гангстер-гёл понимаем, что, как ни странно, нам не так уж плохо. И мы предпринимаем вылазку в музей Фриды Кало.

Приятно с похмелья побродить по синему дому Фриды. Вот женщина с неповторимым стилем! В саду Фриды мы находим апельсин, упавший с дерева. Позже мы торжественно съедаем этот апельсин рядом с чудесным домом. «Мы едим апельсин Фриды Кало!»

За время нашего отсутствия пуэрториканский «миллионер» выписывается из хостела и исчезает в неизвестном направлении, предварительно стерев все свои фотографии с моей карты памяти, а затем взломав и ограбив несколько ящиков с ценными вещами и деньгами туристов. В абсолютной неприкосновенности остаются только наши вещи, мои и гангстер-гёл. Латиноамериканский вор-взломщик до конца остался джентльменом…

С этими латиноамериканцами никогда не знаешь, собираются ли они украсть ваш кошелёк или оплатить ваш счёт.

Наконец приходит пора пирамид. Гангстер-гёл продолжает квасить, а я нахожу попутчиков с фотоаппаратами. Пирамиды грандиозные и хорошо сохранившиеся. Не понимаю, почему они не известны на весь мир, как, скажем, Мачу-Пикчу.

После пирамид едим коктейль из креветок в томатном соусе. Я положила столько чили в свой коктейль, что у меня появляется испарина и галлюцинации.

Перед выездом из Мехико Сити надо посетить последний аттракцион – плавучие сады ацтеков Хошимилко. Я бы назвала это место «мексиканской Венецией», и не только я. Узкие каналы с живописными садиками по берегам, лодочки, управляемые шестами, песни проплывающих мимо марьячи. С лодочек также продают кукурузу, такос и сладости. Я, как всегда, умудрилась найти лодку для местных и по местным ценам. Что в три-четыре раза дешевле туристических. Вечереет, становится темно и холодно. Возвращаюсь в отель.

В прошлый раз в Мексике я сделала выбор в сторону юга, сейчас я пойду на север. Ко мне присоединяется соседка-англичанка. Следующий город – Гуанахуато. Нам обеим очень рекомендовали это место.

Выходя из хостела, мы натыкаемся на гангстер-гёл. Она только что проснулась после очередной пьянки.

– А я с вами, – говорит она, не очень заботясь о том, куда мы едем.

– ОК.

Географический центр Мексики отмечен статуей Христа Спасителя с раскрытыми объятиями. Почти как в Рио. Гуанахуато расположен в часе езды от этого центра и в пяти часах от Мехико Сити.

Маленький университетский городок в средневековом стиле, на улицах которого стоят разножанровые статуи Дон-Кихота и Санчо Пансы. Гуанахуато известен октябрьскими сервантериями. То есть фестивалями, посвящёнными Сервантесу.

На фуникулёре можно подняться на вершину горы. С неё открывается очень красивый вид на город, который похож на чашу с разноцветными двух-трёхэтажными строениями внутри.

В городе очень интересно совмещается культура марьячи и туна. По вечерам они собираются на главной площади и перекрикивают друг друга. (Туна, они же менестрели, они же вагабонды, они же ваганты – в основном студенты, поющие серенады и зарабатывающие этим на жизнь. Это движение возникло в средневековье в Западной Европе.)

Здесь родился художник-муралист Диего Ривера. В доме его детства сейчас находится музей. А ещё город известен своим музеем мумий. И тем, что это самые «молодые» мумии в мире, выставленные на обозрение. Знаменитые мертвецы, описанные Реем Бредбери ещё в сороковые годы прошлого столетия, в его рассказе «Следующий в линии». Конечно, мы идём в этот музей.

В середине девятнадцатого века, после эпидемии холеры, местное кладбище переполнилось. Решено было освободить какую-то его часть для новых покойников и убрать те останки, за которые больше никто не хотел платить. Каково же было удивление работников кладбища, когда они обнаружили, что тела в склепах не разложились, а замумифицировались естественным образом. Дело в климате. В нём всё аккуратно мумифицируется. Хорошее место для большой стирки. Джинсы здесь высохнут за час.

Мексиканцы известны своим особым отношением к смерти. Они её воспевают и романтизируют. Повсюду продаются украшения, картины и скульптуры с черепами и скелетами, увитыми цветами. Вспомните хотя бы произведения Фриды Кало. Во время празднования Дня мёртвых (El dia de los muertos) люди наряжаются мертвецами, рисуют на лицах черепа и ходят по улицам с портретами своих почивших предков. В Мексике существует целый культ смерти, и музей – явное тому подтверждение.

Здесь предки, в голом и высохшем виде, выставлены на обозрение зевак. Там, где раньше выступали складки жира или гениталии, теперь мешком висит пустая, высохшая кожа, похожая на старое, ломкое папье-маше. Получается, потомки очень легко относятся к такой демонстрации мёртвых тел своих прадедов. Навещать их они ходят не на кладбище, а в музей. За небольшую доплату можно даже фотографировать. Вот это уже точно перебор!

Мумии, действительно, очень «молодые». Например, некто, утонувший совсем недавно, в семидесятые годы, пролежал в склепе всего пять лет. После чего был эксгумирован и помещён в музей. Сейчас он демонстрирует зевакам свои, характерные для утопленников, синюшные пятна на животе.

Есть и человек, умерший от ножевого ранения. А один с гематомой под глазом. Мужчины, женщины, старики, младенцы, не родившиеся дети. Китайцы, индейцы, французский доктор, неосторожно почивший в этом странном месте. Кого там только нет! Сухой воздух высушивает всё.

В основном людей пугают мумии младенцев, одетые в старые винтажные пелёнки и чепчики, на которых можно рассмотреть вышивку, сделанную заботливой матерью. На меня же особенно сильное впечатление произвела мумия одной женщины. Несчастная была похоронена живой и умерла в своём склепе. На Бредбери она тоже произвела особое впечатление. Что может быть страшнее пробуждения в гробу? Заломленные, искусанные руки. Искажённое лицо. Рот, полный собственной крови. Лоб, исцарапанный собственными ногтями. Тело, застывшее в странной, неудобной позе… Говорят, это не единичный случай в те времена. Конечно, музей наводит гнетущую тоску.

Вечером девчонки, как водится, напиваются. А я стараюсь экономить деньги для более подходящих случаев. Мы остаёмся в этом уютном и особенном городе на несколько ночей дольше, чем намеревались. Но скоро наши лица начинают шелушиться. Это эффект всё того же сухого климата. Прочь отсюда, пока мы не замумифицировались живьём.

Колыбель марьячи – Гвадалахара. Сейчас площадь Марьячи – всего лишь большой, очень дорогой ресторан для иностранных туристов под открытым небом. Хотя рядом до сих пор собираются уличные оркестры. Сама же Гвадалахара – современный мегаполис.

Что я помню о городе? Только то, что впервые за много лет я получаю здесь гастрономическое отравление. Всему виной знаменитый гвадалахарский, замоченный в соусе чили и несвежий, сэндвич. Но тренировка всё же даёт о себе знать. Я переношу отравление легче, чем гангстер-гёл. На следующий день она не выходит, а я почти в порядке. Только хочется папайи.

Супермодный в пятидесятые годы курорт Акапулько – излюбленное место отдыха знаменитостей прошлого, такой величины, как Элвис Пресли. Гангстер-гёл едет со мной.

Элвис Пресли – не дурак. Тихая, васильковая бухта. Город «вскарабкивается» с моря на холм. Несколько круглых скал стоят в воде, близко к берегу. Крупные синие волны лениво катят свои завитки на золотой песок.

Ночью мы катаемся в открытой конной повозке по Акапулько. Это понедельник, и сейчас здесь не так много туристов, а гангстер-гёл, как всегда, хочет пати. Но Акапулько – место не из дешёвых, и я не собираюсь оставаться здесь надолго.

Пуэрто-Эскондидо. Тот же океан, что и в Акапулько, но суровее. Какой же он синий, этот Пацифик!

На второй день гангстер-гёл скандалит с хозяйкой хостела, в котором мы остановились. Скандалит так, что только щепки летят! Невозможно передать все те эпитеты, которыми она наделяет хозяйку.

Сказать по правде, хозяйка вполне того достойна. К тому же, она выбрала неправильного человека для того, чтобы выказывать свой вздорный характер. Если бы она выказала его мне, я бы просто собрала вещи и ушла. Но не гангстер-гёл. Нет. Это называется «Нашла коса на камень».

Гангстер-гёл скандалит постоянно и со многими. Когда-то она ещё и дралась.

– Если она ещё что-нибудь ляпнет, я ей врежу! Она у меня останется на плитах лежать… – имя гангстер-гёл ей подходит как нельзя лучше.

В нашем хостеле живёт жаркий израильский парень, огромный и накачанный. Люди говорят, бывший моссадовец. Возможно, люди сгущают.

Он готовится к каким-то соревнованиям. Готовится особым образом. Например, ворочает огромные брёвна на пляже. При каждом перевороте израильтянин издаёт свирепейший вопль. Он может делать это часами. Откуда силы столько берётся?

Проходящий мимо маленький местный торговец кокосами останавливается в изумлении. Изумление написано не только на его лице, но и на всём теле. Оно написано даже на его соломенном сомбреро.

Ничто не заставит индейца Хосе тягать брёвна в качестве досуга. У него слишком мало свободного от работы времени. Он кормит семью, проходя каждый день десятки километров с корзиной, наполненной кокосами. И эта корзина тоже не из лёгких.

А сейчас я расскажу одну историю, в истинно американском стиле.

Однажды в Америке жил-был мальчик. Семья мальчика считалась неблагополучной и обитала в чёрном квартале Сиэтла. Мать – героиновая наркоманка. Отец – ветеран вьетнамской войны. Когда мальчик был совсем маленьким, его отец, страдающий посттравматическим синдромом, ушёл из семьи, чтобы жить в коммуне бездомных, под мостом. И всю свою ветеранскую пенсию он отдавал на нужды этой коммуны. А тем временем белый, худенький мальчик болтался беспризорником в негритянском квартале.

Можно себе представить жизнь светловолосого, затравленного ребёнка в чёрном гетто! Разумеется, его обижали.

Однажды, когда ему было восемь лет, он подошёл к школе бокса, расположенной по соседству. И встал у большого окна, с восхищением наблюдая за боксёрами на ринге.

– Ты что там встал, заморыш? – спросил тренер, наконец заметив его. – Ну-ка, иди сюда! Ну да, ты, ты, я с тобой разговариваю!

Мальчик хотел смыться, но после секундного раздумья подошёл.

– Ну-ка, бери перчатки! Вставай сюда!..

Так мальчик стал заниматься в школе бокса. После тренировок он шёл ужинать с семьёй тренера. А после ужина тренер подвозил его домой, к вечно обдолбанной матери. Бокс заменил беспризорнику дом и семью.

Вскоре бывший заморыш начал побеждать на детских соревнованиях, и однажды, перед одним очень ответственным поединком, его окликнули взрослые, чёрные парни. Они мрачно сидели у глухой, бетонной стены, коими изобилует всякий неблагополучный квартал. Это были как раз те самые парни, которые его обижали.

«Сейчас будут бить», – пронеслось в голове мальчика.

Он подошёл и встал перед ними. Тогда поднялся вразвалочку один из хулиганов и, доставая что-то из кармана, медленно приблизился к мальчику. Мальчик зажмурился и сжался. А чёрный парень просто вложил это что-то в его руку и сказал:

– Победи!

Мальчик открыл глаза. В его руке лежали сорок долларов. С тех пор хулиганы из чёрного гетто давали ему деньги перед соревнованиями. Они стали называть его «My white boy».

– This is my white boy, man! (Это мой белый мальчишка, чувак!)

…мать мальчика умерла от передозировки, когда ему было двенадцать. Он попал в приёмную семью, но всё равно продолжал заниматься боксом.

Со временем мальчик вырос в профессионального боксёра и выиграл множество поединков.

Долго ли, коротко ли, но как-то во время одного из соревнований он раздробил себе кисть руки, и на целые четыре года ему пришлось забыть о боксе.

Тогда, чтобы получить образование, мальчик пошёл в армию. Таким образом, ему довелось стать участником всех сомнительных войн за последние десять лет. Он был неоднократно ранен, контужен и однажды доставлен без сознания в гамбургский госпиталь, на вертолёте.

Сейчас мальчик ловит рыбу на Аляске, иногда боксирует, а в свободное время путешествует. Весь его живот исполосован шрамами от пуль и осколков бомб. До сих пор изголодавшийся в детстве парень ест всё что угодно. Что очень не по-американски. И он всё время повторяет:

– Бокс спас мне жизнь. Если бы не бокс, меня бы убили в негритянском квартале или я бы стал преступником. И меня бы убили в тюрьме.

Не обязательно смотреть голливудские фильмы. Подобные сюжеты ходят по миру.

Мы едем на живописное озеро Маниальтепек, втроём: я, боксёр и гангстер-гёл. Боксёр занимается сёрфингом, а это как раз сёрфинговое место. Здесь озеро Маниальтепек вливается в Пацифик и образует очень хорошую «длинную волну». Это когда волна долго и ровно идёт к берегу, не падая, в течение продолжительного времени. Вот за ней-то сёрферы и едут сюда.

Я провожу время в компании двух американских хулиганов. У парня есть одно не приятное хобби. В каждой стране, где он появляется, он устраивает драку и попадает за это в местную тюрьму. Даёт о себе знать тяжёлое прошлое. Устроить драку очень легко. Парень совершенно не выглядит боксёром, поэтому местные задиры с удовольствием идут на его провокации. Таким образом, он перепробовал и тайскую тюрьму, и мексиканскую. И не по одному разу. И здесь он тоже попадёт в тюрьму. На этот раз – за макание в фонтан головы своего оппонента. Парнишка – мастер занимательного отпуска.

Нами предпринята поездка на опасный нудистский пляж Зиполите. Опасный не из-за нудистов, а из-за волны, которая делает купание очень рискованным. Здесь без сёрфинговой доски лучше в воду не входить. Из гамака на балконе номера для новобрачных открывается великолепный вид на бушующую, синюю стихию Пацифика.

Оахака Сити считается столицей Дня мёртвых. Когда-нибудь я приеду в Оахаку в начале ноября, чтобы приобщиться к этому фестивалю. Заодно и свой день рождения справлю инфернально.

Но ничего не поделаешь. Моё время истекло. Конец апреля. Всё когда-нибудь кончается. Я очень устала носиться по миру, как «перекати-поле». Свою землю обетованную я так и не нашла. Что поделать. Может, её и нет. Может, она там, откуда я пришла. Я возвращаюсь в Россию. В никуда. Смалодушничаю? Сбегу опять? А вдруг смогу? Там сейчас весна. Правильное время для того, чтобы возвращаться. Россия зимой и Россия летом – это две абсолютно разные страны, с абсолютно разным населением и культурой. Надо же так меняться! Весной в России всё исступлённо хочет жить и забыть о прошлом. Нигде больше я не видела такой весны. Разве это в никуда? Вообще, мне хорошо. Надо просто захватить с собой это чувство удовлетворения.

Весь свой путь по криминальной Латинской Америке я проделала вместе с горсткой золота и бриллиантов в моём рюкзаке. Как иронично. Если бы кто-нибудь из герильяс об этом знал! Я и сама иногда об этом забывала.

Самолёты в Москву отправляются из Канкуна. Я прощаюсь с гангстер-гёл. Мы провели вместе два месяца. Такие разные, но почему-то поладившие. Теперь время расставаться.

Всегда печально оставлять людей, ставших частью твоей жизни даже на время. Я ненавижу расставания. Мы обнимаемся на прощание, и я ухожу, стараясь быть как можно будничней. Ничего такого не происходит.

– До встречи!

Будет ли она?

Не знаю, печально мне или нет. По-моему, уже никак. «Что воля, что неволя – всё равно». Ведь это не что иное, как перефразированный буддистский постулат глазами пессимиста. Здесь или в России, это всё просто декорации. А суть одна. Несколько месяцев назад хозяин хостела в Рио-де-Жанейро сказал мне:

– Анна, оседают не «где», а «с кем».

Точнее не скажешь. Ну, и какого лешего я переживаю? У меня ни «где», ни «с кем». И мой выбор, назвать это одиночеством или свободой. И я выбираю свободу! Мой дом там, где моя зубная щётка.

Тридцатишестичасовой автобус везёт меня в Канкун. Куплю себе билет до Москвы, высчитаю последние деньги и буду жить впроголодь эти оставшиеся несколько недель. Проведу их на Карибах. Закончу там, где и начала. Что ещё нужно на Карибах, кроме самих Карибов? Обойдусь и без еды.

Тяжело выбрать самолёт до Москвы. Прямой полёт стоит почти на треть дороже, чем полёт с остановками. Дешевле всего лететь с посадкой во Флориде. Но прямо на интернет-странице авиакомпании красными буквами написано, что гражданам некоторых стран для приземления в аэропорту Майами нужна американская виза, поскольку в нём нет транзитной, нейтральной зоны. Среди «некоторых стран», конечно, числится наша. Значит, мне, к сожалению, этот полёт не подходит, ведь моя американская виза уже давно закончилась.

Вот сейчас мне и придётся пожалеть о том, как неуместно, в приступе недальновидной сентиментальности, я отказалась от второго года американской визы. Предлагал же визовый офицер. Но нет. Я еду к любимому мужчине. Мне второй год не нужен. А если случится так, что мы расстанемся, тогда мне вообще больше ничего не нужно…

Придётся выбирать другой полёт.

Пожалуй, самый элегантный комплимент в моей жизни был сделан уличным музыкантом, в Мексике, в районе Канкуна. Увидев меня, музыкант остановил песню, которую играл, на середине куплета и сделал несколько до боли знакомых аккордов. Потом повторил, а с третьего раза мы все, наконец, поняли, что это были за аккорды. Все обернули головы на меня, и я прошла мимо, как по подиуму, лучезарно и стеснительно улыбаясь. И слушатели зааплодировали нам обоим.

Это была песня Роя Орбисона «Pritty women». Обожаю Мексику!

Тянуть уже некуда, и я бронирую полёт, с остановкой в Лос-Анджелесе. Правда, мне придётся провести больше десяти часов в аэропорту. Зато недорого. Теперь можно спокойно наслаждаться Карибами, Канкуном и Плайей-дель-Кармен.

Это, без сомнения, пати плейс. Гангстер-гёл чувствовала бы себя здесь, как в родной стихии. Здесь есть особая, тупиковая улица, где грохочущая какофония доносится изо всех щелей. Тут и там проходят леди пати. Это значит, для девушек всё бесплатно. Леди нажираются плохим алкоголем, как сапожники, и сваливаются без сознания где попало.

Пенное пати тоже ничего. Многие раздеваются и ныряют в пену. В пене тоже можно свалиться без сознания, чтобы люди спотыкались. Клоака забавно клокочет.

Я, конечно, предпочитаю сальса пати. Здесь не бывает поощрительных коктейлей, и бесплатно можно только потанцевать. Но и за это спасибо.

Торговаться здесь хорошо. Продавцы сразу скидывают половину стоимости товара, как только я с ними заговариваю:

– Полцены, за то, что знаешь испанский.

Хотя, наверняка, и бразильское бикини тому способствует.

Днём брожу одна, как всегда. Даже и компанию себе не подберёшь. Здесь слишком много примитивных бабников. Не интересно.

Итак, карета превращается в тыкву, и я еду в аэропорт. Но моя параллельная реальность цепко держит меня в своих объятиях, и на борт этого самолёта мне подняться не суждено. Меня на него просто не посадят. Оказывается, в Лос-Анджелесе тоже нет нейтральной зоны. Вернее, во всём США нет нейтральной зоны. Как же я могла об этом не знать? Это просто непростительно для профессионала! Через Хитроу летала, через Амстердам летала, а вот для того, чтобы остановиться в любом, пусть даже самом интернациональном аэропорту США, русским нужно иметь самую обыкновенную американскую визу. Даже такой визы, как транзитная, не существует. Говорят, что скоро виза нужна будет даже для того, чтобы пролететь над территорией США.

Вернуть, впоследствии, удастся только треть денег. Но и не это самое интересное. Самое интересное то, что оставшиеся деньги были рассчитаны, с математической точностью, до настоящего момента. И никак не далее.

То есть я стою сейчас в мексиканском аэропорту, с сумками, недействительным билетом и без «копья». На банковской карте, возможно, осталось долларов десять. Едва хватило бы, чтобы добраться обратно до Плайи. Что бы сделала Руби Тьюздей? Давайте относиться ко всему с юмором. Меня опять «удочеряют».

Вот как мы разбиваем сердца. Свои и чужие, или просто свои, или просто чужие.

Я встретила его на сальсе. Опять сальса. Я увидела лицо, полное нескрываемого восхищения. И с тех пор, до самого последнего разговора в скайпе, другим я это лицо не видела. Он вызвался подбросить меня к аэропорту, и сейчас невероятно доволен, что самолёт улетел без меня. Он даже считает это судьбой:

– Que suerte! (Какая удача! – исп.)

Нет, это не жгучий латинский двадцатилетний танцор сальсы. Это серьёзный мужчина, далеко за сорок, со своим бизнесом, белым домом у Карибского моря, кучей автомобилей и лёгкой сединой. И этот человек, буквально, спас меня от голода и бездомности.

Очень быстро я была представлена его экс, красивой, миниатюрной и жизнедеятельной итальянке, совсем под стать тому итальянскому мотогонщику с телескопом. Всё, что мы думаем об итальянцах, воплощено в этой маленькой, смуглой «Коломбине». Она очень позитивна и доброжелательна, лезет во все дела и не умолкает ни на секунду. Она не скрывает своих чувств и постоянно приплясывает.

– Он бросил меня на мой день рождения! – жаловалась она мне. – Уехал на Кубу. Я ему звоню, а он мне: «Я гощу у мамы…». А я ему: «Какая мама! Я же знаю, что ты на Кубе…»

– Спасибо за хорошую рецензию, mi corazon, – перебивает он «Коломбину».

И дальше мне:

– Я понимаю, что тебе нужна свобода. Но ведь тебе нужен и мужчина, когда-нибудь? Мужчина, для которого существует только одна женщина на свете – это ты. Тогда я здесь. Мужчина, который будет исполнять любые твои желания и осуществит любые твои мечты. Я опять здесь…

«Любимая, я поведу тебя к самому краю Вселенной, я подарю тебе эту звезду!..»

– … куда ты хочешь? В Занзибар? Поедем в Занзибар. Я стану хиппи, если хочешь. Отращу волосы. Будем ловить рыбу каждый день. Хочешь, будем жить в России. Откроем ресторан: мичелада кон марискос, такос…

«Коломбина» тоже уговаривала:

– Подумай хорошенько. Когда ты ещё встретишь такого замечательного человека, сестрёнка? Мне нужно передать его в хорошие руки. И я полностью одобряю твою кандидатуру. Будем вместе ходить на пляж, готовить пасту и жарить во дворе мясо. Не уезжай. Мы будем по тебе скучать.

«Коломбина» жалобно вздыхала. Было видно, что ей действительно не безразлична судьба бывшего бойфренда, и она искренне старалась устроить его счастье. Это ещё одна необычная ситуация, с которой мне пришлось столкнуться напоследок.

Он продолжал:

– … ты можешь вернуться в любое время. Я вышлю тебе билет, когда захочешь. Я буду тебя ждать.

– Да перестань, встретишь кого нибудь ещё.

– Я тебе не животное! Что вы вообще о нас, латиносах, думаете?..

– …если ты уедешь.… Поезжай. Но если тебе хоть что-нибудь нужно или у тебя хоть какие-нибудь затруднения – здесь твоя касса…

«…Светом нетленным будет она озарять нам путь в бесконечность…» Ведь я всё это неоднократно слышала, например, не далее как пару лет назад на Тропическом острове N… Это просто ещё один поэтический шедевр.

Глотая слёзы, он одевался, заводил машину, смотрел на проезжую часть. Несколько раз мне приходилось хвататься за руль потому, что он не видел дороги. Несколько раз он обильно сморкался в пляжное полотенце.

– Всё, я прекратил, мне намного лучше, – то и дело говорил он, широко улыбаясь. При слове «лучше» начинался новый слёзный поток.

Кто из нас не был в таком состоянии? И это совсем не лестно для того, кто это с нами сделал. Значит, обидчику придётся самому страдать. Я – эгоистка, и не хочу за это отвечать.

Но и чувства особой вины у меня не было. Было ощущение, что я просто очень хорошо подходила под его новый проект. Он этот проект придумал и уже прожил. И вот небольшая загвоздка: главный женский персонаж выходит из игры. Это были слёзы разочарования. Отняли игрушку. Проект развалился. А казался таким возможным и зависел, казалось, только от его собственного окончательного решения. Но в этот раз во мне нет сентиментальности. Нет и всё. Сможет ли моё поношенное сердце ещё когда-нибудь сгенерировать влюблённость? Метаморфозы произошли, и остался один цинизм. У меня были хорошие учителя.

Знаю, что глупо отказываться от такого предложения в такой безвыходной ситуации. Знаю, что вид на голубые жаркие Карибы лучше вида на слякотное зимнее шоссе. Знаю, что белый дом с террасой лучше жалкой клетушки в бетонных джунглях. Знаю, что многие годами ищут такого шанса. Знаю, что лучше плакать в «Мерседесе», чем на автобусной остановке, но…

Я просто еду вдогонку за весной и беру с собой свободу. За четвёртой весной. Она сейчас бушует в Москве. Воистину, это самое лучше место, чтобы праздновать её. Вот я и пришла к старой, избитой истине: жизнь полной грудью и есть земля обетованная и смысл самой жизни. И я ни о чём не жалею. Я легка и свободна. Я справляю русскую весну, и будь что будет! И чем бы это не обернулось, пусть оно подождёт!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.