Александр Куракин[474] «Кулундар»: роль сельскохозяйственных предприятий в жизни сельских сообществ[475]

Проводя полевые исследования в сельской России, сотрудники Центра аграрных исследований РАНХиГС (и автор в их числе) постоянно сталкивались со следующей ситуацией: наиболее крупное сельскохозяйственное предприятие в сельском поселении (или нескольких близлежащих поселений) оказывает всяческую поддержку местному сообществу по решению каждодневных насущных проблем. Эта помощь может быть значительной или небольшой, но в ответ предприятие не получает ничего, так что мы можем назвать такую помощь «даром», «спонсорством», «альтруизмом» и т. п.

Истоки таких взаимоотношений предприятий и сообществ уходят своими корнями в советское прошлое, которое по-прежнему заметно в сельской жизни современной России. Несмотря на распад Советского Союза и маркетизацию сельского хозяйства, патерналистские отношения между наследниками коллективных хозяйств и сельскими сообществами сохраняются до сих пор. Эти отношения позволяют защитить сельскую социальную сферу от враждебной среды рыночных отношений и противоречивой государственной политики.

Термином «патерналистский» можно обозначить самые разные практики, и поэтому он не позволяет получить детального описания того, что же на самом деле происходит. Как мы увидим далее, отношения предприятий и сообществ в российском селе заключают в себе сложное переплетение мотивов, расчетов, оправданий и моральных суждений.

Если коротко, то мы обнаружили два основных решения социальных проблем сельской местности: первое можно назвать государственническим, а второе – низовым или «естественным». Ярким примером данного подхода является Белгородская область, однако в данной статье мы сконцентрируемся на втором варианте и приведем эмпирические свидетельства из Алтайского края, из района Кулундинской степи. Отсюда и странное слово «кулундар» в названии статьи: в нем обыгрываются слова «Кулунда» и «дар», т. е. весьма специфические отношения дара в районе Кулундинской степи.

Оставим в стороне теоретические построения, хотя рано или поздно они должны быть рассмотрены. Обширная антропологическая литература по дарообменным отношениям, заложенная Марселем Моссом[476] и Брониславом Малиновским[477], богатая современная литература по корпоративной социальной ответственности[478] и концепция моральной экономики, введенная Эдвардом Томпсоном[479] и Джеймсом Скоттом[480], предполагают, что отношения предприятий и сообществ в современном российском селе можно плодотворно включить в этот дискурс. Мы же остановимся на эмпирических результатах нашей полевой работы в Кулундинской степи Алтайского края и Белгородской области. Таким образом, статья выстроена на интервью с участниками взаимоотношений предприятий и сообществ.

Экономические и социальные предпосылки

Прежде всего, кратко опишем новейшую историю сельской России, акцентируя внимание на социальной инфраструктуре, которая во многом определяет качество жизни. Хотя это лишь набросок, уяснение базовых фактов постсоветского сельскохозяйственного развития необходимо для понимания того, как советское наследие влияет на сегодняшнюю сельскую жизнь.

Социальная инфраструктура села в Советском Союзе. В Советском Союзе была создана специфическая система сельского социального обеспечения, при котором вся социальная инфраструктура поддерживалась за счет коллективных предприятий. Последние, конечно, получали за это субсидии от государства, но это не влияло на характер взаимоотношений между коллективным предприятием (колхозом или совхозом) и сельсоветом, где председатель колхоза или директор совхоза был больше чем просто руководителем предприятия. Он отвечал не только за экономические показатели предприятия, но и за благополучие сельских поселений, относившихся к предприятию. Как правило, коллективное предприятие включало в себя несколько соседних поселений, жители которых на нем работали.

Кроме работы на коллективном предприятии, каждое домохозяйство имело (и имеет теперь) собственный приусадебный участок, который обеспечивал существенную часть общего дохода домохозяйства. Такая двойная занятость создала феномен своего рода симбиоза: коллективное хозяйство использовалось работниками как ресурсная база для своего домашнего хозяйства, которое благодаря этому было довольно эффективным[481]. Логику этих взаимоотношений можно кратко описать словами известной советской песни: «Все вокруг колхозное, все вокруг мое»[482].

Таким образом, в советском сельском хозяйстве развились патерналистские отношения двух видов: отношения между предприятиями и местными администрациями и отношения между предприятиями и домохозяйствами их работников.

Постсоветская эволюция сельскохозяйственных производителей. В ходе ельцинской деколлективизации советская аграрная структура, державшаяся на двух столпах (коллективных предприятиях и ЛПХ), была дополнена третьим сельхозпроизводителем – частными индивидуальными фермерами. Кроме того, коллективные предприятия были реорганизованы в частные фирмы различных организационных форм (СПК, ООО, ЗАО, ОАО и т. п.). Нередко (особенно в самом начале реформ) организационная форма была всего лишь вывеской, ничего не говорящей о действительных внутриорганизационных отношениях.

Наследников советских коллективных хозяйств часто называют просто сельхозпредприятиями (в том числе в официальной статистике), которые остаются на сегодняшний день одним из ключевых типов сельхозпроизводителей в стране, несмотря на все чаяния реформаторов, рассчитывавших, что ядром российского сельского хозяйства станут индивидуальные фермеры. Роль последних по-прежнему крайне скромна, и для роста их значимости нет серьезных предпосылок. Напротив, в ходе рыночных реформ значительно возросла роль ЛПХ, поскольку они стали главным средством выживания обедневшего сельского населения[483]. Таким образом, чисто внешне советская бимодальная структура сельскохозяйственного производства в целом сохранилась, несмотря на радикальные рыночные реформы. Однако среди сельхозпредприятий происходит все нарастающее расслоение, как с точки зрения экономической эффективности, так и по их отношению к местным сельским сообществам.

Упадок сельской социальной инфраструктуры и сельское расслоение. Указанное расслоение привело к поляризации сельхозпредприятий. На дне можно видеть медленно умирающие бывшие коллективные хозяйства, а наверху – быстро растущие предприятия[484]. На первых порах ведущую роль в трансформации сельхозпредприятий играли бывшие главы коллективных хозяйств вместе с колхозно-совхозными элитами, которые пытались собрать у себя земельные паи и взять под контроль хозяйства. Позднее на земельный рынок вошли несельскохозяйственные инвесторы, включая зарубежные компании. Это привело к образованию агрохолдингов, которые стали доминировать в некоторых регионах.

Практики советского симбиоза также претерпели изменения[485]. Упадочные хозяйства сохранили и усилили свою прежнюю функцию ресурсной базы для работников. Неспособность вести эффективное производство и, как следствие, обеспечить своих работников приемлемым уровнем доходов, привела к негласному неформальному соглашению: ресурсы в обмен на лояльность. Напротив, руководство успешных хозяйств старалось прекратить патерналистский симбиоз (в том числе мелкое воровство, которое было так распространено еще в коллективных хозяйствах) и перейти на новые капиталистические рельсы.

Немецкий социальный географ Петер Линднер описал этот процесс расслоения с помощью понятия «репродуктивные круги», введенного Энтони Гидденсом[486]. Он считает, что экономический успех или неудача усиливается соответствующей логикой акторов (которую можно грубо разделить на два типа: патерналистскую и капиталистическую), мотивами и действиями руководства, что приводит лишь к усилению расслоения между успешными и проигравшими или, по крайней мере, к его воспроизводству. Тем не менее бескомпромиссная логика свободного рынка может угрожать социальной стороне сельской жизни.

Муниципальная сфера полностью перешла на баланс местных сельских администраций. Большинство только что реорганизованных в ходе реформ сельхозпредприятий были рады избавиться от социальной инфраструктуры, чтобы уменьшить нагрузку на свой бюджет. Тогда многие хозяйства находились в кризисе, так что они пытались урезать любые издержки. Это обозначило очевидную и острую проблему: у большинства местных администраций банально не было денег на поддержание социальной сферы.

Неэффективные хозяйства сохранили советскую патерналистскую логику во взаимоотношениях с домохозяйствами и муниципальными администрациями. Проблема этих предприятий состоит в том, что у них не хватает ресурсов для выполнения своих социальных обязательств. А что можно сказать об успешных предприятиях? Переключились ли они на рыночную логику и, следовательно, перестали замечать нужды сельских сообществ? Мы утверждаем, что этого не произошло. Но в отличие от отсталых хозяйств, чья функция состоит в том, чтобы служить ресурсной базой для своих членов, развитые хозяйства ориентированы на экономические результаты и устанавливают иные формы взаимоотношений с сельскими сообществами.

Итак, процесс расслоения в постсоветском селе играет роль естественного отбора со всеми его «за» и «против». Поляризация сельхозпредприятий привела к поляризации соответствующих сельских районов. Независимо от успешности предприятий сельская социальная инфраструктура сильно обветшала. Сегодня она поддерживается как отсталыми, так и успешными хозяйствами, хотя в каждом из этих случаев с муниципалитетами установились разные отношения. Рассмотрим относительно успешные хозяйства, так как их мотивация менее очевидна и изучена, нежели мотивация хозяйств, находящихся в режиме выживания.

Эмпирические свидетельства из Белгородской области и Алтайского края представляют два варианта решения задачи по спасению сельской социальной сферы. Сперва кратко рассмотрим Белгородскую область как пример решения с помощью государства.

Белгородский вариант: государственная модель

Эта глава основана на результатах полевых исследований в Белгородской области, проведенных в 2010 и 2011 гг. Были собраны неформализованные интервью, групповые дискуссии, проведены наблюдения. Мы охватили максимально широкий спектр информантов: фермеров, менеджеров и работников сельхозпредприятий, чиновников, рядовых сельских жителей, работников социальных организаций (школ, поликлиник, детских садов, домов культуры и даже местных музеев).

Наша коллега из Новосибирска, Ольга Фадеева, которая принимала участие в этих исследованиях, была впечатлена белгородской моделью и в своей статье особо выделила ее нацеленность на диверсифицированное сельское хозяйство и успешную координацию разнообразных (и нередко разнонаправленных) интересов: государства, крупных агрохолдингов, мелких семейных хозяйств и сельских сообществ[487].

Общее впечатление от этих поездок сложилось однозначное: это очень централизованный регион с жесткой вертикалью власти. Местное руководство стремится стать чем-то вроде государства развития и уже добилось определенных успехов. Белгородская область демонстрирует прекрасные экономические результаты в сельском хозяйстве (в сравнении с другими российскими регионами), а главным локомотивом такого роста являются гигантские агрохолдинги. Правительство также уделяет пристальное внимание развитию социальной сферы села. Для этой цели в области работают разнообразные региональные программы.

Региональные программы. Областные социальные программы можно разделить на три типа: программы для домохозяйств, инфраструктурные проекты и программы для развития муниципальной сферы.

Примером первого типа может служить программа сельского жилищного строительства. Она подразумевает субсидии из областного бюджета тем, кто решит построить собственный дом в сельской местности. Областное правительство рассчитывает, что этот проект будет стимулировать людей переезжать из городских квартир в частные сельские дома и тем самым поспособствует популяризации сельского образа жизни и ослабит процессы урбанизации и сельской депопуляции.

Также нужно упомянуть о проектах сельской газификации и дорожного строительства. Белгородская сельская местность полностью газифицирована, что далеко не всегда можно встретить в России. Относительно хорошие (по российским меркам) дороги доходят до каждого сельского поселения, даже до самых маленьких и удаленных. Это тоже нетипично для российского села.

Программы развития муниципальной сферы села включают в себя строительство (или капитальную реконструкцию) ключевых социальных объектов. В Белгородской области это называют «кластерным» подходом. Типичный сельский кластер включает школу, детский сад (в деревнях они часто находятся в одном здании), церковь, кладбище, оздоровительный центр, дом культуры и т. п. Конкретный набор социальных организаций зависит от статуса поселения. Другой особенностью этого подхода является стандартизация: здания имеют типовой план и возводятся, что называется серийно. Это дешевле, но приводит к потере индивидуальности.

Все областные социальные программы идеологически подкреплены гранд-проектом «солидарного общества», сформулированным самим губернатором[488]. Под «солидарным обществом» он понимает сплоченное общество, объединенное общими целями, традиционными ценностями (т. е. традиционной семьей, религией и т. п.), доверием, сочувствием, патриотизмом, ответственностью. Эта общественная модель противопоставляется обществу потребления. Будучи идеологически романтичной, эта концепция, тем не менее, заключает в себе ряд конкретных политических инициатив и направляет мировоззрение бюрократии (мы видели эту губернаторскую брошюру на столах многих чиновников).

Эта концепция интересна прежде всего из-за ее акцента на социальной ответственности, в том числе во взаимоотношениях предприятий и сельских сообществ. Помимо социальных программ, осуществляемых непосредственно правительством, белгородское руководство старается вовлекать в сельское развитие бизнес. Местному бизнесу довольно трудно избежать участия в решении социальных проблем. Для мобилизации ресурсов частных предприятий местные власти используют стратегии торга (переговоров) и принуждения.

Отношения государства и бизнеса: принуждение и торг. Местные власти имеют весомый «дипломатический» рычаг при переговорах с бизнесом – землю, которую они в свое время скупили у населения, а теперь сдают в аренду местным агрохолдингам. Поэтому белгородское правительство может выдавить из области тех, кто уклоняется от социальных обязательств. Кроме того, правительство предоставляет частному бизнесу множество программ субсидирования и может исключить из них тех, кто нарушает местные правила игры. Тем не менее прямое принуждение применяется редко: правила понимают все. Поэтому принуждение дополняется торгом. Мы приведем живой пример того, как это работает.

Летом 2011 г. нам удалось присутствовать на еженедельном районном совещании глав населенных пунктов, которые отчитывались перед районным главой о текущей ситуации. Обсуждались наиболее острые проблемы. Все вроде как обычно, но вот присутствия там представителей местного бизнеса мы не ожидали. Причем они приходят на эти совещания каждый раз, еженедельно, в рабочем порядке. Возможны самые разные оценки такой практики (как негативные, так и позитивные). Мы не будем выдвигать оценочных суждений, этим примером мы показываем переплетение интересов деловых и властных кругов и демонстрируем один из механизмов координации этих интересов.

Итак, неформальные правила гласят, что участвовать должен каждый. Местные власти ожидают от бизнеса определенного уровня социальной ответственности. Действительно, когда мы посещали различные муниципальные организации (школы, детские сады, спорткомплексы, парки, пункты врачей общей практики и т. п.), то наблюдали присутствие местного бизнеса (крупного и мелкого, сельскохозяйственного и иного) в повседневной жизни этих учреждений.

В итоге мы можем сказать, что белгородская модель предполагает широкое государственное участие в отношениях между предприятиями и сообществами. Государство не просто является посредником в этих отношениях, но в значительной степени конструирует их. Совсем иные свидетельства мы получили из Алтайского края, где влияние государства заметно слабее. Здесь местные сообщества вынуждены искать иные пути выживания.

Алтайский край: путь снизу

Данные, собранные на Алтае, представляют то, что можно назвать «естественным» дарообменом в отношениях предприятий и сообществ. Это значит, что отношения выросли снизу, из взаимодействий между сельхозпроизводителями и местными сообществами, без вмешательства внешних сил, в том числе государства.

Мы посетили все типы сельхозпроизводителей: крупные предприятия и мелких семейных фермеров, наследников советских коллективных хозяйств и тех, кто попал под управление внешних собственников, никак не привязанных к местным сообществам, – везде они оказывают местным сообществам помощь.

Полевой этап в Алтайском крае проходил весной и осенью 2013 г. Здесь мы используем данные из одного района, собранные автором. Ниже мы рассмотрим пять случаев: неприватизированное государственное предприятие (бывший совхоз), ЗАО (приватизированный совхоз), агрохолдинг, сельскохозяйственный кооператив (приватизированный колхоз) и семейные фермеры.

Мотивы «спонсорства» со стороны менеджмента сельхозпредприятий можно грубо разделить на два типа.

1. Мотив заботы о работниках, которые являются соседями, друзьями, бывшими одноклассниками и т. п. Как правило, большинство работников на этих предприятиях жители близлежащих поселений. Часто руководство состоит из выходцев из тех же самых деревень, что и работники. Менеджеры считают работников «своими» (в противоположность «чужим»); поэтому увольнения случаются редко. Этот мотив не основан на экономическом расчете (к примеру, борьба за квалифицированный персонал), но, напротив, аргументируется самими акторами исключительно социальными причинами.

2. Мотив заботы о поселении в целом. Менеджеры помогают поселку, в котором они обычно сами живут и поэтому считают его своим домом. Даже если они родились в другом месте, но живут здесь уже давно, они идентифицируют себя с этим местом, чувствуют ответственность за людей. Нередко менеджеры помнят советские практики отношений предприятий и сообществ и высоко их ценят. Таким образом, можно сказать, что советское наследие еще живо и помогает сельским муниципалитетам получать дополнительную помощь от местных сельскохозяйственных предприятий.

Теперь мы покажем, как эти мотивы работают на практике и как они меняются в зависимости от внешних условий. Каждый случай, рассмотренный ниже, представляет особое сочетание экономических и социальных обстоятельств, определяющих природу и отличительные черты отношений между предприятием и сообществом. Все названия и фамилии мы изменили в целях анонимности. Мы также скрыли многие детали о наших респондентах, предприятиях и муниципалитетах.

Случай 1. Государственное предприятие в новых условиях. Первый случай описывает взаимоотношения между государственным хозяйством и муниципалитетом, который был создан как придаток хозяйства во время советской целинной кампании. Хозяйство сначала было совхозом и сумело избежать приватизации. Сегодня многие по-прежнему называют его совхозом. С самого начала предприятие замысливалось как научно-производственное, опытное хозяйство, и до сих пор оно контролируется московской государственной организацией, которая нанимает директора предприятия как наемного работника. С другой стороны, доход управленческого звена и работников теперь напрямую зависит от полученной прибыли, т. е. от успешности хозяйствования. Поэтому, если сравнивать с советским временем, можно сказать, что статус хозяйства и внешняя среда частично сохранились, а частично изменились. Мы оставим в стороне многие темы и сфокусируемся на центральном для нас вопросе: природе отношений предприятия и сообщества в современных условиях.

Наиболее драматичная перемена в этих отношениях произошла из-за того, что вся сельская социальная инфраструктура перешла в собственность муниципалитета. Теперь муниципалитет вынужден нести дополнительные расходы для поддержания ее в надлежащем состоянии. Но, подобно многим другим сельским муниципалитетам, у него нет на это средств.

Работа социальной сферы в значительной степени зависит от спонсоров, которыми являются предприятия в поселении. Они помогают в расчистке и ремонте дорог, водоснабжении, выделяют деньги на текущие нужды, организуют праздники. Иногда спонсоры жертвуют довольно крупные суммы. Например, церковь в поселке построена полностью на деньги одного уроженца села, бывшего главы района, а теперь довольно крупного предпринимателя.

Социальные организации сталкиваются с разнообразными трудностями, вызванными недостатком средств. Вот, например, история дома культуры в поселке. Здание построено в 1960-х гг. В настоящее время часть помещений сдается в аренду (фотоателье, магазинчик). В клубе проходят дискотеки (основная статья доходов), кружки пения, есть театральный кружок. Работают в клубе четыре человека. Руководство постоянно ищет спонсоров и иногда находит. Например, их главный спонсор (тот, что построил в поселке церковь) недавно организовал концерт (с приглашенными звездами) на центральной площади. Это довольно крупный предприниматель, владелец завода по производству подсолнечного масла; в поселке ему принадлежат магазин и кафе (единственное в поселке). Недавно он подарил клубу киноаппаратуру, вскоре планируется начать показ фильмов. Клуб смог даже в трудные годы реформ зарабатывать на дискотеках, когда по личным связям пригласили умельца, который бесплатно реанимировал музыкальную аппаратуру. Они до сих пор ее используют, хотя и планируют купить новую.

Ряд местных предпринимателей помогают сельской социальной сфере, но главным спонсором остается крупнейшее предприятие – бывший совхоз. Для любого сельского муниципалитета жизненно важно иметь «свое» крупное предприятие. Например, в деревне из соседнего района бывший колхоз в конце концов обанкротился и раздробился на несколько семейных фермерских хозяйств, которые тоже находятся на грани выживания. Это означает, что муниципалитет потерял все более-менее надежные источники средств: фермеры слишком малы, чтобы предоставлять помощь в достаточном объеме, да к тому же исчезла ресурсная база бывшего колхоза. В результате социальная инфраструктура там намного хуже, чем в данном поселке.

Бывший совхоз является социально ответственным в двух смыслах: он заботится о своих работниках и о поселке в целом.

Несмотря на текучку кадров, менеджмент предприятия старается избегать массовых увольнений. Например, предприятие держит дойное стадо, которое не приносит прибыли. Хозяйство обзавелось им еще в советские времена и сохранило его в непростые времена перестройки и рыночных реформ. Не сократили даже численность поголовья.

Стадо сохраняется по нескольким причинам. Во-первых, это требование московского начальства, которое хочет, чтобы хозяйство сохраняло статус «опытного». Во-вторых, это политика краевой администрации, которая выдает субсидии тем хозяйствам, которые держат дойное стадо. Однако, кроме указанных административных и финансовых причин, руководство просто не хочет выкидывать на улицу своих работников.

«– Но Вы его [стадо] держите почему? Потому что должны?

– Потому что должны (смеется). Потому что все-таки рабочие там у нас, 420 человек сейчас работают. В животноводстве много занято. Это [значит] – оставить людей без работы. Ну и все-таки в зимний период какой-то доход дает, хоть какой-никакой».

Тем не менее численность занятых постепенно уменьшается. Основная причина – переход на зарубежную эффективную сельскохозяйственную технику. Любая европейская или американская машина или агрегат может заменить несколько (а порой и десяток) российских аналогов. Несмотря на это, увольнений на предприятии не наблюдается. Вот отрывок интервью с агрономом:

«– Вот если не брать вынужденное сокращение из-за техники, Вы часто увольняли, увольняете работников?

– Работников мы, так скажем, стараемся не увольнять. Это, скорее, происходит естественным путем».

Под словом «естественный» агроном подразумевает, что текучка кадров происходит в основном по собственному желанию. Значительная часть тех, кто покидает хозяйство, стараются найти работу в Барнауле. Это общая тенденция: несельскохозяйственная занятость в городе, как правило, более предпочтительна, чем сельскохозяйственная занятость в деревне. С другой стороны, предприятие привлекает рабочую силу из депрессивных сельских поселений, где сельхозпредприятия обанкротились, люди вынуждены искать работу за пределами поселка (а иногда и района) и поэтому предъявляют меньшие запросы к условиям труда и зарплате. Таким образом, наше поселение оказывается как бы в середине трудового потока, берущего начало в депрессивных сельских районах и заканчивающегося в привлекательном региональном центре – Барнауле. Агроном так описал эту ситуацию.

«Ну, текучка кадров у нас как бы есть, потому что близость к городу сказывается. Понятно, что зарплата у нас (уровень зарплаты) все равно ниже, чем в Барнауле. Есть желающие, которые увольняются. Такой костяк механизаторов, он у нас сохранился. Были отдельные, которые уехали, там поработали, потом вернулись. В общем, сейчас у нас более или менее постоянный [состав] <…> С новичками… молодых очень мало приходит, т. е. все равно постепенно этот состав механизаторов… старший возраст повышается <…> Близость города очень сказывается. Все равно ищут они, что полегче, где полегче, где зарплата повыше. У нас много сейчас работников, которые приезжают из отдаленных районов <…> Особенно на животноводстве сейчас работают. Наших работников эта работа уже не устраивает».

Описанная ситуация является примером российской модели трудовых отношений, которая была широко распространена в кризисные 1990-е гг.[489] Помимо прочего, она подразумевает скрытую безработицу, совмещенную с задержками зарплат и вынужденными отпусками, нежеланием предприятий увольнять излишнюю рабочую силу даже в период жесткого кризиса и т. п. Здесь мы можем видеть, что и после кризиса данная модель частично сохраняется (с учетом сельской специфики).

Другая социальная забота предприятия состоит в предоставлении муниципалитету ресурсов для поддержания в рабочем состоянии социальной сферы. Как мы упомянули выше, такая форма взаимоотношений возникла в советской колхозно-совхозной системе. Тем не менее сегодня она претерпела некоторые изменения.

С одной стороны, руководство хозяйства осознает, что муниципальные власти сталкиваются с множеством проблем, которые в одиночку им не решить. У них просто нет на это средств. С другой стороны, менеджмент понимает, что предприятие не может помогать поселку в том же объеме, как в Советском Союзе, когда государственные субсидии были намного больше. К тому же, в отличие от совхозных времен, сейчас хозяйство спонсирует муниципалитет из своего кармана.

Менеджеры также отдают себе отчет, что в переговорах с муниципалитетом они являются сильной стороной. Муниципалитет может только просить и не способен дать что-либо взамен. Поэтому помощь со стороны хозяйства можно назвать даром (весьма условно, так как отсутствует ответный дар) или благотворительностью. Тем не менее эта помощь содержит элементы обязательства, потому что менеджмент понимает, что эти подарки являются скорее их моральной ответственностью, нежели абсолютно добровольным жестом. Ниже приведен отрывок разговора, где перемешаны все эти разнообразные мотивы.

«– Понятно, что от социальной сферы мы избавились когда-то, и сейчас муниципальным органам намного тяжелее. Помогаем, чем можем.

– А что просят в основном?

– Деньги просят, что еще просят.

– Они просят деньги на что-то или просто приходят: “Дядя, дай денег”?

– Допустим, на водоснабжение в поселке, в основном на водоснабжение.

– А что-то сделано было для водоснабжения?

– Таких кардинальных, допустим, чтобы там заменить водопровод <…> насосную скважину поменять <…> Латаем дыры, таких масштабных средств у нас, конечно, нет, чтобы там…

– Эта помощь получается добровольная или, скорее, вынужденно-принудительная? Как Вы ее оцениваете?

– Ну, наши же работники все-таки в поселке живут, поэтому стараемся.

– Хорошо. А муниципалитет как-то поощряет Вас за то, что Вы участвуете в социальной жизни таким образом?

– Как они нас поощрят? “Спасибо” и все. Где-то на каком-то мероприятии, если доброе слово скажут в пользу…

– Т. е. в ваших взаимоотношениях они просители, а Вы более сильная сторона? Можете дать [а можете не дать…]

– Да, мы более сильная сторона».

Теперь посмотрим на эти же самые взаимоотношения, но с другой стороны – со стороны реципиента. Мы смогли побеседовать с недавно избранным главой муниципалитета. Одной из его первых после избрания задач было налаживание отношений с местными предпринимателями.

«У нас со всеми договоренность есть, магазины отвечают за что-то. Мы вот таким образом определились сразу с начала моей работы, т. е. определенную территорию они убирают, т. е. на определенные объекты они делают отчисления свои, кто-то там помогает тому же клубу краской или еще чем-то. Другие вот магазины помогают детсаду, тот же снег с крыши счистить».

Можно видеть, что упомянутая помощь крайне невелика, так что вряд ли можно рассматривать эту ситуацию как непомерное давление на бизнес. Из всех проблем наиболее важной для местной администрации является проблема водоснабжения, так что обе стороны дарообменных отношений одинаково оценивают главную проблему поселка. Приведем слова главы муниципалитета.

«На наш поселок по всем технологиям должно быть минимум 4 скважины, у нас в наличии осталась одна в прошлом году, и та в аварийном режиме работала <…> Вот, благодаря помощи совхоза… они 400 тысяч выделили, районная администрация – там определенный процент, значит, и сельсовет. Ой, задолженность еще большая, не знаю, когда полностью рассчитаюсь <…> Система вся изношена, надо все менять».

Проблемы с оборудованием возникают постоянно и непредвиденно. Глава администрации сказал нам, что месяц назад в одном из поселков вышла из строя единственная скважина. Поселок на целую неделю остался без источника питьевой воды. Муниципалитет получил помощь от пожарных и МЧС, которые на своем транспорте подвозили питьевую воду в поселок. В конце концов администрация нашла деньги на ремонт. В другом поселении скважина тоже может сломаться в любое время.

Так что муниципальная администрация живет в ситуации нависшей угрозы. Изношенное оборудование может отказать в любое время. Администрация должна быть всегда готова отреагировать на вероятные происшествия. И они делают все возможное. Они ищут помощь от любого, кто готов чем-то помочь. Поэтому привлечение пожарных и МЧС вполне естественно в сложившейся ситуации.

Кроме решения неотложных проблем, местная администрация старается улучшить общую ситуацию. К сожалению, они могут себе позволить лишь небольшой ремонт для поддержания оборудования в более-менее рабочем состоянии. Но даже для этого они обращаются за помощью к местным предпринимателям, а в первую очередь к крупнейшему из них – бывшему совхозу. Глава муниципалитета понимает, что это не решение проблемы.

«– И как выкручиваетесь?

– Как выкручиваемся? Где-то с предпринимателями, где-то своими силами, но это не решение проблемы, понимаете?

– Вам по-прежнему помогает хозяйство?

– Да, хозяйство помогает, предприниматели помогают. Помогают, ну понимаете, нужна комплексная программа для того, чтобы вложить один раз деньги, сделать подключение».

Помимо главной проблемы водоснабжения, администрация сталкивается с мелкими ежедневными проблемами. Тем не менее их тоже надо решать, какими бы незначительными они ни были. А бюджет настолько мал, что не дает решить своими силами даже такие вопросы. И опять приходится обращаться к местному бизнесу.

«– Буквально, сейчас вот перед Вами, приходила, значит, директор школы № 1, и в субботу надо детей везти на выступление <…> района. А у меня обе машины стоят на приколе, в сельсовете нет денег, негде денег взять.

– То есть они исправны, на бензин нет денег?

– Заправить нечем. Вот она приходила, надо детей везти каким-то способом, ну вот сейчас буду обращаться либо в совхоз, либо к предпринимателям. Где-то надо 1,5 тысячи найти, чтобы проплатить и увезти ребятишек».

Способность жертвовать на социальные нужды зависит от экономического состояния местных предприятий. Муниципальное руководство четко это понимает. Например, в 2012 г. для местных предприятий было тяжелое время. На селе все это знали, так что бизнес мог снизить свою социальную нагрузку, и это было бы оправданно в глазах окружающих. Действительно, есть неявная, неформально определенная доля ресурсов, которую предприятие тратит на социальные нужды. Обе стороны взаимоотношений знают ее, или лучше сказать – чувствуют. Например, если поселковый глава попросит существенные ресурсы, то в будущем он будет стараться просить меньше. Кроме того, он постарается разделить бремя между всеми местными предприятиями согласно их возможностям. В разговоре глава муниципалитета использовал слово «совесть», когда описывал пределы оказываемой помощи.

«Но иной раз, знаете, из-за того, что взял сегодня, например, К 700 [трактор], завтра идти просить тысячу, уже иногда даже и совесть не позволяет. По предпринимателям идешь, еще где-то, как-то, что-то находим, решаем эти проблемы».

Итак, отношения между предприятием и муниципалитетом состоят из сложной смеси разнообразных мотивов, расчетов и чувств. Их трудно описать с помощью какого-либо одного термина. Перейдем ко второму примеру.

Случай 2. Приватизация с советским хвостом. Здесь мы остановимся на интервью с директором приватизированного совхоза (сейчас это ЗАО). Предприятие – преемник зерносовхоза, который просуществовал до 1999 г. Держался он долго, и даже сейчас нынешний директор ЗАО отрицательно относится к тому, как прошло акционирование. Он до сих пор является сторонником государственной собственности на землю.

«Я на сегодняшний день уверен и убежден и никто меня не переубедит, потому как я, ну, на себе это испытывал, земля должна принадлежать государству, не нужно никому раздавать. Аренда – столько-то лет, пожалуйста, но только принадлежать она должна государству».

Несмотря на приватизацию, предприятие сохранило производственные мощности и землю, т. е. никто не выделился. Собственность также значительно распылена, несмотря на некоторое перераспределение паев. Чаще всего перераспределение происходит за счет пенсионеров, которые хотят получить более-менее приличные деньги за землю, а не крохотные дивиденды. Кто-то из пенсионеров уезжает в город к детям, а свой пай продает.

Чем плохо перераспределение собственности, по мнению директора? Во-первых, выделения означают дробление хозяйства и снижение его устойчивости. Хотя выделиться довольно трудно[490]. Во-вторых, есть опасность прихода чужих собственников, которые перестанут заботиться о работниках и о селе. Помимо прочего, это может изменить отношения между предприятием и сообществом. Директор ЗАО сомневается в готовности внешних акционеров сохранить существующий уровень социальных обязательств. Освобождение от них будет тяжелым ударом для муниципалитета, так как это означает полную разруху всей социальной сферы, что в ближайшем будущем приведет к депопуляции и деградации сельского поселения.

По словам директора ЗАО, его предприятие ответственно за всю коммунальную и социальную инфраструктуру трех поселков, входящих в сельский административный округ. Отопление, вода, газ и т. п. – все на плечах предприятия. Отапливают как частные дома (так называемую старую часть села, которая не подключена к центральному отоплению), так и учреждения социальной сферы – школу, дом культуры, сельсовет, магазины. Мощности для оказания коммунальных услуг достались с советских времен (с совхоза). Сегодня ЗАО их ремонтирует, поддерживает в рабочем состоянии.

Для района такая ситуация – чтобы вся «социалка» оставалась на балансе предприятия – нетипична. Большинство предприятий в трудные постсоветские годы сбросили ее на муниципалитеты. Другой пример подобных сверхобязательств мы приведем ниже.

Поддержание коммунальной инфраструктуры не является единственным социальным обязательством основного сельхозпроизводителя. Недостаток средств вынуждает руководство местных социальных объектов (школа, дом культуры) обращаться за помощью к предприятию. Типичные просьбы все те же: мелкий ремонт зданий, бензин, ремонт оборудования, услуги специалистов предприятия (например, электрика) и т. п.

Нужно отметить, что оказание коммунальных услуг не приносит прибыли предприятию, а иногда даже убыточно. Например, водоснабжение прибыли не приносит, а отопление убыточно. Основная причина убыточности отопления – старое и неэффективное оборудование, но предприятие не может себе позволить его модернизацию. Поэтому директор признает, что коммунальные услуги являются довольно тяжелым, хотя и не смертельным бременем для хозяйства. Во-первых, как мы уже отметили, они не приносят прибыли. Во-вторых, коммунальные услуги не являются профильной деятельностью для сельскохозяйственного предприятия и тем самым отвлекают, распыляют ресурсы.

«Потому что для нас это тоже сложности. Во-первых, это не наше производство, как бы мы держим там людей, содержим. Это отвлечение средств от основного производства. Ни для кого не секрет, я не буду таить, что нам не хватает для развития средств».

«Вода да, на воде мы где-то в пределах ноль, чуть в плюс, ну мы это как бы не считаем целью. Мы стараемся, чтобы все-таки, чтобы жители наши, работники в основном наши. Тут других предприятий нет. Мы пытаемся цены, чтобы были на эти услуги как можно пониже. Канализацией занимаемся то же самое, ну я еще раз говорю, это тоже мы стараемся, чтобы все это было пониже».

Из приведенной цитаты становится понятным, что предприятие не рассматривает коммунальные услуги как бизнес-проект. Так что эта деятельность не приносит прибыли во многом потому, что предприятие само не хочет зарабатывать на этом. Более того, предприятие готово снизить тарифы за коммуналку, но правила этого не позволяют.

«– А как тарифы устанавливаете?

– На сегодняшний день мы тарифы не устанавливаем, то есть мы готовим, нам утверждают, как и везде в крае. Как правило, одни и те же, как для всех теплоснабжающих организаций. Конечно же, тоже, может быть это и не для записи, но для нас это не совсем понятно. Почему? Частное предприятие, мы производим тепло. Мы захотели, продаем его подешевле, нам это позволяет наше производство, потому что доля этого направления очень небольшая в нашем производстве…

– То есть вы готовы дешевле [продавать]?

– Мы готовы делать это дешевле, но мы этого не можем делать. Потому что тарифы установлены, будьте добры. Иначе тут же налоговая инспекция – вы, ребята, недоплачиваете, и пошло и поехало. Имея меньшую прибыль с этого направления, следовательно, мы недоплачиваем налоги. Все, будьте добры…»

Здесь налоги перевешивают соображения об общественном благе, а добрая воля наталкивается на формальное регулирование. Ситуация парадоксальна: предприятие, которое является ключевым фактором общественного благосостояния, никак не стимулируют для расширения его общественной деятельности, но, напротив, государство создает препятствия для социально ответственного поведения.

Почему же предприятие не хочет зарабатывать на оказании коммунальных услуг? Почему не хочет воспользоваться своим монопольным положением? Более того, его поведение прямо противоположно поведению монополиста. Здесь мы видим противостояние экономической логики и логики социальной ответственности. Тем не менее будет неверным рассматривать это поведение как абсолютно альтруистическое.

«Ну да, конечно, если подходить с точки зрения бизнеса, то конечно, если имеется производство, оно должно быть прибыльное… Но не нужно исключать тот факт (его мало кто учитывает), что все-таки мы живем в деревне. Деревня – это немножко другое, тут нужно учитывать, что это, во-первых, все-таки это люди, которым больше некуда идти – это первое. Второй момент – это все-таки, как бы, ну не хочется этим словом называть, но мы монополисты. Больше это никто не будет делать. Если даже мы прекратим этим заниматься – вряд ли кто-то будет этим заниматься».

Кроме альтруистических мотивов, мы видим здесь долгосрочный расчет, который учитывает взаимозависимость между хозяйством и поселком. Еще одна причина состоит в том, что акционерами являются в основном местные жители, которые понимают важность поддержания социальной сферы и голосуют соответствующим образом. Помогает и распыленная собственность, она позволяет учитывать множество голосов местных жителей, что было бы невозможно при концентрированной собственности.

После всего сказанного можно лучше понять, почему директор предприятия является противником привлечения любых внешних акционеров, особенно когда они могут захватить контрольный пакет акций. Дело не только в возможной несправедливости в отношении местных акционеров. По словам директора, главная опасность состоит в том, что чужаки могут угрожать поселку, привнеся с собой рыночную логику.

Случай 3. Приручение агрохолдинга . В третьем примере показана ситуация, когда рассмотренные выше опасения становятся явью. Ключевое предприятие в данном поселении – сахарный завод. В советское время вокруг него возникла так называемая новая часть поселения. Позднее завод был приватизирован, причем изначально акции распределялись среди трудового коллектива. Однако недавно сахарный завод был захвачен московским агрохолдингом, который назначил нового директора.

Для описания гигантских частных сельскохозяйственных предприятий, возникших на месте бывших колхозов или совхозов, Александр Никулин использует термин «олигархоз»[491]. Многие постсоветские коллективные хозяйства, которые Никулин называет «постколхозами», вошли в состав новообразованных агрохолдингов, зачастую основанных несельскохозяйственным капиталом. Этот капитал может иметь олигархическую природу. Никулин утверждает, что одной из ключевых слабостей олигархозов является недостаточная укорененность в жизни сельских сообществ, что может привести к негативным экономическим последствиям для самого предприятия. Вместе с землей и собственностью олигарх «покупает» и проблемы местного сообщества. Их игнорирование неизбежно ведет к коллапсу социальной сферы. Кроме того, стоит учесть, что сельская социальная сфера страдала от недофинансирования весь постсоветский период и, как правило, уже находится в полуразрушенном состоянии.

В описываемом нами поселке многие социальные объекты, построенные в советское время, заметно обветшали. В советский период здесь были больница и поликлиника с довольно хорошим оборудованием, в том числе машинами скорой помощи, и широким спектром специалистов (терапевты, педиатры, гинекологи, дантисты и т. п.). В 1990-х в социальные объекты ничего не вкладывали, не проводили даже косметического ремонта.

В 2000-х гг. начался процесс так называемой оптимизации. Он подразумевал, что сельские поселения должны были урезать свои расходы, закрывая «ненужные» или «излишние» социальные объекты. Этот процесс затронул многие области социальной сферы: медицину, образование, культуру. В результате больницу закрыли, и здание постепенно разрушается. Сейчас ради экономии на отоплении используется только половина здания поликлиники, доступны только самые простые виды врачебной помощи; за более сложным лечением надо ехать в Барнаул. Упомянутый процесс оптимизации затронул и другие области. Например, библиотека переехала в дом культуры, чтобы уменьшить коммунальные расходы.

Общее ощущение упадка социальной сферы выразила заместитель главы местной администрации. Она приехала в поселок в середине 1980-х гг. с мужем-горожанином, который был по-настоящему впечатлен условиями жизни на селе. По ее словам, село сильно деградировало по сравнению с советским периодом. Тем не менее поселок нельзя назвать депрессивным, его экономика развивается, ключевые предприятия находятся в хорошей форме. Получается своего рода парадокс: экономическое развитие происходит наряду с социальным упадком.

Упадок социальной сферы села усугубила смена собственника на сахарном заводе. Как мы сказали выше, завод перешел под контроль агрохолдингу со штаб-квартирой в Москве. Процесс концентрации собственности не прошел безболезненно для предыдущих собственников, т. е. для рабочего коллектива. Это был самый настоящий захват, когда завод был доведен до грани банкротства: он работал несколько месяцев в году, а работники, соответственно, не получали зарплату. Таким образом, работников вынудили продать свои акции новому собственнику. Смена собственности повлияла и на интенсивность социальных отчислений предприятия, хотя это и произошло с некоторой задержкой, только после прихода нового директора. Заместитель главы администрации так описала ситуацию.

«– Хуже стало. Раньше все держалось на этих предприятиях: сахарный завод и птицефабрика. Мы были “в шоколаде”. Перелом наступил года три назад. Нам стали выставлять счета по очистке дорог, за электроосвещение.

– Это вам их на баланс передали?

– Нет. Сахарный завод уже был “под Москвой” [– принадлежал москвичам]… Но [название агрохолдинга] закрывала на это глаза. Возможно, зависит от руководителя. Руководитель, который проработал здесь больше 20-ти лет, и, видимо, ему было доверие, и в финансовых вопросах ему было дано больше полномочий, поэтому он очень много помогал. Даже мало сказать, что “много”.

– Сейчас другой руководитель?

– Сейчас другой, молодой руководитель, он третий год.

– А они все приезжие, что предыдущий, что этот, они не местные?

– Тот был местный. Этот приезжий. У него супруга – наша местная, выросла здесь, родилась, [по направлению] от завода получила образование и вернулась на завод и привезла с собой мужа, он был специалистом, потом мастером, начальник смены, главным инженером, замом, а потом его утвердили на главу. Другой подход: молодой».

Здесь мы можем видеть сочетание организационных и личных факторов. Наиболее опасная комбинация для сельского сообщества – это внешний собственник плюс директор-чужак. Как раз это здесь и случилось, хотя и не сразу, а постепенно. Тем не менее оказалось, что ситуация не столь драматична, как ее описали в муниципалитете. Действительно, социальная сфера в селе не в лучшем состоянии, но и полной разрухи мы тоже не видели (бывает и хуже). Оказалось, что даже новый директор не отвернулся от нужд муниципалитета.

Как и в первом примере, нам удалось поговорить с другой стороной дарообменных отношений – новым директором сахарного завода. Действительно, он оказался человеком, который в своем стиле управления, речи и манерах пытается быть похожим на современного бизнесмена (или на свои представления о таковом). После разговора с ним мы отчетливо поняли, почему заместителю главы столь не просто найти с ним общий язык. Кроме того, несмотря на все его усилия, он больше напоминал русского помещика, нежели западного делового человека.

Тем не менее его мотивы оказались сложнее, чем о нем рассказывали в муниципалитете. Он, без сомнения, привязан к поселку и считает его своим домом. В самом деле, он живет там уже довольно долго, карьеру свою он сделал на сахарном заводе, а его жена местная уроженка. В разговоре он старался скрыть свои чувства, но они все равно были видны.

«– Вы уже считаете это родным селом?

– Ну да, конечно, а как же, где живешь…»

С другой стороны, что касается помощи муниципалитету, то здесь у него связаны руки, так как за непомерные траты придется отчитываться перед руководством (завод – член холдинга, где, по-видимому, довольно жесткая дисциплина). Отсюда его жалобы, что лично ему хотелось бы помогать больше, да никак. И тут же, как водится, он «переводит стрелки» на государство (он хочет налоговых послаблений).

«– Жители – половина наших работников, во-вторых, мы живем тут в селе, какая помощь? Хотелось бы побольше.

– Обращается администрация?

– Нет, как, обращается, конечно, администрация, куда ей обращаться еще? Не в полном объеме, вы же видите, вы же ехали, видели, как кругом все запущено.

– Была бы возможность, вы бы больше помогали, да?

– Конечно».

Даже при наиболее неблагоприятном для сельского сообщества случае – приходе чужого собственника и чужого директора – возможности для социального партнерства все равно остаются. Наши данные подтверждают утверждение Никулина, что зарождающимся агрохолдингам (олигархозам) волей-неволей приходится иметь дело с сельской социалкой. Иначе им будет трудно добиваться экономических результатов.

Случай 4. Фермеры: пределы личных интересов. Четвертый пример касается семейных фермеров. Мы провели групповую дискуссию с фермерами по теме, не связанной с взаимоотношениями предприятий и местных сообществ. Поскольку были затронуты вопросы государственной политики в сельском хозяйстве, фермеры стали раздражительными (это всегда случается, когда разговор заходит о государственной политике) и резко критиковали российское правительство. Тем не менее вопросы взаимоотношений фермеров и сообществ мы не обошли стороной, так как они возникли сами собой. Оказалось, что фермеры также оказывают помощь муниципалитетам и простым жителям.

Российские фермеры обычно считаются крайне индивидуалистичными, эгоистичными и не склонными к сотрудничеству. Глава одного сельхозпредприятия на Алтае сказал, что если у одного фермера будет плуг, а у другого трактор, то поле не будет вспахано ни у одного из них (они просто не смогут договориться). Кроме того, у фермеров меньше ресурсов и они менее устойчивы, чем крупные хозяйства. Выше мы описали ситуацию, когда распад бывшего коллективного хозяйства на несколько фермерских хозяйств привел к разрушению социальной инфраструктуры села. Так что от фермеров не особенно ждут, что они будут нести на себе социальные обязательства. Но на самом деле они это делают.

Как и крупным хозяйствам, фермерам нужно приспособиться к окружающей среде; иначе им будет трудно преуспеть. Ключевыми являются отношения с властью и рыночными контрагентами, но и взаимоотношения с местным сообществом также важны. Отношение сообщества к индивидуальным предпринимателям является очень важным фактором делового успеха. Фадеева считает, что изначально враждебное отношение сельчан к вновь возникшему классу индивидуальных предпринимателей потихоньку улучшается[492]. Согласно ее исследованию, сельские жители начали понимать, что они зависят от успеха фермеров, особенно если бывшее коллективное хозяйство приказало долго жить. Фермеры, со своей стороны, понимают, что они должны нести на себе социальную нагрузку обанкротившихся крупхозов, чтобы избежать проблем в своем собственном хозяйстве. Время от времени им приходится совершать экономически невыгодные поступки.

Собранная нами информация подтверждает выводы Фадеевой. Несмотря на экономические проблемы и бесконечную борьбу за выживание, фермеры жертвуют часть ресурсов сельским сообществам. Местные администрации постоянно просят их о помощи, и они стараются ее оказать. «А потому что в селе никого не осталось», – говорят фермеры, имея в виду, что не осталось никого, кто бы мог помочь. Они подписывают договоры социального партнерства и стараются их выполнять[493]. «Заключаем договоры и выполняем эти обязанности», – говорят фермеры.

Просьбы муниципалитетов в целом такие же, как и в предыдущих примерах: чистка снега, содержание кладбищ и т. п. Объяснение фермеров, почему они оказывают помощь, широко распространено в сельской местности.

«– А как же, т. е. вы и так все в кредитах и тут еще [помогаете]?

– А как это же? Это же своя деревня».

Другая сторона социального поведения фермеров – это их взаимоотношения с пайщиками, у кого они арендуют землю. «Мы им поставляем солому там, вспашка огородов, кормов, отходов, зерноотходов. Много чего». И все это бесплатно. Таким способом они поддерживают сельские домохозяйства. Эти отношения также имеют социальную сторону, хотя у фермеров здесь есть очевидный экономический интерес: сохранить за собой арендованную землю. В ситуации жесткой конкуренции за землю между фермерами можно ожидать с их стороны б?льшую помощь владельцам паев.

Как уже было сказано, большинство фермеров не способны предоставить помощь в том же объеме, что и крупные хозяйства. Они просто меньше и менее устойчивы по отношению к рыночным колебаниям. Тем не менее они, как и крупные хозяйства, не могут избежать социальных обязательств. Они предоставляют помощь муниципалитетам и домохозяйствам, особенно владельцам арендуемой ими земли. Таким образом, здесь мы наблюдаем пределы пресловутого фермерского эгоизма.

Случай 5. Административные барьеры. Последний пример напоминает второй, где вся социальная сфера поддерживается местным сельхозпроизводителем. В этом аспекте они похожи, хотя во втором речь шла о ЗАО, а здесь о кооперативе (СПК). Кооператив образовался на месте колхоза в 2000 г. Сейчас в хозяйстве около 100 учредителей и 200 работников (большинство – жители поселка).

Будучи кооперативом, хозяйство предрасположено принимать в расчет интересы сельских жителей, так как многие из них являются членами кооператива. Так что здесь можно ожидать естественное переплетение интересов сообщества и предприятия. Наши ожидания подтвердились, когда мы поговорили с председателем кооператива и с рядовыми членами.

Этот случай интересен для нас, потому что он показывает, как местные чиновники и формальные правила могут подрывать отношения между предприятием и сообществом и становиться препятствием для проявлений доброй воли местных сельхозпроизводителей. Ключевым здесь стал разговор с председателем кооператива. Оказалось, что, помимо прочего, кооператив за свой счет отапливает администрацию, дом культуры и школу. В ходе разговора обнаружилось, что недавно им запретили начинать отопление, пока не будут оформлены какие-то документы, хотя до этого они отапливали эти помещения 12 лет.

«Вот на сегодняшний день, да, вот до чего дошло наше федеральное законодательство. У нас есть реальная возможность заморозить школу и клуб. В этом году Федеральное законодательство вышло, закон вернее, что у нас лицензия есть на пожароопасные эти объекты. В этом году она закончилась, чтобы ее продлить, надо представить правоустанавливающие документы на клуб, на школу, на контору, на все помещения, которые отапливаются. Надо установить право собственности. То есть строил это все Иван Петрович, да. Хозспособом, никаких проектов, ничего нету, теперь, чтобы это восстановить, надо заплатить бешеные деньги. Вот из-за одной бумажки, да, чтобы нам продлили лицензию, мы сейчас должны выкинуть массу денег, которые можно было бы людям отдать. Сейчас платим за техническую экспертизу клуба и школы 60 000 руб. Все это на плечах СПК».

Председатель был действительно в замешательстве от такого абсурда. Он думал, что хозяйство все делает правильно, по совести, но его добрая воля наталкивается на странные требования. Возможно, сами требования и не являются абсурдными, но никто не пожелал помочь им с ними справиться, выйти из ситуации. Бюрократическая машина оказалась глуха.

«Вот в <…> вся социальная сфера передана администрации района. Они за это дело платят. А нам не платят ничего, мы вот топим школу и клуб, нам никто копейки не заплатил. А сегодня еще дайте нам денег, чтобы мы разрешили вам топиться».

Заключение: нерыночный ответ на рыночные угрозы

К процессу маркетизации отношений в постсоветском селе ученые проявляют определенный интерес. Например, О’Брайен и другие утверждают, что новые рыночные институты ослабили вовлеченность в коллективные действия[494]. Мы же рассмотрели другой аспект маркетизации – трансформацию социально ориентированных коллективных хозяйств в рыночно ориентированные частные предприятия. Мы показали, что, несмотря на рыночные реформы, местные сельхозпроизводители по-прежнему оказывают покровительство местным сельским сообществам. Эта практика имеет свои плюсы и минусы.

С одной стороны, она сковывает экономическое развитие предприятия, так как отнимает ресурсы. С другой стороны, она является, возможно, последним средством сохранить жизнь в сельской местности в отсутствие государственной поддержки. В этом смысле мы рассматриваем «устаревшее» советское наследие как способ смягчить слабости как государственной политики, так и рыночного саморегулирования.

Советские отношения между предприятиями и сельскими сообществами претерпели огромные изменения, но их морально-этическое ядро сохранилось, хотя мы должны отметить, что оно может сильно варьировать от случая к случаю. Отношения предприятий и местных сообществ в современном российском селе лежат между традиционной моральной экономикой и спонсорством рыночного типа. Их можно описать как смесь дара, пожертвования, расчета, эгоистического интереса и обязательства.

Как сказал один успешный и богатый фермер в Алтайском крае: «Попы жалеют и отпевают, хирурги безжалостно и цинично вырезают, сам стремлюсь находиться посередине – меж этими двумя методами»[495].