Дежурная полицейская часть, или новые парижские тайны[25] (перевод И. Русецкого)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Дежурная полицейская часть, или новые парижские тайны[25] (перевод И. Русецкого)

1. Граждане, полиция бодрствует

— Тишина! — произнес усатый мужчина, набив трубку и бросив взгляд на пульт, на котором не горело ни одного огонька. Часы показывали половину двенадцатого: через несколько минут люди начнут выходить из театров, кино, покидать последние поезда метро и автобусы; один за другим погаснут огни за решетчатыми ставнями, и на пустынных улицах таксисты начнут молчаливую тайную охоту за редкими ночными прохожими. В большой комнате с дверью, обитой железом, и открытыми в ночь окнами сидят четверо — четверо мирных служащих; двое из них переоделись в серые халаты, третий, которому жарко, снял пиджак, четвертый, только что доевший хлеб с колбасой, собрал крошки, скомкал промасленную бумагу и бросил ее в печку. Слева — громадный пульт, напоминающий пульт телефонной станции; сотни его маленьких лампочек каждую секунду готовы зажечься. Направо — включенный телеграфный аппарат. И, наконец, над нами мы слышим шаги «отшельника» — пятого служащего, который, находясь один на один со своей радиостанцией, ждет вызова.

Пустеют театры и кино. Париж засыпает. Придя сюда некоторое время назад, я ошибся дверью и с полчаса плутал по пустынным коридорам префектуры полиции, проходя мимо бесчисленных кабинетов и без конца оказываясь на одних и тех же площадках, освещенных дежурными лампочками. Людей здесь всего четверо, да один наверху, и тем не менее этой ночью в Париже не произойдет ничего, без того чтобы…

На плане Парижа, который висит на стене, загорелась похожая на таблетку лампочка. Она соответствует XIII округу, а ее мигание означает, что машина дежурной части ЭТОГО округа выехала на место происшествия. Что это? Где-то в районе Жантийи или Иври найден труп? Или потасовка в каком-нибудь бистро у Итальянской заставы? Оператор связывается по телефону с участком XIII округа.

— Алло! Городская полиция. Ваша машина вышла. Что у вас там стряслось?

В участке на Итальянской площади еще ничего не известно. Один из полицейских разбил стекло сигнализатора на улице Тольбиак, вызывая подмогу. Остается только ждать; проходят минуты. Тем временем загорается лампочка XVIII округа.

— Алло! Городская полиция. Ваша машина вышла. Как вы сказали? Благодарю.

Оператор с улыбкой поясняет. Машина XVIII округа, воспользовавшись затишьем, поехала на заправку. На улице Тольбиак нет ни трупа, ни потасовки.

— Берси[26], — сообщает мне оператор.

— Что?

— Берси. Ханыга, если хотите. Мы так называем пьянчуг. Этот сопротивлялся, не хотел идти.

Лампочка XIII округа гаснет. Машина вернулась. Пьянчуга сейчас объясняется с бригадиром; через несколько минут его отведут проспаться на нарах за зарешеченной дверью.

Быстро кругом, к телеграфу! Усач принимает сообщение и тут же начинает передавать его всем полицейским участкам.

— Автомобиль? — безразлично спрашивает его коллега.

— Да, черт возьми!

Это значит, что угнана машина — уже двенадцатая или тринадцатая за день. Сейчас самая пора. Выйдя из театра, люди не находят своей машины и спешат к телефону.

Но вот звонит другой телефон (они тут в каждом углу), и завязывается короткий разговор.

— В больнице Божон? Ясно. Сейчас будет.

Этот служащий совсем молод. Он обращается к своему усатому коллеге, который все еще стучит телеграфным ключом.

— Слушай, ты вроде говорил, что приходил Буррелье?

— Да, недавно заходил и сказал, что больше не может.

— Ладно! Сейчас будет доволен.

Молодой человек снимает трубку другого аппарата.

— Алло! Участок в Эпинетт? Буррелье на месте? Это городская полиция. Передайте, чтобы он срочно отправлялся в больницу Божон. Там его ждут.

Дело в том, что в больницу Божон привезли старушку: ее сбил автобус и ей нужно сделать переливание крови. Тысячи парижских полицейских — доноры, готовые в любое время дня и ночи спешить в больницу. Они к этому уже привыкли. Их организм вырабатывает слишком много крови. Недавно сюда заходил запыхавшийся Буррелье — ростом метр девяносто, огромный, как зеркальный шкаф.

— Ну что, все еще нет для меня клиента? Я скоро задохнусь.

Через час-два он вернется на свой пост в Эпинетт — довольный, что почувствовал облегчение. Если только старушка не имела недавно дело с полицией. Однажды Буррелье устроился у изголовья старого рецидивиста в татуировках с головы до пят, который получил три пули в живот. Переливание началось, когда вдруг этот тип открыл глаза, увидел полицейскую форму, заметался и сорвал аппарат, рыча:

— Чтобы мне давали кровь легавого? Да лучше я сдохну!

Полночь… Час ночи… Вызов из XIV округа — опять пьяница, ханыга… Вчера машина XIII округа выезжала семнадцать раз. Правда, было воскресенье и бары у Итальянской заставы ломились от посетителей. Сегодня понедельник: если что-нибудь произойдет, это будет чудо. Или что-то неожиданное и серьезное; такое обычно падает как снег на голову в самый спокойный момент.

В окружных участках полицейские играют в домино или шашки — карты запрещены. Участки почти пусты: как обычно, несколько проституток или какая-нибудь цветочница, которую на всякий случай продержат часа три.

Два часа… Внимание: загорелась лампочка II округа. Быть может, на этот раз настоящее преступление, какое-нибудь хитрое ограбление, сенсация, о которой завтра заговорят газеты?

— Алло! Городская полиция. Ваша машина вышла.

Минут пять, не больше, и мы уже все знаем. На улице Бомарше двое подвыпивших гуляк возвращались домой и споткнулись о цветочный горшок. Вбив себе в голову, что привратник назло поставил его у них на пути, они выбили в привратницкой окна.

Все! Три часа… Больной в XVII округе, которого надо везти в больницу… Угнанный днем автомобиль найден в Булонском лесу. Кому-то явно захотелось устроить своей подружке сентиментальную прогулку в машине.

Четверо мужчин пьют только что сваренный кофе и снова набивают трубки. Но, может, с секунды на секунду?.. Нет, на пульте не горит ни одна лампочка. Париж спит. Или… Ведь бывают драмы поначалу тихие. Чтобы убедиться, что ночь прошла спокойно, нужно дождаться восьми-девяти утра, когда привратники разнесут газеты и почту, а горничные в гостиницах постучат в двери номеров. Кто знает, не найдут ли где-нибудь у окраины XVIII округа отравившуюся газом старуху или в меблированной комнате IX округа — неподвижную пару, нанюхавшуюся кокаина?

Почти наверняка в районе улицы Отвиль или Рошешуар какой-нибудь торговец увидит, что решетки на окнах его магазина сломаны, а мехов или радиоприемников и след простыл. А может, утопленник в канале Сен-Мартен?

Четыре часа… Пять… На небе появляется тусклый свет, слышны гудки буксиров на Сене. Один из служащих подводит итог случившемуся за ночь: шесть пьяниц, восемь проституток, привратник с цветочным горшком.

Термометр Парижа остался на нуле.

2. Спокойная деревушка Монмартр

Мэрия XVIII округа, на Монмартре, на улице Мон-Сени. Обстановка как в полицейской части любого округа: длинный деревянный барьер, выкрашенный в черный цвет, огромная печь, сероватые стены, велосипеды патруля и в глубине кутузка — три-четыре камеры за решетчатыми дверьми: одна для мужчин, другая для женщин, третья для застигнутых на месте преступления — эти не должны общаться с соседями. У тротуара — фургон дежурной части и малолитражка. Вокруг — кишащий людьми район, от площади Клиши до бульваров Барбес, Шапель и Сент-Уэна, включающий барахолку и другие язвы города. Какие вызовы ждут нас здесь?

Суббота, восемь утра. Торговля на рынках идет полным ходом. Улица Лепик напоминает муравейник. Метро здесь пересекает бульвар Рошешуар, а служащие и мидинетки сломя голову летят с Монмартрского холма.

Вот и вызов. Бригадир, из-за жары сидящий в растегнутом мундире, поворачивается к людям, готовым мгновенно прыгнуть в машину.

— «Скорую»! Переход!

Как пьяниц здесь называют «берси», так и «переходами» называют транспортные происшествия, случающиеся на знаменитом перекрестке бульвара Рошешуар. Таким «переходом» и начинается сегодняшнее дежурство: какой-нибудь старичок или старушка, скорее, старушка отправилась за покупками и решила проскользнуть между машинами и трамваем. В больницу! Трамвай задерживать нельзя. Вскоре полицейские возвращаются и переносят сделанную в блокноте запись в толстый журнал: «Элоди Б., 69 лет, место рождения — Кламси, домашняя хозяйка, перелом таза».

Все спешат. Рынки бурлят. Опять звонит телефон.

— Алло! Восемнадцатый? Да! Улица Коленкура?.. Ладно.

Невозмутимый бригадир объявляет:

— Обморок!

Я листаю толстый черный журнал и на страницах в предыдущие дни, кроме «переходов», несколько раз вижу запись: «обморок». Это означает «обморок на улице». Смотрю на возраст: 58, 62, 67, 72 года… Такое случается на оживленных улицах, в толпе: старичок или старушка внезапно оседают на землю; вокруг собираются любопытные. Да, это так! На Монмартре полно стариков, особенно неудачников. И наступает день, когда от голода, стужи или жары… Бригадир мне подмигивает:

— Не считая пройдох!

Бедные пройдохи! Это те, кто больше не в состоянии жить, кто хотел бы успокоиться раз и навсегда: чтобы наверняка попасть в какой-нибудь приют, они, выбрав место пооживленнее, симулируют обморок.

Десять часов: у заставы Сент-Уэн столкнулись два грузовика; один из них, с полным баком бензина, вот-вот загорится.

Одиннадцать: телефонный звонок.

— Алло! Обморок.

Но на этот раз не старичок и не старушка, а молодой восемнадцатилетний бельгиец, который приехал в Париж искать счастья и упал от истощения.

Полдень. Солнце сияет. Трое полицейских грубо вталкивают в участок человека. Один из стражей порядка кладет на стол странный, отточенный как бритва нож, которым этот субъект вырезал в метро карманы.

Вокруг нас живут двести тысяч человек, богатых и бедных: они заполняют бистро и кабаре, живут в квартирах, огромных доходных домах и бараках; все, что с ними происходит, сводится к нескольким строчкам в регистрационном журнале, причем в различных кварталах Парижа записи эти будут разные, потому что каждый живет своей жизнью с собственными драмами, происшествиями, преступлениями.

Преступность? Тут XVIII округ побивает все рекорды: 9 умышленных убийств за 1935 год, одна восьмая всех преступлений, совершенных в Париже. Может, вы думаете о хулиганах с площадей Бланш или Пигаль, о бледных проходимцах с бульваров Шапель или Барбес или о «крепких орешках», которые именуют себя «головорезами»? Если вы скажете об этом бригадиру, он посмотрит на вас со странной улыбкой. То же случится, упомяни вы о домах с большими номерами на бульваре Шапель, в дела которых полиция никогда не вмешивается. Живущие там люди сводят счеты между собой сами, услышать о них можно только случайно.

Нет! Этой субботней ночью вызовы будут, сегодня день выдачи жалования; поступят они и из верхней части района. Машина, как обычно, уедет, но привезет лишь раненого или труп. Хорошо еще, если этот раненый сможет назвать свое имя и возраст и если он вообще понимает по-французски.

Это все португальцы, арабы, цыгане, которые завязывают драки по им одним известным причинам — из-за депо или женщины. Поножовщина. Когда машина дежурной приезжает на место происшествия, на какую-нибудь немощеную улочку, где бродят одичавшие собаки, полицейские могут лишь подобрать жертву: вокруг нее пусто. Вот в середине ночи в участок является араб.

— Я поссорился с женой, — заявляет он. — Она убила себя, ножом в сердце.

Машина уезжает. В префектуре загорается лампочка. Полицейские останавливаются в переулке у хибарки; какие то тени разбегаются в разные стороны. Рядом с мертвой, француженкой, только двое плачущих детей — четырех и шести лет.

— Это папа убил маму…

Из совершаемых здесь ежегодно в среднем шестидесяти девяти убийств двенадцать приходятся на долю уроженцев Северной Африки.

А Монмартр… Я вроде сказал, что это спокойная деревушка? Бригадир в расстегнутом мундире знает почти всех своих клиентов. Эпилептик, припадки у которого случаются в местах, где можно вызвать сочувствие прохожих… Полдюжины шулеров, «работающих» на барахолке… Проститутки — эти всегда одни и те же. У них даже не спрашивают имени; у каждой есть, так сказать, свое место в кутузке. Что касается пьянчуг, тут тоже есть свои ветераны, маньяки, напивающиеся каждую субботу и регулярно заканчивающие ночь в участке. Только самоубийцы, естественно, меняются, но и они похожи друг на друга не меньше, чем те, кто попадает в рубрику «переход» и «обморок». Это тоже старики! Старухи! Они не пользуются ни револьвером, ни вероналом — вот доказательство, что они стары и бедны. Женщины травят себя газом или угорают у печки. Некоторые мужчины, родившиеся в деревне, предпочитают вешаться. Другие — за год их бывает около сотни — поступают еще проще: так как живут они в верхних этажах, то просто выбрасываются из окна.

Таков Монмартр, настоящий, который на самом деле выше и ночных кабачков, и нескольких сотен пресловутых сутенеров и девиц легкого поведения, Монмартр буржуа, чиновников, прислуги, и в то же время Монмартр старичков и старушек, у которых ничего не осталось, которых сбивает трамвай, потому что они плохо видят, которых сражает холод, которые притворяются, что теряют сознание на улице, чтобы получить место в приюте, а в случае неудачи готовы однажды утром выброситься из окна.

3. Три пули, которые значат очень много. Взмах бритвой. И пять пуль, которые ничего не значат

Полночь. Мэрия XX округа, площадь Гамбетты, неподалеку от Пер-Лашез. В участке выстроились две группы полицейских: пересменка, как в казарме. Как только их товарищи ушли, «ночники» устраиваются поудобнее. Монументальный чайник уже запел; самый молодой полицейский мелет кофе, шестеро остальных устраиваются за столом: двое играют в лото, двое — в шашки, двое «болеют». Тот, что будет выполнять секретарские обязанности, бросает взгляд на последнюю заполненную страницу черного журнала. Ночь обещает быть мирной. Сегодня не суббота, не конец месяца. В кутузке — лишь старая проститутка да двое бродяг, пользующихся гостеприимством полиции. О бродягах можно было бы и не говорить. Их присутствие ощущаешь у самого входа. У них существует свой запах, спутать который ни с чем невозможно; им пропитано большинство парижских полицейских участков.

Бригадир зевает, свертывает сигарету, оседлывает свой большой нос очками и, блаженствуя, пытается почитать газету. Звонит телефон. Может, угон автомобиля? Или еще того проще? Просьба о подкреплении?

— Алло, да… Не слышу… Улица Шаронн? Какой дом?.. Да тише вы там, ничего не слышно! Ладно!

Повесили трубку… Бригадир неуверенно поднимается. Он ничего не понял. Явно какой-то пьяница.

— Машину на улицу Шаронн, — командует он для очистки совести.

Все спокойны. В комнате тепло. Мужчины прерывают игру, полагая, что через несколько минут продолжат.

На улице Шаронн собралась небольшая группка людей. Едва машина останавливается, полицейские понимают, что произошло что-то серьезное: все молчат, никто не спешит с объяснениями. Некоторые в пальто, накинутых прямо на рубашку. Вид у всех оторопелый.

— Где это?

Полицейским указывают на убогий дом.

— На пятом…

Привратница у себя в каморке: она потеряла сознание, двое жильцов с помощью уксуса приводят ее в чувство. Слышно, как осторожно приоткрываются двери; похоже, люди здесь боятся пошевелиться; наверху кто-то кричит — с какой-то женщиной истерика.

Бригадир и двое полицейских поднимаются наверх. Реле времени срабатывает, свет гаснет; приходится долго искать выключатель. На каждом этаже — три коричневые двери. Соломенные половики. Несколько визитных карточек, прикрепленных кнопками. И вдруг — запах, запах пороха, запах драмы и крови, такой же узнаваемый, как запах бродяг. На площадке люди с вытаращенными глазами, кричащая женщина и ее муж в пижаме, тщетно пытающийся ее успокоить.

Бригадир опытен. Он расталкивает любопытных и входит в квартиру. Его подручные расспрашивают соседей по этажу.

— В чем дело?

Кричавшая молодая женщина пробует выдавить из себя слова:

— Я услышала выстрелы, три… И тогда…

Побледневший бригадир появляется в дверях и ворчит:

— Врач?..

— За ним пошли.

Значит, сейчас кто-то бежит по улице и звонит в дома в поисках доктора. Потому что здесь, в кухне, которая служит и спальней, трое детей…

Их трое: двое в одной постели, третий — семилетний — в другой; трое маленьких детишек, убитых выстрелами в голову! Поперек комнаты на полу лежит женщина с растрепанными волосами; вокруг нее целая лужа крови.

— Услышав выстрелы, я бросилась к двери, — рассказывает только что кричавшая женщина. — Мне показалось, что кто-то идет в домашних туфлях. Потом послышались рыдания. Она повторяла: «Мои детки, мои бедные детки…» Они были уже мертвы.

Приходится дважды включать автомат освещения. Кто-то медленно поднимается по лестнице, не переставая говорить: это врач, которого наконец нашли. Женщина заканчивает:

— Дверь отворилась… Я закричала… Передо мной стояла госпожа Винод: в одной рубашке, в руке бритва, горло перерезано… Она стояла так несколько секунд, глядя на меня как безумная… Потом упала на колени.

Врач не может ничего сделать ни для нее, ни для детей. Нужно ждать комиссара полиции. Дверь закрывают.

Восемь месяцев назад муж ее бросил и ушел к какой-то рыжей на площади Гамбетты. А она опять ждала ребенка. Ходила убирать в дома по соседству. Старший посещал школу.

В два часа для дежурной части все кончено. Комиссар полиции прибыл и заперся в квартире вместе с секретарем. В участке доминошники все еще играют.

— Ну что? Что-нибудь серьезное?

Для бригадира это было явно серьезно: желудок у него подступает к горлу, он выскакивает из комнаты — его тошнит.

Бывают же такие ночи! Только собрались спокойно обсудить происшествие, как снова звонит телефон.

— А? Улица Бельвиль? Кем ранен?

В дорогу! На этот раз с бригадиром едут доминошники.

Машина останавливается перед бистро с приспущенными ставнями; на улице стоит несколько человек. Одновременно подъезжает «скорая помощь». Чтобы попасть внутрь, нужно пройти под железным ставнем. На посыпанном опилками полу засыхает кровь; прислонившись спиной к стене, сидит человек в сером, а официант пытается чем-то его напоить. Несмотря на пулю в груди, раненый, похоже, не мучается и, когда санитары подымают его с земли, хочет идти к машине сам. Хозяин бистро встревожен.

— Как это произошло?

— Последние посетители собирались уходить. Я уже закрывал. Вошли трое и подошли к стойке, где я подсчитывал выручку…

— Ты их узнал?

— В жизни не видел!

— Лжец! — ворчит бригадир. — А этого знаешь?

— Тоже нет… Вдруг я услышал выстрелы. Сзади разбилось большое зеркало. Мимо моего носа просвистела пуля. По-моему, стреляли раз пять. Через карманы…

— А потом?

— Ничего! Суматоха…

Я смотрел только на раненого… Шляпа пострадавшего лежит на земле — мягкая шляпа, не помеченная инициалами: эти хулиганы страшно боятся метить свою одежду. Рядом лежит чемоданчик, который был у него в руке; кроме белого халата, в нем педикюрные инструменты и школьная тетрадь с лекциями по анатомии нижних конечностей.

Полицейские разыскивают пули в опилках и среди осколков стекла. Тут тоже нужно ждать комиссара полиции. Но бригадир свертывает сигарету без тени волнения. Дело-то ведь в сведении счетов между кавалерами и их дамами! Этот из таких! И никто ничего не будет знать! Из раненого слова не вытянешь. Хозяин врет. Свидетели будут врать. Одним больше, одним меньше…

Найдены уже четыре пули. Последняя — в груди у мозольного оператора. Ничего интересного! Пускай хоть перестреляют друг друга вовсе. В большой бригадирской голове ворочается и другая мысль: здесь попала в цель одна пуля из пяти. В общем, все пять причинили не слишком-то большой ущерб. А там… Троих тремя пулями! Троих маленьких детей… И бригадиру, у которого пятилетняя дочка, хочется поскорее возвратиться в свой домик в Буа-Колон.

4. Квартал самоубийц и настигнутых на месте преступления

Искал я долго. Конечно, много разочаровавшихся в жизни стариков живет в XVIII округе, на склонах Монмартрского холма. Сент-Антуанское предместье полно безработных, бывших мелких хозяев и ремесленников, которым не на что особенно надеяться. Много нищеты и в XI, и в XX округах, в Пер-Лашез, в Бютт-Шомон и Венсенском лесу. Берега Сены дают пристанище множеству бродяг. XIII округ изобилует иностранцами без будущего. На Центральном рынке люди спят, положив голову на стол; тысячи неимущих русских влачат жалкое существование в XV округе. Вокруг Пантеона живет молодежь, которая упорно пытается учиться, часто на пустой желудок. На Монпарнасе разноязычная богема традиционно ограничивает свой дневной рацион чашкой кофе со сливками.

И все же кончают с собой в основном не в этих районах. Больше всего самоубийств происходит в Пасси, то есть в XVI округе, на тихих солнечных улицах, рядом с магазинами, которые ломятся от изысканной пищи, рядом со скверами, расцвеченными белыми и голубыми вуалями нянюшек. Вышколенные дворецкие, привратники в форменной одежде — вот кто снимает телефонную трубку, чтобы вызвать дежурную часть. Сдержанно. Соблюдая приличия.

— Алло! Вы не могли бы к нам приехать? Происходит что-то необычное…

Один-два раза в день! Одно-два самоубийства в день только в одном округе. Чаще всего — веронал. Никто тут не выбрасывается из окна, не перерезает себе горло яростными взмахами бритвы. Тем более никто не вешается на шершавой веревке, так чтобы язык вывалился изо рта.

Молодая женщина, которую бросил ее друг, позаботилась о том, чтобы устлать свою кровать цветами, прежде чем отравиться вероналом. Она, бедняжка, и не подозревала, что ее найдут лишь через пять дней — это в самую-то жару! — так что даже самые закаленные полицейские будут колебаться, входя в комнату. «Я хочу в последний раз выглядеть красиво», — написала она. Другая, которая хотела не умереть, а лишь напугать родителей, проглотила только пять таблеток снотворного, а остальное выбросила в уборную. Но она умерла.

— Прими она всю упаковку, произошла бы реакция, и у девушки был бы шанс выкарабкаться, — утверждает врач.

Многие пятидесятилетние женщины, которые когда-то были красивы, вели роскошную жизнь, вкусили всех мыслимых радостей, в одно прекрасное синее утро, взглянув в зеркало, решают покончить со всем этим…

И к тому же в XVI округ входит Булонский лес. А там — прекрасные озера с их поэтическим мерцанием… Они заманивают в свои пучины молодых людей, преимущественно весной и осенью. Те часами гуляют, упиваются элегической грустью, а когда настает вечер и к причалам возвращаются лодки… Эти самоубийцы живут не в XVI округе. Они приезжают сюда со всего Парижа. Это — последние романтики: они не отбирали бы у себя жизнь, если бы им пришлось бросаться в грязные воды канала Сен-Мартен или реки в районе Ла-Виллет. Как и молодой девушке, отравившейся вероналом, им нужна поэзия и цветы.

Еще нет и одиннадцати вечера. В дежурной части на авеню Анри-Мартен, как и везде, домино, шашки и лото. Здесь нет ни бродяг, ни проституток. Они попадаются в Булонском лесу и на авеню Великой армии, но для них — другой, более демократический участок на улице Мениль. Только что выехала машина, но лишь на несколько минут: пустяковая стычка в табачной лавчонке у заставы Майо.

Телефонный звонок. Аппарат мощный, поэтому во всей комнате отчетливо слышен голос говорящего на том конце линии.

— Алло! Дежурная часть? Не могли бы вы срочно приехать в дом номер 7-а по улице Франквиль? Четвертый этаж… Спасибо, бригадир.

Бригадир степенно кладет трубку. Он ничуть не встревожен. Если там и случилась драма, он сохраняет хладнокровие. К тому же он знает свой участок, поэтому бормочет:

— Опять на месте преступления!

Очевидно, супружеская неверность. Так же, как и самоубийство, это характерная черта квартала. Два-три раза в день мужья испытывают потребность констатировать, что посторонний человек выставляет их в смешном свете, и поэтому вызывают полицию посмотреть на своих очень скупо одетых жен.

Машина уезжает без особой поспешности. Ряды солидных машин на пустынных улицах стоят возле домов, где этим вечером проводятся большие приемы. Вот и улица Франквиль, элегантный дом, на пороге которого полицейских встречает привратник.

— Четвертый этаж, налево, — сообщает он.

— Что-нибудь серьезное?

Лифт довольно быстро доставляет шестерых человек наверх. Никто еще не успевает позвонить, как дверь открывается, и служанка кланяется прибывшим.

— Будьте любезны за мной, господа…

Прихожая, одна гостиная, другая, будуар… В неярком свете видна хорошенькая женщина: она сидит в глубоком кресле и с усталым видом прячет глаза.

— Входите, прошу вас, — произносит тусклый голос, который все слышали по телефону.

Говорящий высок, в глазу у него монокль. Держа в руке пистолет, он приближается к полицейским.

— Граф Р., — представляется он.

Имя знаменитое. Одна из представительниц этой фамилии даже носила титул высочества.

— Господин, которого вы видите, — муж.

Стволом браунинга он указывает на человека лет за сорок, со злобным видом сидящего в углу.

— Чего-нибудь выпьете? Глоток шампанского? Виски? Нет? Как угодно.

Соседи, вероятно, подслушивают под дверью, но здесь ложный стыд не позволяет им войти.

— Не стану говорить обиняками. Госпожа — жена этого человека. И вот уже шесть лет — моя любовница. Причем, обратите внимание, с согласия мужа!

Бригадир не осмелился сесть в одно из обтянутых белым шелком кресел и смущенно разглядывает свои следы на безукоризненно чистом ковре.

— Вы следите за моей мыслью, бригадир? Этот господин — промышленник, владелец обувных фабрик. Ему не хватало оборотного капитала. Я ему помог, и в течение шести лет его жена живет здесь, со мной. Пояснения требуются?

Бригадир отрицательно качает головой.

— Тогда я продолжаю. Уже несколько месяцев из-за кризиса я не могу сделать платежи, которых ждет этот господин. И вот сегодня вечером после целого ряда оскорбительных писем он подсылает сюда каких-то двух типов, прикинувшихся инспекторами полиции и хотевших увести отсюда госпожу. Я попросил их показать документы. Пригрозил им пистолетом, и они ушли. Это было около девяти…

Дворянин, совершенно невозмутимый, протирает монокль.

— Немного позже этот господин заявляется сюда собственной персоной, устраивает на лестнице шум, поскольку его не впускают, а оказавшись здесь, начинает угрожать скандалом. Можете убедиться: в припадке ярости он сорвал в первой гостиной люстру.

Обувной промышленник молчит; взгляд его становится все более угрожающим. Бригадир вопросительно смотрит на него, но напрасно.

— Вот и все, господа. Пистолет был у меня под рукой. Он помог мне охладить пыл нашего господина, и я тут же позвонил вам. Я просто прошу вас выдворить его отсюда. Госпожа очень устала…

— Вы признаете, что послали сюда друзей, которые выдавали себя за инспекторов? — откашлявшись, спрашивает бригадир.

— Это моя жена! — сквозь зубы бормочет муж.

— Она была вашей женой и в прошлом месяце, и в прошлом году, и в позапрошлом, — иронизирует знатный вельможа.

— Признаете? — настаивает бригадир.

— Я хотел, чтобы она вернулась…

Монокль вновь занимает свое место в глазу. Бригадир опять кашляет — чтобы не рассмеяться, могу спорить.

— Следуйте за нами! — в конце концов говорит он мужу. — Присвоение чужих функций… Шум среди ночи… Угрозы… До свидания, мадам, до свидания, месье!

И граф радушно бросает:

— До свидания, бригадир. Жозеф! Проводите этих господ.

5. Сумасшедшая с улицы Мулен-Вер

Полицейские удивляются: зачем в семь утра их вызывают на спокойную улочку Мулен-Вер — настоящий провинциальный оазис на Монпарнасе? Загорелась сажа в каминной трубе? Ведь люди довольно часто вместо пожарных вызывают полицию. А может, где-то утечка газа?

На тротуаре перед обычным пятиэтажным домом стоит человек тридцать — словно совершено убийство или самоубийство. Но странная вещь: все одеты в черное. Мужчины с загорелыми лицами похожи на крестьян, приехавших на ярмарку, женщины в основном в летах, словно только что вышли из деревенской церкви. Когда машина останавливается, к ней подходит привратница и, заикаясь от возмущения, кричит:

— Стыд и срам, господа полицейские! С этим пора кончать, или я сойду с ума. Посмотрите на этих людей! К ним каждую минуту присоединяются новые. Некоторые приезжают из Финистера. А знаете почему? Потому что старая Огюстина, что живет наверху, разослала им уведомительные письма.

Мужчины и женщины, ничего не понимая, недоверчиво наблюдают за полицейскими. Привратница продолжает:

— Я же не могу впустить их всех! Тем более что старик и не думал умирать. Он даже не болен: сегодня утром выходил погулять.

Наконец все выясняется. Старая Огюстина — это семидесятилетняя бретонка, живущая вместе с мужем-пенсионером на пятом этаже… Она злая — это может подтвердить весь квартал, — но, по мнению привратницы, у нее к тому же не все дома.

— Вот вам доказательство: она пригласила родственников и друзей на похороны живого мужа!

Бригадир нехотя поднимается наверх, стучит в дверь и входит в квартиру, где каждому предмету мебели, каждой занавеске, каждому куску ткани не менее полувека. Пахнет затхлостью и провинцией. За кухонным столом сидит совершенно одуревший и тоскующий мужчина лет семидесяти, который не знает ни что сказать, ни что подумать. Его жена, старуха Огюстина, примостившись у другого края стола, преспокойно намазывает бутерброд.

— Это вы объявили о смерти вашего мужа?

— А что, разве я не имею права?

Сухое лицо, светлые, неподвижные глаза. Она жестко смотрит на полицейских.

— А вы ноги вытерли?

Муж выглядит более удрученным, чем она, и хотя бы пытается отвечать на вопросы.

— Я не знал. Я страшно удивился, когда привратница пришла и сказала, что там собрались люди на мои похороны.

Его уводят в соседнюю комнату. Женщина провожает их взглядом; становится ясно, что она не пропустит ни слова из разговора.

— Вы не хотите, чтобы жену осмотрел врач? Возможно, она ненормальная…

Старик не знает. Колеблется. Говорит, что посоветуется со свояченицей, другой семидесятисемилетней бретонкой, которая живет одна в комнатке на улице Алезии. Когда бригадир уходит, Огюстина сохраняет полнейшее равнодушие. Лишь на ее тонких губах мелькает что-то вроде саркастической улыбки.

— Ну и что? — осведомляется привратница. — Видели? Надеюсь, на этот раз ее заберут в сумасшедший дом?

— Это зависит от родственников.

А родственники не хотят по множеству сложных причин, среди которых главную роль играет выгода, — все дело связано с получением какой-то страховки.

Три часа дня. На этот раз машину вызвали на улицу Алезии. Подходит другая привратница.

— Это ужасно! Нашу старую барышню только что задушила ее сестра.

Сестра — это старуха Огюстина, которая сейчас наверху, около покойной. Она невозмутима. По губам у нее скользит та же тень улыбки, когда она делает бригадиру знак, чтобы тот шел на цыпочках.

— Я должна была спасти свою душу, понимаете? — шепчет она. — Теперь я спокойна. Она там, в небесах, вместе с моим мужем…

Вместе с ее мужем, который все еще жив и которому только что обо всем сообщили. В этой меблированной парижской комнатке царит дух заброшенной хибарки из департамента Финистер. Огюстина даже принесла с собой свечи! И они горят! Из кармана под юбками она достает четки.

— Тсс! Давайте оставим ее в покое…

В двух шагах отсюда находится бульвар Монпарнас с его пивными, большими барами и ночными кабачками. Сейчас участок на улице Гете, во времена процветания слывший одним из самых бойких в Париже и славившийся своими живописными клиентами, — сейчас он стал тихим и каким-то буржуазным. Время от времени около четырех утра гуляки, проведшие ночь на Монмартре, приходят завершить ее на Монпарнасе, и порой вспыхивает драка. Но здесь уже нет ни былого огня, ни колорита. Нынешние ночные гуляки — почтенные люди, которые празднуют чей-нибудь юбилей или обмывают награду. А иногда это просто свадебное веселье! С приходом кризиса завсегдатаи пропали, разбрелись по свету или, потеряв былое великолепие, предпочитают скрывать свою нищету в незатейливых маленьких барах.

Если вы заговорите о добром старом времени с полицейскими из участка на улице Гете, они не преминут рассказать о некоей стареющей даме, очень богатой, владевшей гостиницей у площади Звезды, даме, которая каждый вечер приводила на Монпарнас веселую компанию. Дама эта сильно пила. Компания слонялась из пивной в пивную, из кабачка в кабачок. Полицейские знали, что после полуночи у них на пути лучше не становиться. Дело в том, что дама питала непреодолимое отвращение к полицейскому мундиру. Стоило ей заметить стража порядка, как она, подскочив к нему, начинала осыпать его бранью, дергала за усы или же в знак крайнего презрения задирала платье. Если все это происходило на пустынной улице, полицейский пожимал плечами и ретировался. Но если сцена разыгрывалась в присутствии множества зевак, приходилось принимать решительные меры. Женщину отводили в участок. Вся компания следовала за ней. И чтобы иметь право тоже войти в участок, гуляки начинали громогласно оскорблять несчастного полицейского!

— Имена, фамилии…

Личности, увы, никому не известные. Их отпускали — раз, другой, а наша кумушка начинала все сначала. Тогда ее сажали в кутузку вместе с проститутками и нищенками. Какую радость это ей доставляло! Она пела. Заставляла петь хором девиц. Рассказывала им анекдоты и приглашала назавтра на обед. В четыре утра вызывали мужа, и тот являлся за ней. Но она отказывалась уходить!

— Я же просила, чтобы ты не обращал на меня внимания. Ну что я плохого сделала? Оставь меня в покое. А вы, полицейские, выставьте моего мужа прочь, или я не знаю, что сделаю…

Не она одна была такая. Среди клиенток участка на улице Гете попадались и другие подобные феномены. Одна из них, щеголявшая в роскошных шиншиллах, сейчас работает приходящей прислугой. Другая оказалась вовлеченной в какое-то мошенничество и, опасаясь серьезных неприятностей, куда-то скрылась. Что касается дамы, таскавшей за усы полицейских, то эпилог ее приключений записан в черном регистрационном журнале не XIV, а XVI округа, в рубрике нашумевших самоубийств. Однажды, когда у нее на душе стало особенно пусто, она выпила бутылку виски, закусывая каждый глоток таблеткой веронала. В результате так и не смогли определить, что стало причиной ее смерти: алкоголь или снотворное. Быть может, в последний раз ей приснилось, что она таскает за усы бравого стража порядка?

6. Когорта пропавших

Я снова нахожусь в большом помещении префектуры полиции, где сотни вспыхивающих и гаснущих лампочек рассказывают о происходящих в Париже драмах. Эта ночь тоже выдалась спокойной. Но, может, эти ночи спокойны лишь до той минуты, пока не раздастся безобидный на первый взгляд вызов, за которым на самом деле скрывается трагедия?

Машина дежурной части XII округа уехала: пьяная драка на площади Домениль, в самом бедном квартале Парижа, где вдали от прямых как стрела бульваров царит угрюмая, отнюдь не живописная нищета. Два угона машин в XVII округе; авеню Ваграм и площадь Терн постепенно становятся центром ночной жизни. Опять драка, на этот раз на улице Жонкьер. Здесь дело серьезнее: машина увезла троих раненых в больницу Биша.

Но все это мелочи, мелочи ночной жизни Парижа, и полицейские регистрируют их совершенно невозмутимо. Мелочь, наверное, и этот телефонный звонок из I округа — округа, где находятся Лувр, Вандомская площадь, улица Риволи; эти районы практически никогда не заставляют о себе говорить, если не считать самоубийства Ивара Крегера[27], которое в свое время потрясло биржи всего мира.

— Мы только что подобрали мужчину лет пятидесяти, одет прилично: серый костюм, серое пальто, черные туфли, котелок… Он не может сказать ни где живет, ни кто он…

— Не вешайте трубку!

Секунду полицейские смотрят друг на друга: приметы им что-то напоминают.

— Это не человек из Гавра, утративший память?

Несколько секунд, чтобы перелистать журнал регистрации пропавших: да, тот самый!

— Алло! У вашего клиента есть шрам на левой щеке? Прекрасно! Его зовут Жерар Б. Живет он в Гавре с сестрой и ее мужем…

Это постоянный клиент. Почти каждый месяц он уходит из дому и, оказавшись в Париже, Лилле или Орлеане, не помнит ничего, даже как его зовут. В журнале регистрации его имя можно встретить довольно часто. Журнал открыт; я пробегаю несколько страниц.

«Леони Б., 16 лет, проживающая на улице Федерба, пропала 18-го. Найдена 22-го у заставы Сент-Уэн».

Никаких объяснений, только факты. Что делала Леони Б. эти четыре дня? Это касается лишь ее родителей да еще, может, районного комиссара полиции.

«Николь В., 41 года, проживающая на улице Бломе…»

Не вижу пометки «найдена». Другими словами, никто не знает, что стало с Николь В., по профессии кухаркой.

«Андре Р., 10 лет, проживающий на бульваре Ла-Виллет, дом 19-бис».

«Марселла П., 11 лет…»

Андре Р. еще не найден, но его почти наверняка задержат в каком-нибудь порту, Гавре или Бресте, а может, просто на вокзале Сен-Лазар или Северном. Случай с Марселлой П. более тревожный. Она пропала вместе со своей няней, 32-летней Колеттой Г., которая объявила всем соседским кумушкам, что собирается покончить с собой.

«Леон В., 56 лет, проживающий на улице Реомюра, пропал 22-го, найден 23-го».

Не поклянусь, что этот человек действительно утратил память. Он живет с детьми, которые строго за ним присматривают и ограничивают в карманных деньгах. Ну и время от времени…

А вот страница, целиком заполненная именами детей, большей частью иностранными — польскими, венгерскими, итальянскими, немецкими. Я поднимаю удивленный взгляд на начальника части.

— Взгляните на дату, — советует он с улыбкой.

— Четырнадцатое июля… Ну и ну!

— В любой праздник, на любое праздничное шествие всегда собираются тысячи зевак из самых разных уголков Парижа. Дети часто теряются в толпе, особенно маленькие — от четырех до десяти лет. Юные французы часто могут хоть сказать полицейскому или прохожему, как их звать, где живут. Но есть тысячи детей-иностранцев, которые не понимают по-французски.

Представляю, как в такие радостные дни обезумевшие родители осаждают полицейские участки!

— В такой день подчас теряется тридцать-сорок детей, а через несколько часов за ними приходят; матери ищут своих детей, словно потерянный зонтик в столе находок.

«Робер М., 60 лет, проживающий на улице Клиньянкур…»

Он пропал три месяца назад; до сих пор о нем ничего не известно.

«Эмма Ж., 14 лет (выглядит на 16–17), проживающая на улице Дессу-де-Берж…»

Не подает признаков жизни уже пять недель!

«Жак Г., 12 лет, слабого здоровья. Проживает на улице Сен-Жак. Последний раз его видели вместе с какой-то брюнеткой на костылях…»

Ну разве это не похоже на главу из Эжена Сю?

«Эмилия А., 6 лет, проживающая на улице Брока, одета в платье из голубой саржи и синие туфельки…»

Эта пропала два дня назад. Кто может сказать, что происходит в головах у детей, особенно у девочек? Недавно одна четырнадцатилетняя девочка позвонила у ворот парижской больницы. Пока привратник шел отворять, она выстрелила себе в голову из взятого у отца пистолета, и в руках у мужчины оказался труп.

Зачем ей было умирать? Почему именно у дверей неизвестной ей больницы? И зачем она позвонила, прежде чем выстрелить?

Бывает, правда, что и взрослых понять не проще. Как, например, человека, который недавно разбил стекло сигнализатора на улице Гренель. Полицейские в участке схватили трубку. Сначала из нее громогласно раздалось слово «Дерьмо!». Потом три выстрела. И все. Когда машина подъехала к сигнализатору, около него лежал труп человека, который прежде чем застрелиться, повторил знаменитое слово Камброна[28].

Каждый день они приходят в полицию сотнями.

— Моя жена пропала. Нужно начать расследование. Я уверен, что с ней произошло несчастье.

Комиссар делает соответствующую запись. Но настроен он скептически. Он-то знает, как оканчиваются такие истории. Муж говорит лишь об убийстве или похищении. Он привел бы в движение всю полицию Франции, если б ему позволили.

— Вы уверены, что она не ушла по собственной воле? У нее был приятель?

— Господин комиссар!

Когда через полмесяца жена все еще не найдена, он начинает ругать власти.

Иногда пропадает не жена, а дочь.

— Она не была влюблена?

— Моя дочь? Сразу видно, что вы не знаете, как она воспитывалась.

Проходят месяцы, порой годы. А потом случайно выясняется, что жена преспокойно живет с любовником в Марселе или в Ду, а у дочери уже двое детей, которые жаждут отыскать своего папочку, чтобы все «оформим. Бедные муж или отец, которые в течение месяцев еженедельно ходили в морг и комиссариат, где их узнавали по шагам!

Но другие? Маленькие мальчики, девочки, женщины, которых не находят?

«Филипп С., 29 лет, проживающий па площади Гиенн, перенесший трепанацию черепа…»

Что с ним приключилось? И что может приключиться с его женой и детьми, которые его ждут?

— Машина тринадцатого участка вышла! — сообщает мне мой сосед, указывая на пульт с горящими лампочками. Набирает номер.

— Алло! Тринадцатый? Ваша машина вышла?

Потом кладет трубку и бормочет:

— Еще один ханыга!

7. Мечтавшие быть головорезами

На улицах Дуэ, Бланш, а также в маленьких барах в районе площади Терн каждый вечер можно встретить мужчин лет пятидесяти-шестидесяти: они ведут себя тихо, всегда устраиваются за одним и тем же столиком, играют в белот или манилью и слегка горячатся, только когда заговаривают о политике. Облокотившийся о стойку восемнадцатилетний парень в кричащем шарфе и плоской кепчонке время от времени бросает на них взгляд, в котором столько уважения и восхищения, сколько можно увидеть лишь во взгляде студента-медика, поедающего глазами своего профессора.

Сидящие за столиком люди тоже своего рода «профессора», важные господа: в своей среде они не менее известны, чем прославленные хирурги или во Дворце правосудия светила адвокатуры. Их отличает спокойная гордость и скука знаменитостей. Одеты они, как почтенные буржуа, у дверей их ждут автомобили, живут они в спокойных кварталах, владеют виллами в Ла-Варенне или на юге, иногда рысаками в Венсене.

Парень у стойки пялит на них глаза. Он пришел сюда как паломник. Он знает, что седой старичок, пьющий «виши»[29], — бывший головорез, которому одинаково хорошо знакомы тюрьмы как Южной Америки и Нью-Йорка, так и Пуасси. Сейчас ему принадлежат два самых крупных парижских зала аттракционов: его сосед — владелец кинотеатра, а толстяк с перстнями на пальцах — хозяин целого гаражного треста. Быть может, это фиктивные гаражи, где перекрашивают угнанные автомобили? Да нет! Он преуспевающий человек! Он уже достаточно богат, чтобы не заниматься темными делишками…

Парень никак не может привлечь их внимание. Он принял залихватский вид, прилепил окурок к нижней губе, обращается к официанту на самом модном жаргоне — все напрасно: господа за столиком его не замечают. Даже если бы они на него посмотрели, то вряд ли обратили бы внимание на этого простофилю. У молодого человека есть внушительный нож с наборной рукояткой, а с сегодняшнего утра — еще и пистолет. В полночь он выходит на улицу, взволнованный, словно идет сдавать на бакалавра, руки его дрожат, колени подгибаются. Одной рукой он ощупывает в кармане нож, другой — гладит рукоятку браунинга. Браунинг не заряжен. Что лучше: воспользоваться им только для устрашения или рискнуть и зарядить? Там, в бистро, партия закончилась; важные господа обсуждают последние выборы на Корсике. А он, один на ночной улице, заряжает оружие, потом разряжает: конечно, он готов рисковать по-крупному, но не сразу же головой! Ведь неизвестно, до чего дойдешь, если у тебя заряженный пистолет.

Три дня назад на улице Монжа он следил за винным погребком; его хозяин торгует еще и углем, ложится спать в одиннадцать, потому что с раннего утра отпускает товар. После этого за стойкой остается лишь хозяйка. Около половины первого она опускает ставни и спокойно подсчитывает выручку. Для поднятия духа молодой человек заходит по дороге в другие бары и размышляет о том, что через час ему идти на дело. О нем будут писать все газеты. Подружки по танцулькам будут шушукаться:

— Я тебе всегда говорила, что он крутой…

И, быть может, важные господа прервут завтра игру и скажут:

— А этот малый — парень не промах. Как-нибудь…

Улица Монжа пустынна. В плохо освещенном погребке за прилавком — одна хозяйка. Водрузив на нос очки, она читает газетные объявления. Парень шумно втягивает в себя воздух, толкает дверь и вразвалку подходит.

— Что вам угодно?

Мелькнуло ли у нее какое-нибудь предчувствие при виде этого багрового лица? Парню кажется, что она слегка попятилась, держа руки за спиной, словно хотела нажать кнопку в стене. Ничего не поделаешь! Нужно идти до конца!

— Руки вверх, мамаша! Гони выручку или будет плохо!

Сдается, женщина в полной растерянности. Она тщетно пытается открыть ящик кассы.

— Не стреляйте, сейчас найду ключ.

Простая женщина лет сорока пяти, не высокая, не толстая, крестьянского вида, с платком на плечах. Парень нетерпеливо ждет.

— Ну так где там твоя касса?

Женщина наклоняется. Потом выпрямляется и перегибается через прилавок, держа в руке что-то тяжелое. Проходимец получает удар: щека разодрана, нос кровоточит. У женщины в руке рукоятка, которой крутят механизм, поднимающий ставни.

— Сильвен, Сильвен! — кричит женщина.

— Иду! Иду!

Муж, и в самом деле предупрежденный звонком, влетает в одной рубашке в лавку, держа в руке большой револьвер.

— Эй! Ни с места! Брось свою пушку!

Настоящий усатый овернец; его голые икры покрыты черными волосами.

— Звони в полицию, Тереза! А ты — тихо там!

Бац! В качестве предупреждения сильный удар ногой в бедро.

— Хотел ограбить нас, подлец! Тихо, говорят тебе!

— Алло! Дежурная часть?

Когда подъезжает машина, парень еще хорохорится. С напускным спокойствием зажигает окурок своей сигареты. Несмотря на то что кровоточащий нос достоинства ему не прибавляет и — как это унизительно для будущего головореза! — что спичка дрожит у него в пальцах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.