Новоорлеанский дневник
Новоорлеанский дневник
Благодатное место Новый Орлеан. Зима, а тепло. В Нью-Йорке снег, а около здания Новоорлеанского уголовного суда заключенные подстригают траву. В воде Миссисипи днем отражается вовсю работающее солнце, а по ночам — огни натужно шумящего пивного завода и неоновая надпись на его крыше «Дом пива Джэкс». По вечерам, правда, прохладно, и зазывалы во Французском квартале, как извозчики, бьют себя по бокам рукавами демисезонных пальто, кричат охрипшими голосами: «Заходите, заходите! Лучшие девочки в городе!» В барах подают свежие устрицы с пивом. В манерно грязном и захламлённом зале «Презервейшн-холла» играют гениальные негры-старики, могикане джаза диксиленд, обутые в домашние шлёпанцы.
Разгар туристского сезона.
Я в том же мотеле «Капри», что и тогда, когда впервые приехал в Новый Орлеан, чтобы писать о предварительном слушании дела Клея Шоу. В отеле ничто, кажется, не изменилось. Как и тогда, сдаем с моим другом Сергеем Лосевым фотокамеры портье, потому что, хоть окружной прокурор Джим Гаррисон и весьма авторитетен в Новом Орлеане, хотя за время его длительного пребывания на этом посту не осталось нераскрытым ни одно убийство, фотоаппарат стянут, конечно, за милую душу. И фотопленку. И авторучку стянут в этом (и не только в этом) очень удобном и очень чистеньком мотеле «Капри», с двумя голубыми плавательными бассейнами и прелестными обогревателями, нежные лучи которых направлены на стульчаки в ванных комнатах.
Здесь, в мотеле «Капри», соблюдаются те же предосторожности, что и раньше. В уголовном же суде, где слушается, ныне дело Клея Шоу, изменилось многое. Здание, построенное 40 лет назад, конечно, всё то же — серое, тяжелое, почему-то с итальянскими фашинами при входе, с выразительными надписями на фронтоне: «Закон — порядок» и «Правительство закона, а не людей».
Но вот предосторожностей в суде значительно меньше
Наши документы оформляет парнишка лет двадцати — тонкий и легкий. На нем застиранная безрукавка, сатиновые синие брюки и далеко не новые матерчатые тапочки. Насвистывая какую-то песенку, он быстро заполняет для нас анкеты, записывает наши имена в книгу, присваивает нам номера 65 и 66.
На руке пониже локтя у него вытатуировано слово «Линда». Ниже изображен крест. И под ним ещё одно слово — «Восстание». Означает ли это, что непокорная Линда подняла восстание против владельца татуировки или что парнишка поклялся до смерти ходить в мятежниках против своевольной Линды, — неизвестно. Но зато на плечах застиранной безрукавки совершенно недвусмысленная и очень понятная надпись, сделанная черной краской через трафаретку: «Новоорлеанская тюрьма».
— Вы действительно из русской газеты? — спрашивает парнишка с интересом и, получив утвердительный ответ, удивленно качает головой.
Мы садимся на скамейку, и парень в тапочках фотографирует нас. Через три минуты снимки (цветные) готовы. Он прогоняет их через какую-то машинку, и они, запечатанные теперь в твердый прозрачный полиэтилен, становятся нашими документами.
Я не могу удержаться от вопроса:
— Вы заключенный?
— Да, — отвечает парень охотно. — Осталось сорок восемь дней. А приговор был — год. За попытку ограбления.
Он проверяет выправленные нам документы, остается ими доволен.
Спрашивает вежливо: «Не хотите ли кофе?»
Документы подписывает шериф, которого мы знаем по нашему первому визиту, — Луи Хайд. Симпатичный молодой, немного грузноватый человек, в белой рубашке и с небольшим пистолетом на боку.
— Всё спокойно, — объясняет он. — Нет никакого ажиотажа. Это не то что тогда. Поэтому мы не так тщательно охраняем. Если на этот раз назначат последнего присяжного заседателя, тогда, быть может, Джим Гаррисон выступит с обвинительной речью. Из этой речи станет ясно, хочет ли он доказать только, что в Новом Орлеане был заговор с целью убийства президента Кеннеди, или намеревается вскрыть непосредственную связь заговора в Новом Орлеане с убийством президента Кеннеди. Вот после этой речи, возможно, многое переменится: снова возникнет интерес. И тогда придется увеличивать охрану. А пока тихо и спокойно.
У входа в зал всё же обыскивают. Не так тщательно, как раньше, но обыскивают. А вот ультрафиолетовую незаметную для глаза и несмываемую печать на ладонь не ставят. Всё проще и спокойнее. Только циклопический глаз телекамеры по-прежнему смотрит на вас, внимательно и строго.
Знакомые лица судебных стражников в зале. Знакомый крик над ухом:
— Па-арядок в суде!
Делать в зале пока нечего.
На капоте машины, на улице у здания суда, свесив вниз ноги, сидят два скучающих телеоператора.
— Ну как? — спрашивает нас один.
— Пока ничего.
Они вздыхают. На сиденье машины мы видим книгу, на обложке название — «Заговор».
Уходя, мы слышим, как один оператор говорит другому:
— Это будет самая большая липа, которую толь ко можно себе представить.
— А я тебе говорю, что это будет самый большой скандал в Америке за многие десятилетия…
Имя Джима Гаррисона — прокурора Нового Орлеана, не раз попадало в заголовки газет. Несмотря на протесты довольно влиятельных бизнесменов Нового Орлеана и мэра города, окружной прокурор всерьёз занялся чисткой знаменитой новоорлеанской Бэрбэн-стрит от дельцов чёрного рынка, сутенёров и проституток. У него были конфликты с местной полицией, с местными судьями. И каждый раз он выигрывал борьбу, показаз себя человеком решительного и независимого характера и высоких профессиональных способностей; за время пребывания Гаррисона на посту прокурора в его округе не было ни одного убийства, виновники которого остались бы безнаказанными.
За Джимом Таррисоном, бывшим лётчиком-истребителем (во время второй мировой войны), укрепилась в Новом Орлеане слава человека, который «крупно вершит крупное» и вряд ли начинает трудное дело, не будучи уверенным в его успехе.
Гаррисон прикоснулся к далласской трагедии через несколько дней после убийства Джона Кеннеди. Он арестовал тогда, в Новом Орлеане некоего Дэйвида Ферри, который, по данным Гаррисона, был знаком с Освальдом и даже обучал его обращению с винтовкой, снабженной оптическим прицелом. Тогда Гаррисона насторожило то обстоятельство, что вечером 22 ноября 1964 года, когда вся страна напряжённо следила за телевизионными передачами из Далласа, Ферри неожиданно уехал на автомашине из Нового Орлеана в Техас.
Однако агенты ФБР сразу же отобрали Ферри у Гаррисона. И очень скоро, может быть, слишком скоро, сообщили комиссии Уоррена, что Дэйвид Ферри не имеет никакого отношения к убийству Кеннеди. Самого Ферри в комиссию не вызывали. Текст беседы с ним агентов ФБР не вошел ни в один из 26 объёмистых томов доклада комиссии.
И вот спустя ровно три года Гаррисон решил самостоятельно, на свой страх и риск заняться расследованием убийства Кеннеди. У него были на то формальные права, так как Освальд долгое время жил в Новом Орлеане. Гаррисон создал группу из десяти самых способных своих сотрудников и принялся за работу, держа её в строгой тайне. Однако полную тайну сохранить не удалось. 17 февраля 1967 года местная газета Нового Орлеана, сообщила о расследовании, которое ведут окружной прокурор и его люди. Газета даже назвала имена нескольких людей (в том числе, и Дэйвида Ферри), которых прокурор допрашивал в связи с этим делом.
Весть подхватили американская печать, радио, телевидение. Гаррисон вынужден был признать: да, он ведёт расследование, да, у него есть доказательства о существовании заговора, но теперь, в связи с шумихой, аресты придётся отложить, возможно, на несколько месяцев.
Прошло всего пять дней, и Дэйвид Ферри, одна из ключевых фигур в расследовании Гаррисона, был найден мёртвым в своем доме. Сразу возникла мысль об убийстве. Однако следов насилия на теле Ферри не обнаружили. Не удалось найти и следов яда. Врач, делавший экспертизу, утверждает, что Ферри умер от кровоизлияния в мозг. Сам; Гаррисон уверен и утверждал это несколько раз на пресс-конференциях, что Ферри покончил с собой. Доказательство тому записка, которую нашли в доме Ферри. В ней говорится следующее: «Уйти из этой жизни для меня — сладкое избавление. Я не нахожу в ней ничего привлекательного, а наоборот, только отвратительное».
В газетах сразу появились предположения, что теперь, конечно, Гаррисон воспользуется смертью Ферри и заявит, что по вине газет лишился главной фигуры в следствии и поэтому, мол, дело сорвалось. Однако вопреки этим намекам Гаррисон продолжал держаться твердо. Через некоторое время окружной прокурор объявил, что, по имеющимся у него данным (показания свидетелей), незадолго до убийства Джона Кеннеди, в Новом Орлеане в доме Дэйвида Ферри обсуждался план покушения на жизнь президента. В этом совещании принимали участие Ли Харви Освальд, Дэйвид Ферри и известный новоорлеанский промышленник Клей Шоу. Окружной прокурор возбудил против него судебное дело. Большое жюри присяжных на предварительном слушании дела весной 1967 года пришло к выводу, что у прокуратуры есть для этого достаточные основания.
…Ланч подсудимому Клею Шоу обычно подают в небольшую комнату на первом, этаже Новоорлеанского уголовного суда, что рядом с кабинетом окружного шерифа. Душистый, белый, с хорошо прожаренной корочкой хлеб, ветчина, молоко или кофе.
Клей Шоу не любит ланчевать в одиночестве. И поэтому пресс-секретарь шерифа, очаровательная миссис Нина Салзер, каждый раз приглашает к нему кого-нибудь из прессы.
Нет, нет, не для интервью. Согласно судебным регуляциям, подсудимый Шоу не имеет права делать публичные заявления о ходе процесса. Шоу просто не любит одиночества — так объясняет миссис Салзер. Вчера у него был корреспондент журнала «Тайм», перед этим кто-то из «Ньюсуик» и так далее.
* * *
Вчера миссис Салзер сказала нам, что мистер Шоу был бы очень рад видеть на ланче и советских журналистов.
Это приглашение, сознаюсь, произвело на нас странное впечатление. Но мы решили, что отказываться было бы непростительным журналистским промахом.
Прямой, негнущийся, он сидит за столом, на короткое время ланча отложив сигарету. В соседней комнате занимаются делом четыре его адвоката. «Быть подсудимым — дорогое занятие у нас», — говорит Шоу и улыбается.
Улыбка у него трёхступенчатая. Она начинается уголками губ. На полпути застывает, и ему требуется видимое усилие, чтобы ее продолжить. Губы подрагивают, сопротивляются, но преодолевают сопротивление, и улыбка на лице всё же вылеплена.
Но он ничего не может поделать с глазами. Они в постоянном напряжении.
Однако он шутит. Последняя его шутка облетела недавно весь корреспондентский корпус. Шоу рассказал, что на другой день после избрания Ричарда Никсона президентом США в доме некоей весьма богатой новоорлеанской вдовы собралась группа деятелей демократической партии, включая Шоу, чтобы обсудить, что делать теперь демократам, какой политики им придерживаться. Один из гостей вдовы обернулся к Шоу и спросил: «Ну-ка, скажите, Клей, как нам избавиться от Никсона?»
Журналисты слышали эту мрачную остроту из уст самого Шоу.
Беседе Шоу с нами, если приглядеться, тоже носила юмористический характер.
Я не могу рассказывать, что говорил нам Шоу касательно самого суда. Так было условлено. Но я имею право передать то удивление, которое мы испытали, узнав от Шоу, что он: а) согласен с очень многими положениями марксизма, кроме, пожалуй, учения о пролетарской революции; б) всегда считал себя либеральным демократом и согрешил в жизни лишь один раз, проголосовав за республиканца Эйзенхауэра; в) любил Джона Кеннеди, всей душой; г) на последних выборах был разочарован обоими кандидатами; д) предпочёл бы видеть президентом Юджина Маккарти, «хотя, конечно, Маккарти довольно странный человек».
Несколько наивная попытка завоевать симпатии двух русских журналистов закончилась совсем анекдотично.
— Мистер Уэггман, — сказал Шоу в конце ланча, поворачивая весь свой негнущийся корпус в сторону вошедшего адвоката, — не хотите ли вы дать моим гостям какие-нибудь советы?
— Какие советы, мистер Шоу?
— Ну, может быть, насчет того, что и как писать.
Губы мистера Шоу проделали трёхступенчатую эволюцию к улыбке.
Мистер Уэггман подождал немного, видимо желая узнать наше отношение к этому предложению, и сказал:
— Наверное, ваши гости не нуждаются в моих советах. Они сами знают, как писать…
* * *
Удивительное однообразие аргументов и насмешек в печати против свидетелей обвинения заставляет думать, что во время ланчей с другими корреспондентами Клей Шоу и его адвокаты не столь осторожны.
* * *
Процесс над Клеем Шоу продолжался несколько недель. Но всего сорок минут понадобилось двенадцати спокойным присяжным, чтобы вынести вердикт «не виновен».
На другой день две новоорлеанские газеты — одна чуть либеральнее, другая чуть консервативнее (обе принадлежат одному хозяину и помещаются на одном этаже одного здания) — вышли с редакционными статьями, требующими отставки; Джима Гаррисона, окружного прокурора Нового Орлеана.
За все время процесса Гаррисон лишь два или три раза появился в зале судебного заседания. Казалось, он потерял интерес к делу, которым так активно занимался более двух лет. У него просили интервью — он отказывал. Его ловили у входа в здание окружного суда, но он проникал туда одному ему известным ходом (загадка, которая до сих пор не даёт покоя журналистам, задевая их самолюбие).
Это дало немалые основания журналистам полагать, что Гаррисон раздавлен, сдался, поднял руки. И поэтому после вердикта присяжных и выступления двух газет для многих оказалось неожиданным то, что сказал окружной прокурор. А он сказал:
— Я ещё только начинаю борьбу!
Что за упрямый человек всё-таки Гаррисон!
Лично я не могу судить о нём достаточно компетентно. Я видел его не больше десятка раз, а беседовал лишь дважды: 45 минут в апреле 1967 года в его офисе в здании окружного суда и два часа у него дома в Новом Орлеане.
Поэтому я с большим интересом слушал то, что рассказывал мне о нем в Новом Орлеане известный американский юрист Марк Лейн, знавший Джима Гаррисона довольно близко.
— Он, конечно, человек своей системы. Но не совсем её продукт, — рассказывал Лейн. — Можно начать с того, что он был одно время агентом ФБР. Около года. Потом порвал с ними. Решил, что шпионить за людьми — занятие не для порядочного человека. Потом его — довольно богатого и известного жителя Нового Орлеана, занимавшегося юриспруденцией, — избрали окружным прокурором. В те времена прокуратура Нового Орлеана была коррумпирована до наглой откровенности. Адвокаты давали взятки помощникам окружного прокурора на глазах у всех, не скрываясь, прямо в коридорах здания окружного суда. Часть крупных бизнесменов города страдала от этой коррупции. Гаррисон должен был ее ограничить. И он с рвением принялся выполнять свою задачу.
Жизнь окружного прокурора круто изменилась в 1966 году, после встречи с сенатором Лонгом.
«Скажите, Джим, вы читали доклад Уоррена?» — спросил Лонг.
«Нет ещё, — ответил Гаррисон. — Но имел некоторое отношение к расследованию: через два дня после убийства президента я арестовал в Новом Орлеане друга Освальда, бывшего пилота Феррй. Там было кое-что весьма интересное, но я передал все сведения ФБР и больше этим делом не занимался».
«На вашем месте я прочитал бы доклад внимательно, — сказал Лонг. — Я глубоко сомневаюсь в том, что Освальд действовал один. В докладе это, во всяком случае, не доказано. А ведь до выстрела в Далласе Освальд несколько месяцев жил в Новом Орлеане. И вот что ещё, — добавил Лонг, — если дам, понадобится поддержка, можете на меня рассчитывать».
Лонг был тогда весьма влиятельным человеком — лидером демократического большинства.
Вернувшись в Новый Орлеан, Гаррисон внимательно прочёл все 26 томов доклада комиссии Уоррена. Его поразили многие противоречия, явные ошибки, заметные умолчания.
И он стал работать.
И странное дело, из конторы окружного прокурора не была ещё сообщена ни одна малейшая подробность по существу дела, ещё не известен был прессе ни один документ или свидетель, которыми располагали следователи окружной прокуратуры, но газеты, журналы, телевизионные компании уже заявили, что все, о чем говорит и будет впредь говорить Джим Гаррисон, — ложь, самореклама.
Насчёт, саморекламы первой написала газета «Нью-Йорк таймс». Ровно через неделю после того, как стало известно о самостоятельном расследовании Гаррисона, газета сообщила, что Гаррисон, конечно, преследует карьерные интересы: «добивается кресла губернатора Луизианы, сенатора в Вашингтоне и даже, может быть, вице-президента США».
— Реклама? — переспрашивает Марк Лейн. — Такая «реклама» может только уничтожить его, разрушить всю его политическую карьеру. Он мне сказал как-то: «Марк, я не знал бы никаких забот, если бы объявил, что Освальд — участник коммунистического заговора. Мне много раз намекали, что я должен „обнаружить“ коммунистический заговор. Вот тогда я мог добиваться любого кресла, вплоть до вице-президентского. Но, к несчастью для моей политической карьеры, заговор был организован не коммунистами, а антикоммунистами». Так обстоит дело с «саморекламой».
Вслед за этим крупнейшие американские журналы, еженедельные и двухнедельные, с тиражом от трех до восьми миллионов экземпляров, крупнейшие телевизионные компании с аудиториями по 20–40 миллионов человек обрушили на читателей и зрителей статьи с продолжениями и многосерийные программы.
В них доказывалось, что расследование в Новом Орлеане — «фарс», «выдумка», «бессмысленная затея», «заговор», «ярмарка», «контрзаговор» и тому подобное.
Газеты, радио, телевидение начали коллективно разрушать новоорлеанское расследование еще до того, как Гаррисон смог представить публике свои доказательства.
Кампания была направлена против личности самого Джима Гаррисона.
Приёмы были довольно простыми. В газетах начали печатать снимки Гаррисона, сделанные в момент, когда он мигал, зевал, сморкался, кашлял или, чихал. Создавался, так сказать, зрительный образ. Потом появились словесные намеки на то, что окружной прокурор в Новом Орлеане «психически неуравновешен». И наконец, опубликовали сообщения, что Гаррисон был в своё время уволен из армии по причине психического заболевания.
И это несмотря на то, что во время войны Гаррисон служил пилотом в артиллерийских войсках и демобилизовали его с почётом, наградив «Воздушной медалью»; несмотря на то, что никаких документов о «психическом заболевании» не было и нет.
Ему предложили созвать пресс-конференцию и опровергнуть ложь, но он отказался. «Если бы я отвечал на все обвинения в мой адрес, — сказал он, — мне не осталось бы ни минуты для работы».
Марк Лейн рассказывал мне:
— Несмотря на свой большой жизненный опыт, этот человек наивен и доверчив. Он не поверил вначале, что газеты и журналы сознательно и планомерно создают образ «психически ненормального Гаррисона». Потом, когда убедился, очень тяжело переживал. Приказал не приносить в офис журналы и газеты со статьями о нем, чтобы не расстраиваться. Но разве изолируешь себя от всего этого?
Его дети учатся в школе. Слышат насмешки. Приходят домой, плачут, рассказывают.
Звонки по телефону, угрозы. Он меняет номера телефонов. Всё равно узнают и снова звонят.
Он сказал мне как-то, — продолжал свой рассказ Марк Лейн: «Я рад, что раньше не имел представления, куда все это зайдёт и где я окажусь. Если бы знал, может быть, и не решился. Но всё произошло постепенно, шаг за шагом. Теперь же я рад, что вошёл во всё это…»
Наш разговор с Марком Лейном происходит в луизианском кафе на берегу Миссисипи. Официанты в длинных, почти до пят, не очень чистых фартуках — как половые в старом русском трактире — подают дамам в вечерних платьях отличный кофе с горячими пончиками. (У высшего новоорлеанского света и заезжих туристов считаемся хорошим тоном заканчивать вечер в грязноватом луизианском кафе, где сахарницы нанизаны на собачью цепь, накрепко вделанную в стену.)
Рядом фырчит вентиляторами большой пивной завод. На крыше огромная вывеска: «Дом пива Джэкс». В ста метрах от кафе притаилась Миссисипи. Ее нё слышно совсем. Только тянет свежестью…
Джим Гаррисон принял корреспондента Сергея Лосева и меня у себя дома в Новом Орлеане. В дверь кабинета, где мы сидели, то и дело заглядывали его многочисленные ребятишки, а белобрысая трёхлетняя дочка тут же играла с огромными, 46-го размера, отцовскими башмаками. Отец сидел за мирным письменным столом, на полках стояли книги (им собрана отличная библиотека по психологии фашизма), в комнате было очень мирно и уютно, если не считать тревожной ручки пистолета, торчавшей из кобуры на поясе хозяина и напоминавшей, что все в этой жизни не так просто.
— Сейчас, оглядываясь на прошлое, я понимаю наконец, как наивен был тогда, — говорил нам Гаррисон. — Я не представлял себе тогда, какую власть имеет ЦРУ в этой стране.
* * *
У нас были финансовые затруднения. Не хватало людей для ведения следствия. Поэтому, когда приходили люди и предлагали помощь, мы наводили о них лишь самые поверхностные справки, и если люди на первый взгляд казались честными, мы использовали их услуги. Представьте себе, приходит человек, который называет себя журналистом и даже показывает опубликованные в разных журналах статьи, подписанные его именем, и говорит: «Можете ничего мне не рассказывать и ничего не показывать — я просто хочу вам помогать». Ну как не принять?
Таких было несколько. Мы не сразу начали замечать, что между ними есть связь, единство, организованность. Честно говоря, я понял это последним, потому что привык верить людям. Потом обнаружилось, что они снабжали нас показаниями, которые уводили расследование в сторону. Запутывали следствие. Давали нам ложные нити и ложных свидетелей, которые могли лишь скомпрометировать всё дело.
Кроме меня в офисе работают только три следователя. Мы не могли разрываться на части. Нам привносили письменное свидетельство человека, будто бы реального человека с реальным адресом, с телефоном в телефонной книге и даже с оплаченным телефонным счётом, на его имя. А потом оказывалось, что это были лживые адреса и фальшивые счета. Ведь ЦРУ ничего не стоило снабдить своего агента фальшивым телефонным счётом.
В офис проникали разные люди. Один из них, был агентом довольно высокого ранга. Возможно, он руководил всей операцией против следствия.
Мы разоблачили его через несколько часов, после того как он начал уничтожать наше досье и почти сделал это. Он удрал на машине ночью. Остальные скрылись вместе с ним, как тени. Значит, они были связаны с ним.
Конечно, лестно, что представители одной из самых могущественных сил в мире — ЦРУ — так испугались меня, но это малое утешение. За два года они смогли похитить у нас почти всё досье…
…И вот, несмотря на это, Джим Гаррисон не бросил начатого дела. Продолжал его супорством и всей возможной энергией. Откуда он черпал силы, поддержку?
Что говорить, большую роль сыграли личные качества окружного прокурора.
— При всей их осторожности и дальновидности, — говорил нам Джим Гаррисон, — люди из ЦРУ совершили одну ошибку: часть своего заговора против Кеннеди они планировали на территории Нового Орлеана, которая подлежит юрисдикции моей окружной прокуратуры. Единственно, что я могу посоветовать им в следующий раз, — планировать свои дела в других городах, а не в Новом Орлеане, — и добавил с улыбкой: — Если, конечно, я еще буду тогда у дел.
Но окружной прокурор все-таки действовал не совсем один.
У него была поддержка сенатора Лонга (никто, правда, не знает, в чем конкретно она выражалась).
У него была поддержка так называемого «Комитета совести», куда входили 50 крупных дельцов Нового Орлеана, возглавляемых нефтепромышленником-миллионером Ролтом. Они финансировали следствие.
Его поддержали слова, сказанные публично ближайшим другом семьи Кеннеди кардиналом Кушингом: «Я никогда не верил, что Освальд действовал в одиночку. Я благословляю Джима Гаррисона на расследование».
Члены семьи Кеннеди не высказывались по этому поводу публично. На в одном из интервью Джим Гаррисон говорил, что Роберт Кеннеди с одобрением относился к следствию. Гаррисон, по его собственным словам, не ожидал от Роберта Кеннеди какой бы то ни было реальной поддержки, так как знал, что тот не мог себе этого позволить, не обезопасив себя предварительно президентским креслом. Что касается Эдварда Кеннеди, то лишь однажды в газетах промелькнуло сообщение (правда, неподтвержденное) о том, что сенатор в частной беседе, неодобрительно отозвался о расследовании в Новом Орлеане.
Марк Лейн даёт этому своё объяснение. Он считает, что Эдвард Кеннеди боится за свою жизнь: смерть двух братьев научила его быть предельно осторожным там, где дело касается интересов ЦРУ.
На поверхность океана американской информации не выплывали другие данные о силах, стоящих за спиной Джима Гаррисона.
Я пытался встретиться и взять интервью у одного из основателей «Комитета совести» — миллионера Ролта. Но тот отказался, сославшись на занятость.
Как рассказывал Лейн, Джим Гаррисон еще недавно не верил, что ему разрешат начать суд над Клеем Шоу. Однако, очевидно, он недооценил мудрость и опытность своих противников.
Ещё в июне 1967 года, когда в прессе раздались требования, чтобы министр юстиции США вмешался и прекратил расследование в Новом Орлеане, губернатор Луизианы Маккейтен заметил: «Если министр юстиции вмешается и остановит… это вызовет ещё большие сомнения (насчёт доклада комиссии Уоррена. — Г. Б.) не только в США, но и во всем мире…»
Один судья в Новом Орлеане, очевидный сторонник Гаррисона, объяснил мне всё дело так:
— Они решили, что лучше взорвать дело изнутри, чем задушить его снаружи. В конце концов, риск был невелик. Гаррисон приподнял завесу только над одним из уголков огромного заговора. Они без особого труда подорвали следствие. Поэтому и разрешили суд. Запретить суд, — значило бы косвенно признать вину. О, они проделали хорошую подготовительную работу. Казалось бы, двенадцать присяжных заседателей — независимые люди. Только они решают — виновен или невиновен. На первый взгляд — так. Но вспомните все те телевизионные передачи по всей главнейшим программам, вспомните все те журнальные и газетные статьи, фотографии и карикатуры, которые они читали и видели до того, как пришли в суд. Разве их не готовили исподволь? Разве вся эта кампания, кроме всего прочего, не была обработкой любых возможных присяжных заседателей?
Мне, иностранному журналисту, трудно занимать какую-то позицию по существу этого большого спора. Для того чтобы разобраться во всех перипетиях трагедии в Далласе и ее уголка в Новом Орлеане, нужны тысячи документов, которых нет у иностранного корреспондента, и время, которого тоже нет. Но доклад комиссии Уоррена, не убедил меня. В книгах, критикующих выводы доклада, я нашёл многое, что заслуживает серьезного внимания. Джим Гаррисон был первым критиком, у которого оказалась небольшая, но всё же власть в руках.
Я не взялся бы доказывать его правотуили неправоту.
Но должен сказать, что абсолютное большинство американских журналистов, с которыми я встречался в Новом Орлеане, будучи явными противниками Джима: Гаррисона, не верят целиком и в доклад комиссии Уоррена. У каждого на этот счёт есть свои сомнения.
* * *
— Что вы теперь собираетесь делать? — спросил я Гаррисона в конце нашей беседы.
— Продолжать. Мы сделали всё, что могли. Сейчас мы посмотрим, что еще можно сделать, и будем продолжать, — ответил он.