VI. Дневник

VI. Дневник

Когда за ним пришли, он отвел меня в сторону и сказал шепотом, поджимая босую, окоченевшую ногу:

— Там, в углу — дневник… так вы… того… продолжайте… Не так скучно, знаете…

Я заглянул ему в глаза. Как остро, как мучительно жадно хотели жить эти молодые, пытками затуманенные глаза, а за ними пришли. Тоненькая струйка судороги переливалась в крепко стиснутых скулах, шевелила запущенную, рыжеватую бородку. По грязному, черному от запекшейся крови уху — его страшно избили на допросе — ползла вошь…

Я кивнул головой, с бесконечной жалостью поцеловал его в высокий лоб, его увели. Увели туда, куда уводили всех обреченных — на широкий выгон у вокзала…

Дневник остался. Короткие, отрывистые фразы, нацарапанные мелким почерком на куске светло-лиловых обоев… Я не продолжал этого дневника — не мог, не хотел. Было больно думать о чем-нибудь в липком ужасе надвигавшегося конца, не хотелось касаться чужими, может быть, непонятными для него словами его светлой, мученической памяти…

Дневник остался нетронутым в темном, загаженном нечистотами углу (нас никуда не выпускали), но за долгие, томительные дни я выучил наизусть его страшные строки. Вот они:

23 нояб[ября] 20 г. Мелитополь — Перевели из предв. Есть не дают.

24 н[оября] — То же.

25 ноября — Четверть ф. хлеба и пять селедок. Почему пять? Воды нет.

26 [ноября] — Хлеба четверть, селедок сколько угодно. Воды не дают нарочно — сдыхай. Страшно мучусь.

27нояб[ря]— Вчера вынесли двух, сегодня полков[ника]. Сошел с ума. Кричал: еще селедочки, еще. Подумали, что притворяется, и выпороли шомполами, а он умер. У него трое детей в Киеве.

28-XI [ноября] — Всю ночь шел снег. Холодно, но мы страшно обрад[овались]. Когда не видно часовых, сквозь разбитые окна собираем снег, лед, сосульки. Полную рубаху набрал в запас. Буду сосать.

29 [ноября]— Был на допросе. Били. Вероятно, скоро рассгр[еляют].

30 [ноября] — Помяни его, Господи, ребенка Твоего, Сергея, мальчика — дроздовца. Убили его сегодня в сарае ревтриб[унала]. Когда уходил, дал мне записку отцу на клочке газ[еты]. Взял, но разве я выйду отсюда, милый?

Перв[ое] декабря — Опять шел снег. Днем ноги примерзают к полу, а ночью никто не спит — такая масса вшей. У многих образовались язвы.

2 [декабря] — Каждый день новые, и каждый день нет старых. Рассказывал Р., что в Симферополе пленных расстреливали на даче Крымтаева из пулеметов. Красноарм[ейцы] в конце отказались, за ними стали возить бочки с вином. Разве так можно, Господи?

3 декабря — Капитан Данилов перерезал себе горло стеклом.

4 декабря — Привели сестру милос[ердия] (вранг.). Ужасно похожа на тетю Иру. Думал — тетя. Нет, гораздо моложе, но сходство удивит[ельное]. Ее допрашивали и предлагали гнусные вещи, обещ[али] выпустить. Отказалась, плачет. И нечем помочь.

5 [декабря] — С ужасом думаю: может, и Олю где-нибудь… Не надо ничего.

6 декабря — Сегодня именинник. Снилась Волга и почему-то Оля верхом на верблюде. В этот день у нас бывало так шумно. Ночью пели на реке.

7 [декабря] — Допрос, какую-то анкету давали заполнять. Солгал я, но, должно быть, нескладно. Сказали, что послезавтра в расход. Издевательство.

8 декабря 1920 — Пробовал стеклом; ничего не вышло, только обрезался. Данилов, так тот — сразу, а мне не под силу. И потом, страшно жить хочется. Думаешь все, думаешь. Скверно. Все такие чудесные дни вспоминаются. Как будто их и не было. Иногда даже кажется… Ничего мне не кажется… Ты помнишь, как ты в прошлом году потеряла в Ростове муфту? Глупая…

9 дек[абря 19] 20— Помяни мя, Господи. Пришли.

^{(Русские вести. 1922. 7 ноября. № 117)}