«Жесткая рука» – друг диктатора?

«Жесткая рука» – друг диктатора?

Альтернативный вариант развития событий в России предполагает, что правящая группа будет сталкиваться с нарастанием реальных и потенциальных вызовов своему господству в самых разных формах. Протестные акции в Москве и в других городах страны могут не только разрастаться по численности участников и масштабу, но и приобретать новые (в том числе и насильственные) формы, риски нелояльности со стороны ряда нынешних «попутчиков» режима будут возрастать, а потенциал их кооптации и/или использования других инструментов окажется исчерпан. Опыт ряда авторитарных режимов в самых разных частях мира говорит о том, что в таких условиях их лидеры, прежде всего, склонны брать в руки «кнут» и применять его по полной программе, нежели пытаться использовать лишь одни «пряники». Примеров тому немало: от жесткого подавления южнокорейским режимом студенческого восстания в Кванджу (1980) до введения военного положения коммунистическим режимом в Польше (1981).

И хотя в длительной временной перспективе такая стратегия выживания авторитарных режимов не столь часто оказывается успешной (особенно если уровень их массовой поддержки низок, а протесты приобрели значительный размах), но на более короткой дистанции подобная реакция на кризисы со стороны правящих групп может оттянуть негативные последствия для режимов, хотя платой за это часто становится рост насилия и конфликтов. Таким образом, нельзя исключить, что и российские власти могут прибегнуть к поддержанию своего господства посредством «жесткой руки», то есть с помощью полного или частичного демонтажа демократического «фасада» ряда нынешних институтов и их замены сугубо авторитарными механизмами управления при сохранении институционального «ядра» неизменным. Даже если «закручивание гаек» в российском случае в конечном итоге повлечет за собой срыв резьбы, и поворот к «жесткой руке» окажется самоубийственным шагом, то отложенное самоубийство и его возможные последствия также заслуживают обсуждения.

Трудно предсказывать те конкретные шаги, которые могут быть сделаны Кремлем на этом пути, однако здесь вполне возможны различные ограничения деятельности политических партий и общественных объединений (включая и «лояльные» властям), кардинальный пересмотр законодательства и правоприменительной практики в направлении расширения полномочий правоохранительных органов и спецслужб и дальнейшего ограничения прав и свобод граждан, частичное свертывание деятельности независимых СМИ, давление на общественные организации, отказ властей от кооптации «прогрессивной» общественности и последующий упадок всевозможных консультативных советов и т. д. Более радикальные версии могут включать в себя еще большее сужение полномочий российского парламента путем «добровольного» делегирования исполнительной власти права принимать законы с их последующим утверждением Государственной Думой и Советом Федерации, а также аналогичное делегирование региональными органами власти части своих полномочий Центру. Наконец, логическим следствием движения по этому пути может стать принятие новой Конституции страны, избавленной от рудиментов эпохи «лихих девяностых» в виде деклараций прав и свобод граждан, норм о приоритете международных обязательств России перед внутренним законодательством и прочих либеральных положений. Набор возможных изменений «правил игры», равно как и масштабы и длительность возможных репрессий в отношении противников режима, скорее, будет зависеть не от того, насколько реально велики вызовы для правящих групп и обусловленные ими риски, а от того, в какой мере эти вызовы и риски будут восприниматься ими как критически опасные для собственного выживания. Известно, что у страха глаза велики, но в какую сторону в тот или иной «критический момент» будут смотреть эти глаза и насколько глубоким и долгим окажется страх, предугадать заведомо невозможно.

«Закручивание гаек» даже в наиболее благоприятном для российских властей варианте, скорее всего, позволит им бороться только лишь с некоторыми симптомами патологий политического режима, но не с причинами заболеваний. Не приходится рассчитывать на то, что подобные меры повысят эффективность власти и управления страной: коррупция, «борьба башен Кремля» за передел ренты и нарастание проблем принципалагентских отношений не исчезнут, а попросту приобретут иные формы. Наоборот, можно ожидать, что поворот к «жесткой руке» повлечет за собой для правящей группы резкое увеличение затрат на поддержание политического равновесия в стране. Им придется не только намного увеличить издержки контроля и подавления, с одной стороны, но и пойти на масштабное повышение побочных платежей «силовикам» за их лояльность – с другой. Риски, связанные с превращением правящих групп в своего рода заложников аппарата подавления, присущи всем репрессивным режимам, но в российском случае речь идет не об армии (выступавшей в таком качестве для ряда авторитарных режимов стран Африки и Латинской Америки), а о правоохранительных органах и спецслужбах, которые глубоко вовлечены в масштабное извлечение и перераспределение ренты, а самое главное, не пользуются существенной поддержкой в российском обществе.

Вместе с тем, не стоит ожидать, что возможный поворот российского политического режима к сценарию «жесткой руки» (если и когда он позволит властям достичь своих целей) сам по себе может спровоцировать нарушение политического равновесия, даже если расширение репрессий будет угрожать значительной части прежде лояльных акторов или тем или иным «несогласным» с правящей группой. По крайней мере, до тех пор, пока «уход» в форме отъезда из страны будет оставаться для «продвинутой» части россиян более доступной альтернативой «протесту» против статус-кво, риски сопротивления со стороны общества для правящих групп могут оставаться не слишком велики. Во всяком случае, опыт режима Александра Лукашенко в Беларуси говорит о том, что в отсутствие реалистических альтернатив неэффективные репрессивные авторитарные режимы могут довольно длительное время поддерживать политическое равновесие, сохраняя статус-кво не то чтобы совсем «по умолчанию», но и не подвергаясь опасностям, несовместимым с их выживанием.

В российском случае риски поворота к «жесткой руке» для правящей группы, скорее, обусловлены иными причинами и лежат в иной плоскости. Во-первых, международный опыт говорит о том, что существующие на протяжении некоторого времени авторитарные режимы с изначально низкой репрессивностью довольно редко становятся намного более репрессивными. После длительного успешного опыта раздачи «пряников» эффективное использование «кнута» оказывается не столь простой задачей. Во-вторых, международные последствия поворота российского режима к «жесткой руке», вероятнее всего, окажутся однозначно негативными, и не только с точки зрения престижа страны и ее лидеров, ухудшения экономического климата, роста оттока капитала и т. д. в конечном итоге, все эти неприятности не столь критичны для выживания режима. Но для российских элит внешнеполитическая легитимация играет слишком важную роль, прежде всего, в связи с проблемой легализации доходов на Западе, где живут и проводят значительную часть времени и их семьи, да и сами представители правящей группы. Этот феномен, который Владислав Сурков некогда обозначил словами оффшорная аристократия [241] , задает иные стимулы для части российских элит – на риски своему господству им может оказаться выгоднее реагировать не «закручиванием гаек», а выводом и легализацией активов за рубежом и последующим собственным переездом за границу. Наконец, в-третьих, в случае внезапной смены курса и поворота к «жесткой руке» риски нарушения баланса сил внутри правящих групп и низкая функциональность аппарата подавления в России могут оказаться столь велики, что неудачная попытка применения репрессий и/или их угрозы против сограждан грозит повлечь за собой крах авторитарного режима уже не в сколько-нибудь длительной перспективе, а «здесь и теперь», подобно тому, как это произошло в результате августовского путча 1991 года в СССР. При таком развитии событий «жесткая рука» может привести к непреднамеренным последствиям и оказаться вовсе не «другом диктатора», а одной из возможных причин развития событий в совершенно ином ключе – коллапса авторитарного режима.