Свидетельские показания Румянцева Олега Германовича

Свидетельские показания Румянцева Олега Германовича

— Я выходил одним из последних. Офицеры из «Альфы» предложили мне: «Иди к Руцкому, скажи — не надо больше крови».

Я побежал к Руцкому. С ним были два его брата, личный телохранитель Володя, еще несколько человек. Оружие на боевом взводе, в глазах — готовность умереть.

— Скажи, Олег, как вел себя Руцкой? Вот в эти последние минуты? Скажи честно!

— Ну… Мне кажется, что это были минуты… Минуты мужества.

Небольшое отступление.

Так же говорили и про Хасбулатова. Я опрашивал многих, например девушек из пресс-центра, они его наблюдали постоянно. Все в один голос: вел себя мужественно, ни на минуту не потерял самообладания… Есть этому и косвенные доказательства. Прошло две недели после событий. До сих пор никакой информации из Лефортова. Судя по августу 1991-го, должны были бы показать на следующий день — маленьких, жалких, сломленных. Не показали ни одного кадра. Выводы?

A. Показывать нельзя, потому что узники могут сказать что-то не выгодное властям. Значит, пока не сломлены.

Б. Идет «обработка». Когда она будет закончена — покажут.

B. Узники ведут себя мужественно.

Опросив свидетелей, я получил ответ и на мучивший меня вопрос: почему Руцкой не застрелился?

Абсолютно правильно поступил. Застрелиться было бы трусостью. То, что он знает (а знает он много), рано или поздно понадобится стране. Что бы ни случилось — обязательно понадобится.

Не уйдя из жизни, он обрек себя на пытки. Под пытками я подразумеваю не побои в камере. Это он вынесет. Тот, кто побывал в плену у душманов, — вынесет.

Настоящие пытки — это унижения, которым подвергнут его газетные и телевизионные шавки.

Продолжим.

— …Я снова спустился вниз и вернулся к Руцкому вместе с полковником из «Альфы». Если не ошибаюсь, полковником Проценко. Он вел себя очень прилично.

Руцкой обнял братьев. Мне сказал: «Беги завтра на Совет Федерации, скажи им правду. Умоляю, скажи всю правду. Они тебя будут слушать». Да, и еще: «Позвони жене, вот телефон. Расскажи, как все было».

В дверях показался Коржаков, начальник личной охраны Президента: «Руцкой, на выход!».

Я вернулся в зал Совета Национальностей — забыл там сумку с важными бумагами. В сумке рылся вооруженный человек. Боже мой, какое счастье, что он забрал маленький газовый пистолет! Если бы потом у меня его нашли, точно бы убили.

Потом мы долго стояли на улице у главного входа, под гербом. Здесь дежурили два маленьких автобуса, но нас туда не сажали. Люди из «Альфы» что-то выясняли, поглядывая на нас. Один из офицеров сказал: «Жаль ребят, я бы их лучше отвез».

Раздалась команда: «Пошли вперед!». Мы двинулись направо, в сторону ближайшего дома.

Теперь я знаю, зачем им была нужна легенда о снайперах из Белого Дома. Чтобы оправдать мясорубку, которую они устроили во дворах и подъездах.

Мы подошли к дому, альфовцы отстали от нас. Из подъезда выскочил омоновец (или милиционер) с автоматом и заорал: «Ложись, сука!». Меня втолкнули в подъезд. Пьяная харя схватила меня за бороду: «Иди сюда, жидовская морда!». Трижды ударил меня лицом о колено. Потом меня обшмонали. Денег не было, забрали маленькое радио «Сони». Несколько раз ударили по корпусу, по почкам. Подъезд был сквозной, меня вытолкнули к выходу. Какой-то офицер (по-моему, это был офицер) шепнул мне: «Во дворе стреляют, бегите вон к тому подъезду!». Мы побежали к этому подъезду. Со мной рядом был художник, мы познакомились, когда выходили из Белого Дома. Помню, он говорил мне: «Олег Германович, если останемся живы, я должен написать ваш портрет».

Вбегаем мы с этим художником в подъезд, а там та же картина, тот же ад, только другой круг. Омоновцы бьют двух почему-то раздетых до пояса мальчишек. Совсем мальчишки, лет по семнадцать, не больше, — защитники Белого Дома. Одного так ударили автоматом по ребрам, что хруст костей был слышен.

Меня хватают и бьют несколько раз по яйцам. Я потом неделю кровью мочился, а в это время Починок объявил прессе, что я к нему за материальной помощью обратился. (С.Г. — Александр Починок — один из тех депутатов, кто первым убежал из Белого Дома, услышав, что перебежчикам обеспечены тепленькие местечки. Починок сразу получил пост заместителя министра финансов. Сейчас, кажется, собирается баллотироваться в новый парламент).

Прикладами нас вытолкали на улицу, во двор. Во дворе действительно стреляли. Не понятно в кого, но слышны были одиночные выстрелы. И тут мой художник побежал. Петляя, как заяц, побежал вглубь двора. Опять раздались выстрелы в той стороне, куда он побежал. У меня тоже было желание побежать. Но я подавил его, подумал — убьют.

Передо мной возник омоновец. Передернул затвор. Представь ситуацию: пьяный человек с автоматом, глаза, в которых нет ничего человеческого, у ног его, чуть сбоку, лежит чей-то труп. «Все, сука, прощайся с жизнью!» — сказал он, подходя ко мне. Два раза плюнул мне в лицо. Заорал: «Поворачивайся!». Я повернулся к нему спиной. «На колени!» И — очередь над головой…

Я лежал, не было сил встать. Видел краем глаза: из «моего» подъезда вышел депутат Шашвиашвили; его сбили с ног и стали пинать сапогами. Вышел депутат Фахрутдинов. Как будто с заседания — с портфелем, в галстуке. К нему подскочили омоновцы. Фахрутдинов важно: «Я — депутат независимой республики Татарстан!» — «Ах, ты татарва!..». И со всей силы — прикладом в голову… (Фахрутдинов сейчас в больнице, в очень тяжелом состоянии.)

Пока били Фахрутдинова, я встал. И побежал — будь что будет. Вбежал в подъезд, стал звонить во все квартиры подряд. Никто не пускает. В квартирах — люди; слышен лай собак, но никто не пускает.

— Олег, а что отвечали, интересно?

— По-разному. Я: «Пустите! Нас перестреляют, я — депутат Румянцев!». А мне: «И х… с тобой!», «Так вам и надо!», «У меня дети…».

Я перебежал в другой подъезд. Там, на ступеньках, сидели Сажи Умалатова, избитый Шашвиашвили, депутат Саенко и еще какая-то женщина пожилая. Сидим. Входит молодчик. Коротко стриженый, в кроссовках. Пахнет от него водкой и кровью. Посмотрел на нас и ушел.

«Ребята, это наводчик!» — «Уходим».

Мы разделились. Я пошел с этой пожилой женщиной, взяв ее под руку. Шашвиашвили, Саенко и Умалатова образовали другую группу. Что ты улыбаешься?

— Как в фильмах про подполье…

— Да, фашизм. Настоящий, стопроцентный. Ну, дальше… Идем мы с этой женщиной, а уже темно… И вдруг я вижу — в глубине двора стоит банда. Такие же, как тот парень, наводчик, — стриженые, в кроссовках…

— «Бультерьеры».

— Кто?

Я объяснил Олегу, кто такие «бультерьеры». Бойцы мафии. Боевые отряды криминальных структур.

— Вот тут я физически почувствовал — это смерть. Раздался голос из темноты: «Стой! Иди сюда, падла!». Смешок. И опять голос: «Ползи!».

Мы, не сговариваясь, бросились в кусты. Выстрел. Влетели в подъезд, вбежали на второй этаж, позвонили в первую дверь. Она сразу открылась. На пороге — женщина. «Я — депутат Румянцев». — «Мы вас знаем. Входите».

Однокомнатная квартира, семья из трех человек. У них я и отлеживался несколько дней…

А теперь я хочу спросить у тех, кто пугает нас фашизмом. Если это — не фашизм, то фашизм — это что такое?