«Дым без отечества»*

«Дым без отечества»^*

Вышли две книжки: «Авантюристы гражданской войны» А. Ветлугина и «Дым без отечества» Дона-Аминадо.

Прочитал, и радуясь, и томясь. Радуясь потому, что оба истинно талантливые люди, не просто способные, т. е. умеющие приспособляться, а именно талантливые. А томясь в силу того, что обе книжки истинно эмигрантские, послереволюционные и вызывающие при чтении много побочных чувств, дум, воспоминаний.

Выражаясь высоким стилем, «волны революции» уже все слабеют, уже все больше оставляют на берегах горькие, сорные, едкие, жесткие следы. Обе книжки — разительные частицы этого уже совершающегося отложения.

От Ветлугина определенно тяжело.

Он немножко слишком смел и хлесток, но это неважно, это, так сказать, вневременные его недостатки, недостатки молодости, частной газетной работы, которые, вероятно, смягчатся, исчезнут, ибо, повторяю, он талантлив.

Гораздо важнее другое — то, что он «дитя своего времени».

Ужасную молодость дал Бог тем, что росли, мужали и остались живы за последние годы! И Ветлугин яркий пример среди них. В какой низости и жестокости жили подобные ему.

Какую почти противоестественную выдумку, какое неприятное спокойствие (пусть даже внешнее), какое разочарование во всем приобрели они! Сколь много (чересчур много) они видели, и сколько грязи, крови! И как ожесточились!

Какой-то евпаторийский раввин, к которому многие ходили судиться, всегда говорил (грустно и нежно) и спорщикам и свидетелям:

— И ты неправ, и он неправ, и они неправы. Идите с Богом. А нынешний Ветлугин всем говорит с ледяными глазами:

— Все вы черт знает что и все идет к черту. Недостаток ли это? Это большое несчастие, болезнь. Что будет с Ветлугиным? Надеюсь, что он изживет свою болезнь… Нет, далеко не все одинаково неправы. Нельзя стричь всех одинаковой машинкой под одну арестантскую «гребенку» (я не о «красных», конечно, говорю, — тех сам дьявол уже давно оболванил на каторжный лад)… Нужно, чтоб хоть иногда на ледяные глаза навертывались слезы…

Аминадо, человек иной формации. Но и его насквозь пропитала горечь, едкость — следы того, что пережили мы… «Пили мы Калинкинское пиво, говорит он, ездили на Воробьевы горы и, косясь на городовых, сладострастным шепотом декламировали:

«Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни…» Дорогой ценой заплатили мы за диких уток, синих птиц, орлов, кречетов, соколов и воронов, чаек, а наипаче за буревестников! «Был, говорит он,—

Был мужик, а мы: «о, грации!»

Был навоз, а мы — в тимпан!

Так от мелодекламации

Погибают даже нации,

Как бурьян…

Прошлое? «Декламировали», говорит он,—

Пили красное вино

И искали Незнакомок,

Возносились в облака,

Пережевывали стили…

Потом:

Жили, как свиньи, дрожали, как мыши,

Грызлись, как злые, голодные псы,—

И все-таки не бросали прежних навыков, — те из нас, конечно, которым Аминадо адресует свою «Писаную торбу»:

Я не могу желать от генералов,

Чтоб, каждый раз, в пороховом дыму,

Они республиканских идеалов

Являли прелести (кому и почему?).

Когда на смерть уходит полк казацкий,

Могу ль хотеть, чтоб каждый, на коне,

Припоминал, что думал Златовратский

О пользе просвещения в стране,

Чтоб даже лошадь ржала марсельезу,

В кавалерийскую атаку уносясь…

Настоящее? —

Псалмопевцы грядущей республики

И любимцы почтеннейшей публики,

Что ж, теперь вы довольны, не правда ли?

Только тише ходите по улицам,

Не болтайте в трамваях, в кондитерских,

Притворяйтесь бразильцами, чехами,

Но — ни слова о том, что вы русские:

Ибо третьего дня иль четвертого

Мы имели хоть призрак отечества

И за смутную тень полуострова

Нас терпели консьержки с консьержками,

А сегодня…

А сегодня: там, на родине —

Расстреливают щедро и жестоко,

Казнят за «ять» и воспевают труд,

Интеллигенция разучивает Блока

И пишет на машинке Ундервуд —

Здесь же, в Париже,—

Живем, скрипим да медленно седеем,

Плетемся переулками Пасси

И скоро совершенно обалдеем

От способов спасения Руси…

* * *

Тут мы можем жить и ждать,

Не бояться, не дрожать…

Тут жандарм с большим хвостом

И республика притом…

Здесь асфальт, а в нем газон

И на все есть свой резон…

Вишь, как в самое нутро

Ловко всажено метро,

Мчится, лязгает, грызет

И бастует — и везет…

###Сегодня нам остается одно: «будем жить и будем ждать…»

А чего же мы дождемся? Аминадо и насчет будущего улыбается очень едко и горько: опять, опять —

Вокруг оси опишет новый круг

История, бездарная, как бублик,

И вновь на линии Вапнярка-Кременчуг

Возникнет до семнадцати республик,

И чье-то право обрести в борьбе

Конгресс Труда попробует в Одессе… —

Тогда, о Господи, возьми меня к Себе,

Чтоб мне не быть на трудовом конгрессе!

Правда, наряду с чисто сатирическими стихами в книжке Аминадо есть и другие, почти чуждые злобы дня, — много легких, нежных и прелестных (и по форме и по чувству) строк: «Когда-то, говорит он,—

Пел рояль… Играли в фанты…

В зеркалах мелькали банты.

И убеждает самого себя:

Хорошо бы в море бросить

Всех, кто что-то проповедует…

Не ходить встречать Мессию

И его не рекламировать…

Не скулить о власти твердой

С жалким видом меланхолика,

Вообще, не шляться с мордой

Освежеванного кролика…

Но, повторяю, главное и в его книжке, поминутно озаряемой умом, тонким юмором, талантом, — едкий и холодный «дым без отечества», дым нашего пепелища. Только Ветлугин больше приобык (не слишком ли?) к этому дыму. Аминадо он ест глаза, иногда до слез.