Эффективные методы борьбы: кризис жанра

Эффективные методы борьбы: кризис жанра

Какие непосредственные формы борьбы за свои права может породить революционизация сознания широких неимущих масс? Следует признать, что к настоящему времени большинство традиционных форм борьбы доказали свою в лучшем случае ограниченную эффективность.

Сталкивающиеся с систематическим нарушением своих прав люди осознали, что существуют только два по-настоящему эффективных способа борьбы за свои права, которые с высокой степенью вероятности могут быть восприняты государством и привести к достижению пусть даже и ограниченного, но результата.

Это, во-первых, перекрытие транспортных путей (автомобильных трасс или железнодорожных веток), причем преимущественно федерального значения (на парализацию региональных транспортных путей федеральная бюрократия просто не обращает внимания), и, во-вторых, проведение достаточно широко освещаемых средствами массовой информации голодовок.

К сожалению, оба эти метода требуют экстраординарных усилий и связаны с весьма существенными и очевидными рисками, а действенность их, как показывает практика, снижается.

Так, перекрытие трасс федерального значения (вроде стихийно произошедшего в подмосковных Химках в начале января 2005 года) может привести к человеческим жертвам. С одной стороны, некоторые водители, особенно в плотном потоке, могут не справиться с управлением, с другой – в принципе нельзя исключать и возможность сознательного наезда на перекрывающего трассу человека – как ради того, чтобы доехать до цели назначения, так и вследствие психологического срыва, вполне возможного при длительном движении в пробке.

С другой стороны, смертельно испугавшаяся борьбы граждан за свои права в ходе монетизации льгот правящая бюрократия, безусловно, будет стремиться как можно более жестоко наказывать участников перекрытия трасс федерального значения. В принципе представляется вполне вероятным, что в перспективе, по мере обострения внутриполитической ситуации она вполне может дойти даже до приравнивания участия в подобных действиях (не говоря уже об их организации) к террористической деятельности.

Абсурдность подобного рода обвинений ни в коей мере не сможет, как представляется, стать преградой для ее представителей, стремящихся парализовать протест страхом. В самом деле: возбудили же против лимоновцев, занявших кабинет в приемной администрации президента, уголовное дело за попытку «насильственного захвата власти» (правда, в конце концов – отчасти, вероятно, и под давлением сплотившейся общественности – все-таки заменив обвинение на «массовые беспорядки», предусматривающие существенно более мягкое – до 8, а не до 20 лет тюрьмы – наказание).

Другой достаточно эффективный способ борьбы за свои права – голодовка – стал широко распространяться после того, как подписанный президентом Путиным либеральный Трудовой кодекс предоставил работодателям легальную возможность при помощи чисто формальных процедур делать незаконной практически любую забастовку. По сути дела запретив забастовки, Трудовой кодекс оставил наемным работникам единственный, хотя и весьма опасный, и граничащий с членовредительством вид легальной борьбы за свои права.

И действительно, в настоящее время голодовка воспринимается в России как народный способ отстаивания своих интересов. Весьма существенным, по-видимому, является то, что ее тяжесть и рискованность автоматически снимает вопрос об искренности и реальной тяжести положения прибегающего к ней. Ведь понятно, что, если у человека есть хоть какая-то надежда решить свою проблему менее болезненными способами, или если проблема не является для него исключительно важной, он, скорее всего, не будет прибегать к голодовке.

Именно в этом кроется, в частности, секрет огромного сочувствия, которое совершенно неожиданно для правящей бюрократии пробудила в широких слоях российского общества голодовка, объявленная в конце января 2005 года Рогозиным и четырьмя его коллегами-депутатами против монетизации льгот.

Напомню, что московская политтусовка (правда, не без команды своих кремлевских кураторов) тогда буквально изошла злобой, изощряясь в черном юморе по поводу депутатов-«родинцев». Иногда возникало ощущение, что обслуживающие правящую бюрократию политологи и депутаты, некоторые из которых просто лопаются от жира, не просто рассматривают эту голодовку исключительно как способ похудения (хотя по крайней мере двое из пяти голодающих были очень худыми и до ее начала), но и смертельно завидуют Рогозину за то, что придуманный им способ является принципиально недоступным для них.

Однако страна, вопреки довольно изощренной пропаганде и нелюбви к депутатам Госдумы как таковым, испытала глубокое сочувствие к голодающим депутатам (об этом свидетельствовало среди прочего огромное количество писем и телеграмм поддержки, поступившее от людей, не имевших никакого отношения к «Родине» ни до, ни после этих событий). Главной причиной этого представляется даже не общая ненависть к монетизации льгот, а именно «народный», надежно гарантирующий внутреннюю искренность способ протеста, избранный Рогозиным и его коллегами.

В то же время эффективность голодовки как способа борьбы за свои права, как уже было указано выше, постепенно снижается.

С одной стороны, по мере ужесточения административного давления, а то и прямой цензуры за СМИ голодовки показываются телевидением и описываются другими СМИ все реже. С другой – по мере привыкания бюрократии (да и телезрителей тоже) к действиям доведенных до отчаяния людей восприятие голодовок (пусть даже коллективных) постепенно, но неуклонно теряет свою остроту, а все-таки прорывающиеся в СМИ сообщения о них становятся все более обыденными. (Нечто подобное случилось с сообщениями о постоянных террористических актах в Чечне, а затем и в Дагестане, воспринимающихся современным телезрителем примерно как прогноз погоды.)

Но самое главное заключается во внутренней противоречивости самой голодовки как способа борьбы за свои права.

Ведь голодающий наносит вред преимущественно сам себе, и голодовка, таким образом, представляет собой крайнюю форму обращения к совести правящей бюрократии – по сути дела, угрозу ей своей собственной смертью.

Проблема заключается в том, что совести – по крайней мере, коллективной – у современной правящей бюрократии не существует даже в самой смелой теории. Угроза же самоубийства со стороны представителей «быдла» – того самого населения, которое мешает правящей бюрократии самим своим существованием и на сокращение численности которого объективно направлены ее усилия – представляет собой попытку угрозы не чем-то неприемлемым для бюрократии, но реализацией ее собственных сокровенных желаний по максимальному сокращению численности неудобного населения.

Понятно, что угроза такого рода является весьма слабой, и по мере привыкания к самим фактам голодовок их эффективность будет постепенно сходить – и уже сходит – на нет.

* * *

Утрата представителями неимущих слоев российского общества действенных инструментов борьбы за свои права в условиях неуклонно и по объективным причинам нарастающего ущемления последних правящей бюрократией вплоть до создания невыносимых условий существования позволяет сделать два принципиально значимых вывода.

Первый заключается в том, что люди неизбежно найдут новые, действенные и, по всей вероятности, необычные способы защищать свои жизненные интересы от нарастающего мертвящего давления государства. Следует понимать, что интеллигентствующие оппозиционеры, скорее всего, в силу своего ограниченного жизненного опыта и неизбежно одностороннего взгляда на жизнь вряд ли смогут предугадать или предвидеть эти способы. Однако их прямой обязанностью является среди прочего внимательное изучение используемых методов (и особенностей их применения) и максимальная популяризация всех успехов с тем, чтобы, когда правильная технология будет нащупана, она была бы в кратчайшие сроки «отшлифована» и получила бы максимально широкое распространение на всей территории страны.

Второй вывод также прост. Чем труднее отстаивать свои права, чем более жестоким является давление правящей бюрократии, тем выше потребность людей в солидарности и тем выше ее ценность.

Когда малоимущие люди в массовом порядке начнут участвовать в акциях протеста, направленных не на защиту своих собственных интересов, а на поддержку неизвестных им людей, борющихся за свои права в неизвестном им регионе, несовершенство и неэффективность конкретных протестных технологий перестанет играть какое бы то ни было практическое значение.

Возникнет ситуация, памятная нам по всем революционным событиям, в которой масштаб не только непосредственно осуществляемых, но и, что исключительно важно, потенциально возможных акций протеста вне зависимости от степени эффективности конкретных применяемых технологий делает совершенно невозможным их игнорирование даже самой тупой и жестокой властью.