КРОКОДИЛ И СТЕРВЯТНИК

КРОКОДИЛ И СТЕРВЯТНИК

Парламентская ассамблея ОБСЕ 3 июля 2009 года в очередной раз приравняла Сталина к Гитлеру. Или, если угодно, уравняла Гитлера со Сталиным. В очередной раз — потому что 25 января 2006 года ПАСЕ выступила с декларацией о необходимости осуждения тоталитарных коммунистических режимов. Смысл примерно тот же: нацизм осудили, теперь давайте осудим коммунизм. Это я про официальные международные документы, а вообще-то публикаций и выступлений такого рода — не счесть.

Конечно, «приравнивать-уравнивать» — затея странная. Можно приравнять резню новгородцев, учиненную Иваном Грозным в 1570 году, к Варфоломеевской ночи 1572 года. Или уравнять битву при Калке с битвой при Гастингсе, тем самым приравняв монголотатарское иго на Руси к норманнскому завоеванию Британии. В общем, резвиться на этой поляне можно долго и не без забавности.

Дело, однако, серьезное. Оно заключается вовсе не в том, что некие силы решили в очередной раз оскорбить Россию, а вернее говоря, ее правопредшественника — Советский Союз. Дело в том, что сама жизнь настоятельно рекомендует нам понять свое прошлое, а значит, самих себя.

С одной стороны, под эгидой нашего государства создается комиссия по борьбе с фальсификацией истории. Это не одобряют, над этим смеются. Особенно веселят (и одновременно чуть-чуть тревожат) попытки быстробыстро составить список «фальсификаторов» и отрапортовать в инстанции: борьба ведется! Но каковы бы ни были мотивы создателей и руководителей этой комиссии, сколько бы смехотворных циркуляров она ни рассылала, какую бы ерунду ни писали разоблачители исторических происков, все равно в сухой остаток выпадает острейшая необходимость познать самих себя.

С другой стороны, какие-то иностранные господа принимают юридически необязательную и исторически некорректную резолюцию о приравнивании сталинизма к гитлеризму. Можно, конечно, назвать их шутами гороховыми. Но лучше вспомнить, что в словах шутов всегда содержится если не правда-истина, то уж наверняка некие неудобные вопросы.

«Кто мы, откуда мы пришли, куда мы идем?» Значимость этих вопросов не зависит от того, кто их задал. «Кто ты?» Этот вопрос может задать друг и враг, умник и глупец, свой и чужой. Отвечать все равно придется. Потому что на самом деле этот вопрос человек рано или поздно задает самому себе. Кто я? Не получается промолчать или обиженно крикнуть: «Провокация!» Да, провокация своего рода. От латинского provocare — вызывать. Такой вот, значит, вызов. Надо суметь на него ответить. Самому себе, повторяю еще раз.

Итак, сталинизм и гитлеризм, или, чтоб избежать персонификации, германский нацизм и советский коммунизм. Чем они похожи, в чем их различие? Смешно, конечно, пытаться в крошечном (особенно если сравнивать с многотомными исследованиями) тексте ответить на этот вопрос. Я и не буду, тем более что ответ в общем-то ясен. Думаю, не только мне, но и большинству здравомыслящих людей. Дело именно в здравом смысле и простых моральных чувствах. Не надо исторических подробностей — бывают случаи, когда они неуместны. Устрашающие цифры и шокирующие факты только путают дело. Мериться миллионами уничтоженных людей или километрами построенных автодорог довольно-таки аморально, да и просто глупо, бессмысленно. Любую цифру можно аргументированно оспорить, противопоставить ей другую или просто задать убийственный вопрос «ну и что?».

Не в цифрах и фактах дело.

Гитлеризм и сталинизм (точнее, германский нацизм и советский коммунистический тоталитаризм) различны почти во всем. Разные масштабы во времени: двенадцать лет — и семьдесят два года, то есть полпоколения гитлеризма-нацизма и три поколения сталинизма-советизма. Разные пространства: компактная густонаселенная Германия и огромная, размазанная по всей Северной Евразии Россия — СССР. Разный уровень исторического развития: индустриальная Германия и деревенская Россия. Разные рамки национальной культуры: практически гомогенная (за исключением еврейской общины) германская Германия и имперский многонациональный Советский Союз. Отсюда — разные идеологические стержни: расизм у нацистов, классовая борьба у коммунистов.

И наконец, разные исторические судьбы. Вот главное, что мешает сопоставлять эти два режима. Разве можно приравнивать торжествующего победителя-освободителя к побежденному агрессору-поработителю? Гитлер, а не Сталин, устроил провокацию в Гляйвице 1 сентября 1939 года, Гитлер напал на своего бывшего сообщника 22 июня 1941 года. Так стасовалось и так выпало в исторической колоде, и этот расклад уже не пересдашь: всё, заиграно! Нацизм потерпел катастрофическое военное поражение, в первую очередь от коммунистического тоталитаризма. Ну, а коммунистический строй рухнул сам. Тихо, мягко и практически бескровно. Настолько мягко, что можно говорить не о крахе, а о быстрой и радикальной трансформации.

Итак: почти ничего общего, если рассуждать холодно и отстраненно. Но только почти. Есть некое главное сходство, которое бьет в глаза поверх всех различий.

Это сходство — несвобода. Не просто отсутствие свободы (да и кто в этом мире может назвать себя полностью свободным?), а доктринальное ее отрицание, издевательство над ней, глумление, публичное оплевывание самой идеи свободы. Порабощение личности. Репрессии как главный и практически единственный механизм социального управления. Государственный садизм. Лживость пропаганды. Опора на «низменную духовность» (об этом чуть далее).

Поняв это, немного иначе начинаешь смотреть на коренные идеологические различия между гитлеризмом и сталинизмом. Да, раса была куда более прочным клеймом, чем класс Славянин навеки унтерменш, еврей и цыган приговорены к смерти по факту рождения. А классовая идеология как будто предоставляла возможности перековки, добровольного перехода из класса эксплуататоров в класс трудящихся. Да, предоставляла, но именно как будто, в теории. На практике происхождение «из дворян» или «из попов» было почти таким же приговором, как расовая неполноценность у нацистов. Сокрытие в своей родословной отца-буржуя (или кадета, или, позже, троцкиста) при Сталине было равно сокрытию еврейской крови при Гитлере. С другой стороны, были «старые специалисты», которым позволялось жить и работать на благо рабоче-крестьянского государства; маршал Борис Шапошников в прошлой жизни был полковником царской армии. Но и Геринг говорил в ответ на упреки в потере расовой бдительности: «В моем ведомстве я сам определяю, кто еврей, а кто — нет»; фельдмаршал Эрхард Мильх был евреем по матери. С третьей стороны, чистокровный советский пролетарий мог быть обвинен в «буржуазном перерождении», а среди чистокровных арийцев вдруг выявлялись «евреи по образу мыслей и кругу общения». С четвертой стороны, жена-дворянка у революционного матроса — это было в порядке вещей, и никто ей классовую чуждость в строку не ставил: женщина-трофей. Но и при нацизме жены и мужья арийских мужей и жен тоже не отправлялись в газовые камеры, им дозволялось жить под защитой законного брака — тяжело, бесправно, унизительно, но все-таки лучше, чем смерть. В истории любого самого бесчеловечного режима есть куча человеческих подробностей и частностей.

В общем, истинным арийцам, как и стопроцентным пролетариям, жилось тревожно. Хотя оба режима подкармливали свою социальную базу. Советский Союз из бывших крестьян форсированно создавал городское население, рабочий класс. Я уже писал, что для недавних жителей нищих деревень сама по себе пролетарская городская жизнь 1930-х годов (зарплата, продуктовые карточки, жилье с центральным отоплением и водопроводом; школа, поликлиника) была огромным социальным взлетом, переходом от деревенской цивилизации к городской. В нацистской Германии подкармливание народа было куда более прямым и жирным: это была, наверное, единственная страна в истории, где во время войны простым людям жилось богаче и сытнее, чем в мирное время. Немецкий историк Гётц Али в книге «Народное государство. Грабеж, расовая война и национальный социализм» (2005) рассказывает, какими потоками шло в Германию награбленное на захваченных территориях добро — от золота и драгоценностей до мяса и куриных яиц. Оказывается, даже совестливый Генрих Бёлль посылал домой с фронта (!) продуктовые посылки и в письмах рассуждал об удобствах будущей немецкой жизни на колонизированных территориях.

Однако ни продуктовые карточки для советского рабочего, ни «млеко-яйки» для его немецкого брата по классу не были главным. Пропаганда и репрессии были важнее, как справедливо пишет Самсон Мадиевский; о книге Гётца Али я узнал в его обстоятельном критическом пересказе.

Но тут, как мне представляется, необходимо важное уточнение. Пропаганда не просто славила режим и позорила его врагов. Пропаганда кормила людей идеями расового (или классового) превосходства, идеями великой державы. Заветная историческая миссия и глобальные задачи страны — вот наживка, которую радостно проглатывали простые и небогатые люди по обе стороны великого противостояния коммунизма и нацизма. Готовность беззаветно трудиться и жестоко воевать ради фантазий о «земшарности», ради призрачного «счастья грядущих поколений», терпеть нищету, унижения, репрессии, саму смерть принимать как должное — ради чего? Ради великого государства, которое тебе лично, его воину и строителю, не даст ничего. А может и отнять. Но оно — великое, и его величие примиряет с личными тяготами и утратами.

Это я и назвал низменной духовностью. Духовность — потому, что эти блага в самом деле нематериальны, а в некотором смысле даже контрматериальны. Низменна же эта духовность потому, что она адресуется к агрессивным импульсам души, к детским мечтам о всемогуществе. Либо же, того пуще, включаются какие-то дочеловеческие, досознательные, стайные мотивы сохранения вида за счет отдельных захромавших особей. Так что бывает духовность, которая гораздо хуже, опаснее, кровожаднее самого пошлого материализма.

Возможно, обобщение слишком грубое, но: общество бывает мотивировано психологически или социально. Оно бывает нацелено на торжество великой идеи или на человеческое благополучие. Сделать материальное благосостояние великой идеей получилось очень ненадолго, в конце XVI века, когда протестантская этика сформировала дух капитализма. Великие идеи разрушительны, повседневный труд утомителен. Попытка объединить торжественную революционную взвинченность и рутинную прилежную работу была предпринята в обеих версиях тоталитаризма — гитлеровской и сталинской. Там и тут упорно и жестоко топтали человека, свободную личность. Но человек в конечном итоге победил — и там, и тут. Социальный мотив возобладал. Хотелось жить для себя и своих близких. А для этого нужна свобода. «Если дорог тебе твой дом», помните? Так вот: если дорог тебе твой дом, то сначала победи нацистов, а потом разберись с советской властью. Что и было сделано.

Итак, можно ли приравнивать сталинский режим к гитлеровскому? А можно ли сравнивать крокодила со стервятником?

Для меня, собственно, вопрос состоит вот в чем. Почему мы никак не можем ясно и недвусмысленно, без оговорок и экивоков, признать сталинский режим преступным? Независимо от гитлеровского. Отдельно. Без всякой связи друг с другом. Есть крокодил и есть стервятник — в равной мере неприятные существа. Зачем все время повторять: «Ваш крокодил стервятистее нашего, а наш стервятник — не такой уж крокодилистый»?