2

2

Погоня общества за идеальным образом себя может принимать самые разнообразные формы; исстари возник целый набор социальных механизмов, с той или иной степенью успешности и полноты переводящих абстрактную тоску по желательному социальному устройству на уровень конкретных индивидуальных и коллективных действий.

Самый приземленный, самый государственный из этих механизмов — право. Приземленный — потому что оно уже не столько мечта, сколько цель, которая кажется государству вполне достижимой, вполне реальной уже сейчас, вполне реализуемой уже имеющимися в наличии средствами. И в то же время оно — парадный портрет, нарисованный, как негатив. Предусматривается наказание за убийство — значит, не должно быть убийств; предусматривается наказание за кражу — значит, не должно быть краж. И в то же время право, несмотря на всю сухость текста, стопроцентное воодушевляющее вранье. Потому что все своды законов, от Хаммурапи до наших дней, пишутся так, будто раскрываемость преступлений стопроцентна, будто стопроцентна эффективность пенитенциарных учреждений, будто следователи и судьи никогда не ошибаются и никогда не берут взяток за исключением тех случаев, когда их ошибки и подтасовки выплывают на свет Божий и подлежат уже специально для них предусмотренным наказаниям. От промежуточной стадии, на которой, собственно, живая жизнь и перетекает из момента совершения преступления в момент начала судебного разбирательства, кодексы, насколько возможно, абстрагируются. Это — непременное свойство любых попыток описать идеал.

Даже такой слабенький, жиденький, по горло увязший в реально существующем коллективном Я идеальный образ общества, какой очерчивают своды законов, всегда несет на себе мощнейший отпечаток породившей его культуры. Те действия окружающих людей, которых каждый человек опасается как чисто биологический объект, относительно немногочисленны — хотя именно они считаются преступными и подлежат наказаниям во всех правовых системах. Значительно более многочисленны и разнообразны действия, которые считаются преступными и наказуемыми только в рамках системы ценностей данной цивилизации. Которые, другими словами, задевают только данной цивилизацией выпестованные архетипы. Или, напротив, являются нарушениями тех норм поведения, которые данное государство в данный момент силком старается перевести из ранга искусственно придуманных в ранг инстинктивно совершаемых.

Например, в Китае в Средние века за ворожбу с целью снискать не заслуженное реальными поступками благорасположение родителей полагалась пожизненная высылка приблизительно на 1000 км из родных мест; ни много ни мало, такое же наказание предусматривалось за участие в заговоре на убийство (самое натуральное, ножиком или дубиной, а не колдовством каким-нибудь) императорского посланца. Будь такой запрет введен в теперешний УК России, даже самое неукоснительное его соблюдение вряд ли улучшило бы наше общество хоть на волос, вряд ли приблизило его к тому состоянию, которое мыслится как идеальное нами, в рамках наших представлений. И ровно так же вряд ли напугало бы европейцев введение, скажем, в наполеоновский кодекс статьи о расстреле за сбор недосжатых колосков с колхозных полей — за неимением при Наполеоне колхозов.

Чем выше в Сверх-Я — тем меньше связей с реальной, биологической и вульгарно-социальной действительностью и тем, следовательно, сильнее отпечаток заменяющей плотскую биологию бесплотной культуры на структурах, существующих в этой горней выси. Но именно эти-то бесконечно хрупкие структуры, уязвимые, почти нематериальные, как сверкающие на солнце паутинки, являются наиболее действенным… да что там стесняться в выражениях — единственным ненасильственным фактором, удерживающим человека вне и выше инфернальной круговерти животного царства. Подвешенный на этих паутинках, тяжко раскачивается над бездной род людской.

Даже правовые иллюзии и правовые идеалы требуют эмоциональной подпитки. Она обеспечивается максимально выгодным освещением работы правоохранительных органов — прессой, публицистикой, художественной литературой, детективным кинематографом и т. д. Суммарное воздействие этого многоуровневого потока может быть очень сильным, и оно остается таковым до тех пор, пока в силу каких-либо факторов не начинает восприниматься как вранье. После этого, мы прекрасно помним, плюс меняется на минус рывком. Всякое сообщение об успехе выворачивается массовым сознанием наизнанку и воспринимается как фиговый листок, которым бездарные, продажные менты тщатся прикрыть какой-то очередной провал, нам неизвестный, но наверняка случившийся; ведь если бы провала не произошло, то и сообщений об успехах не понадобилось. Никогда не спадающее до нуля стремление к идеалу неизбежно начинает требовать поведенческой реализации не на путях помощи системе, а на путях ее разрушения; и каждая новая порция информации, воспринимаемой как вранье — причем совершенно не важно, является она на самом деле враньем, или нет, — подпитывает не созидательный, а разрушительный потенциал, активизирует агрессию и страх.

Но, пока не произошел этот фатальный психологический перелом, эмоциональная подпитка попадает по адресу — и страхует от равнодушного отстранения, повышает активность, способствует сотрудничеству с аппаратом, словом, действительно, реально, на практике облегчает работу тех самых правоохранительных органов, от которых, не будь подобной подпитки, массовое сознание очень быстро отгородилось бы стеной совершенно естественной неприязни: ведь и впрямь же: пристают, отвлекают от дела, в душу лезут, а то и втягивают в какие-то совершенно меня не касающиеся дела, пугают, не ровен час, еще и статью навесят по ошибке или нарочно…

Что же касается переживаний и обусловленных ими поступков, которые не столь непосредственно связаны с государственной реальностью, завязанных скорее на индивидуальное и негосударственно-коллективное житье-бытье, то здесь роль поддержания оптимального баланса между различными уровнями психики и, в частности, поддержания идеалов и иллюзий в статусе не-вранья является еще более важной и необходимой. В традиционных обществах, как доказывал еще Карл Юнг, динамические равновесие между этими слоями поддерживается мифами, обрядами, ритуалами; из них с развитием цивилизации вырастает искусство, и к нему-то и переходит сия важнейшая функция. «Обманите меня… но совсем, навсегда… Обманите и сами поверьте в обман». Увы, даже самым мощным одномоментным воздействием нельзя сделать структуры Сверх-Я нерушимыми, подпитка должна быть постоянной. И важнейшим условием ее действенности, даже определенной гарантией того, что ее не будут воспринимать как вранье, является то, чтобы излучатель идеальных образов сам «верил в обман»; талантливейший Волошин очень точно это почувствовал и сформулировал.

Такие абстрактные виды искусства, как, например, музыка, способны лишь к осуществляемой довольно-таки загадочным, почти мистическим образом эмоциональной подпитке тех или иных устойчивых очагов возбуждения и аффектов. Литература же, наряду с использующими слова формами лицедейства, оказывает эмоциональное давление концентрированным воспроизведением конкретных жизненных ситуаций, поэтому, плюс к эмоциональной, она дает еще и мощнейшую адаптивную подпитку.