ВОЙНА ЗА ЛЮБОВЬ К ВОЙНЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВОЙНА ЗА ЛЮБОВЬ К ВОЙНЕ

Во-первых — любовь, во-вторых — война.

Р. Киплинг (1886)

Советский народ не только умеет, но и любит воевать!

К. Ворошилов (1939)

Как только я вышел во двор дома, куда мы переехали, ко мне подошел мальчик. «А вот у тебя дедушка кто?» — без предисловий спросил он. «Шофер», — даже с некоторой гордостью ответил я. «А у меня маршал», — сказал он. Это был двор дома № 3 по ул. Грановского (ныне Романов переулок). Мне было семь лет, ему тоже. Мы жили в подвале, они — в роскошных апартаментах дореволюционной постройки. Никаких классовых противоречий между нами — детьми — не было. Даже в гости ходили друг к другу. Хотя их дедушки были много красивее наших, чего уж там. Мундиры, ордена, парадные кортики и лаковые сапоги. Бывает штабная правда, бывает окопная. Так и здесь, возможно, бельэтажная и подвальная.

Так вот. Мне семь лет было, и во дворе я слышал, как две женщины — соседки из нашей подвальной квартиры — обсуждают третью, которая, наверное, была очень злая и вдобавок ужасно некрасивая. «А сама-то страшна, как Отечественная война», — сказали про нее.

То есть страшнее не бывает. Смелая народная метафора. Наверное, потому, что память о страшной войне была еще свежа. Я родился в 1950 году. Когда мне было семь лет, война была ближе и памятней, чем сейчас — августовский путч, не говоря уже о перестройке. Больше я ничего похожего не слышал. Ну, разве Окуджава: «Ах, война, что ты сделала, подлая». Кстати, эта песня написана ровно в том году, когда я услышал про страшную, как война, бабу — в 1958 году. Больше ничего плохого про войну как таковую, про войну как жестокий и необычный способ жить.

С 1947 по 1964 год Отечественную войну замалчивали. С 1965-го и по сей день — ее празднуют. Формально считается, что празднуют Победу в самой грандиозной войне истории человечества. Но получается, что Великая Победа озарила страшную войну своим праздничным сиянием. Война тоже стала Великой — и никому уже не объяснишь, что великий подвиг включает в себя непомерное страдание, горе, боль, смерть, пустоту и забвение. Миллионы людей не дожили не только до Победы над нацизмом, но даже не осознали того, что их смерть есть подвиг. Погибли в неведении своей исторической миссии, в непонимании своего героизма. И вдобавок остались безымянными: российские поля до сих пор полны незахороненных костей. Да и какая миссия у солдата, попавшего в окружение или раздавленного танком в первые дни, недели, месяцы войны? У мирного жителя, сгоревшего под бомбежкой? У ребенка, умершего от голода? Это жертвы войны. Их вспоминают, разумеется, но в контексте подвига, как будто бы они сознательно погибли ради Великой Победы, героически пали в бою. Это далеко не всегда так. Любой погибший герой есть в то же время жертва войны. Но не всякий человек, ставший жертвой войны, является героем. Сколько было героев, кстати? Речь не о тех, кто был награжден орденами и медалями, а о тех, кто шел в бой, зная, что идет на смерть. Ну, или так — воевал, зная, что он воюет и что может погибнуть, и не спрятался, не дезертировал, и вот — погиб.

Думаю, таких не больше половины.

А в половине случаев люди были просто убиты. По неведению, оплошности, жестокости или глупости. Их на войне убило, как говорят в народе. Для России— СССР эта половина — тринадцать с лишним миллионов человек. Целая небольшая европейская страна. Или Москва с приезжими. И вот их всех убило — не потому, что надо было победить (надо — это про солдат, отбивающих врага от Москвы или штурмующих Берлин), а просто потому, что случилась война.

Вот еще одна подлость войны, последняя, послепобедная, — все ее жертвы становятся героями. Их не оплакивают, а прославляют. А значит, войну не проклинают, а возвеличивают. Память о войне не наполняют скорбью, а украшают монументами, парадами, юбилейными медалями, фильмами, песнями, стихами, романами-эпопеями. И кумачом уличных плакатов, букетов и салютов. В День Победы по телевизору традиционно крутят «Освобождение». Красивый фильм, без дураков. Батальоны, полки и дивизии с птичьего полета. Ставка Сталина, бункер Гитлера. Владыки мира вершат свою великую игру. А человечки бегут и падают, на замену бегут другие человечки, такие же. Красиво, я же говорю. Не то что «Проверки на дорогах», «Сотников» или «Иди и смотри». Но даже нарочитое, назойливо-подробное, порой прямо-таки садистическое изображение растерзанных тел в недавних российских фильмах о войне перекрывается идеей великого подвига и великого геополитического смысла всех страданий человека и народа. Этика становится эстетизирующим инструментом. Ужасное становится прекрасным.

Вся художественная машина заставляет гражданина полюбить войну.

Конечно, умные люди скажут, что война и любовь неразрывны в нашей душе, как Эрос и Танатос. Наверное, они правы. В общем и целом правы, согласно законам высокой науки. Но я о другом. О простом и понятном.

Есть три точки зрения на войну.

Точка зрения простого, маленького человека, который погиб неизвестно (ему в тот момент неизвестно!) зачем и почему. Потому что владыки мира не договорились. Потому что так стасовалось и так выпало в исторической игре, недоступной взору и пониманию маленького человека. Вот он сидит в своем домике, и вдруг вой сирен, и падают бомбы, а уцелевших потом везут на сборный пункт и бросают в бой.

Точка зрения владык и их приближенных. Они ведут эту игру. Там бывают красивые стратегические комбинации — обмануть, заманить, а потом взять в клещи и начать перемалывать. Не забывая при этом усовершенствовать военную форму — погоны, петлицы, звездочки и крестики. Красота мобилизует, поэтому все должно быть красиво: и выправка, и форма, и парад, и историческая концепция.

Наконец, точка зрения простого человека во втором-третьем поколении. Он живет в победившей стране. Он уважает своих отцов и дедов. И он ни в коем случае не желает считать их жертвами войны. Героями — да. Жертвами — ни в какую. Даже если они были мирными жителями и погибли от бомб врага в первый час войны. Даже если они умерли от голода и болезней в эвакуации. И уж конечно, он не считает их жертвами, если они попали в окружение из-за неумелости, разгильдяйства или преступной гордыни руководства (не отвели войска от Киева и сгубили более полумиллиона человек из-за сталинских понтов, выражаясь по-нынешнему). Все равно он будет считать, что погибшие внесли свою лепту в победу. Вернее, ему будут это объяснять. А он радостно согласится.

И его можно понять. Во-первых, трудно принять душой, что твои отцы и деды погибли просто так, по нечаянности судьбы и глупости начальства. Наша культура глубоко телеологична. В ней заложено представление о некоей конечной цели, которая наполняет смыслом все происходящее. Это может быть скромная личная цель: свой дом, благополучные дети; может быть глобальная, всеобщая: Царствие Божие на земле, мировая революция или победа в войне. Во-вторых, в таких размышлениях простой человек волей-неволей, постепенно и неощутимо, становится на точку зрения владыки мира. И с этой точки его уже не сбить. Почти все разговоры о войне — особенно разговоры патриотические — ведутся как бы с позиции маршала, не ниже. Потому что генерал еще может различить отдельного человека, пусть хоть командира полка, с его личными болями и драмами. А маршал мыслит армиями и фронтами, у него задача — продлить стрелку на карте. Попробуйте сказать маленькому человеку, которому в жизни не приходилось командовать никем — ни пионерским звеном, ни двумя лаборантами, — попробуйте сказать ему что-нибудь о страшных и зряшных жертвах войны. В ответ он по-главковерховски наморщит свой неширокий лоб и изречет: «Такова была обстановка! Такова была стратегическая задача, и ее надо было выполнить любой ценой!»

Патриотические разговоры о войне ведутся с точки зрения руководства Генштаба.

А разговоры о войне, с точки зрения маленького, простого, рядового человека и солдата (т. н. «окопная правда»), сами собой становятся антипатриотическими. Чуть ли не предательскими.

Маленький человек не хочет быть предателем. Он хочет быть патриотом.

Поэтому он искренне сочувствует владыкам мира, вершителям истории. Он изо всех сил презирает таких же, как он, маленьких людей. Особенно тех, которые бесславно погибли. Потому что он не умеет жалеть. Его не научили, ему не подали примера: ни государство, ни литература, ни церковь.

Но вдруг получается незадача по типу когнитивного диссонанса. Маленький человек презирает жертв, но его отцы и деды, как ни крути, в половине случаев именно что жертвы. Те, которых на войне убило. Что делать? А вот что: зарубить себе на носу, что они на самом деле не жертвы, а герои. Ковали победу. Внесли свою лепту. Поэтому их надо не жалеть, не оплакивать, а прославлять.

Жалость индивидуальна: хочется сходить на могилку к дедушке. Слава безлична: можно возложить цветы к подножию монумента. Подразумевая, что эти цветы — и дедушке тоже, который лежит где-то не похороненный. Или под покосившимся обелиском, с которого украли медную табличку.

Такой вот печальный нравственный итог. Красивая и возвышенная война кинокартин и парадов заслонила некрасивую печальную жизнь. Что говорить о кино — я не помню ни одной книги, в которой война была бы представлена как величайшая народная беда: не борьба, не эпопея, не подвиг фронта и тыла, а именно как беда, несчастье, горе. Разве что Виктор Астафьев — но, боже правый, как его за это били и сживали со свету! А зря. Скорбь и сострадание — лучшие учителя. Они заставляют внимательно и трезво слушать, что нам в очередной раз обещают владыки мира и вершители истории. Заставляют прикидывать на своих, домашних весах, во что обойдется очередная военная затея власти.

Но вот недоверчивая трезвость народа меньше всего нужна владыкам и вершителям. Вот они и соблазняют маленького человека величием и красотой войны.

Идет война за любовь к войне. Из всех пропагандистских орудий людям внушают, что война — это красиво и возвышенно, даже когда больно и грязно. Маленький человек любит красоту и пафос. Поэтому данная война обречена на победу, к сожалению.

Написано весной 2010 года («Искусство кино», 2010, № 4)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.