«Навязанный консенсус»: истоки и механизмы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Навязанный консенсус»: истоки и механизмы

Приход Владимира Путина к власти в 1999–2000 годах в известной степени стал итогом серии случайностей. Оказавшийся в нужное время в нужном месте и проявивший личную лояльность к своему патрону Ельцину, он казался именно тем человеком, который мог гарантировать безопасность прежнему президенту и членам его семьи, – не только с точки зрения угрозы преследований со стороны новых властей, но и в плане поддержания основ сложившегося в 1990-е годы политического режима и экономического строя. Эти задачи Путину удалось решить вполне успешно. Однако в историю России он вошел не столько как преемник Ельцина, сколько как лидер, в период правления которого страна пережила высокие темпы экономического роста, с одной стороны, и монополизацию политической власти – с другой. В этом плане президентство Путина представляло собой глубокий контраст по отношению к периоду правления Ельцина, характеризовавшемуся не только глубоким и длительным трансформационным спадом, но и политической междоусобицей, и острыми конфликтами элит.

С точки зрения формальных «правил игры» институциональное наследство, которое Ельцин оставил своему преемнику, казалось бы, позволяло эффективно монополизировать власть, опираясь на конституцию, предоставлявшую главе государства широкие и слабо ограниченные полномочия и как будто бы превращавшую его в доминирующего актора чуть ли не по умолчанию. Но на деле такому развитию событий препятствовали как минимум три обстоятельства. Во-первых, из-за слабости российского государства лидеры страны могли применять для поддержания своего господства как «кнут», так и «пряник», лишь в ограниченном масштабе. Во-вторых, фрагментация элит не позволяла эффективно и устойчиво поддерживать «выигрышную коалицию», крепко сплоченную вокруг главы государства. В-третьих, уровень массовой поддержки и лидеров, и режима в целом в 1990-е годы оставался весьма низким – на фоне спада в экономике он воспринимался как крайне неэффективный.

Таким образом, чтобы стать доминирующим актором не на словах, а на деле и соответствовать тому «идеальному типу» главы государства, который обрисовал Ельцин («кто-то должен быть главным в стране: вот и все») [109] , Путину необходимо было одновременно решить три взаимосвязанные задачи: (1) восстановить и резко укрепить силовой и распределительный потенциалы российского государства; (2) принудить различные сегменты российских элит к подчинению главе государства, минимизировав риски нелояльности с их стороны; (3) добиться устойчиво высокого уровня массовой поддержки режима. Если решение задач (1) и (3) требовало от Путина и его соратников успешных шагов по реорганизации государственного управления и по экономическому развитию страны, то решение задачи (2) носило прежде всего политический характер. Путину предстояло не просто показать российскому правящему классу «кто в доме хозяин» – ведь и Ельцин также время от времени увольнял высокопоставленных чиновников и даже порой применял силовые методы подавления конкурентов (как это произошло в октябре 1993 года и чуть было не случилось в марте 1996 года). Путину же необходимо было создать и поддерживать то сочетание негативных и позитивных стимулов для российских элит, которое обеспечивало их лояльность главе государства и режиму в целом безотносительно к особенностям «текущего момента». Иначе говоря, доминирующий актор должен был предложить своим подчиненным такое сочетание «кнута» и «пряника», которое не оставляло бы им иного выбора стратегии поведения, кроме безусловного подчинения – по доброй воле или вынужденно. Такой механизм координации среди элит далее обозначается как навязанный консенсус [110] – пожалуй, наиболее точная и краткая его характеристика содержится в высказывании из фильма «Крестный отец»: «предложение, от которого невозможно отказаться». Важно учесть ключевую особенность, отличавшую российский «навязанный консенсус» 2000-х годов от того подхода, который использовали для достижения своих целей персонажи «Крестного отца». Если клан Корлеоне и его противники опирались главным образом на насилие и/или угрозы его применения, то российский политический режим в целом не был репрессивным. Напротив, главным средством, поддерживавшим «навязанный консенсус», был отнюдь не «кнут», а «пряник». Лояльность по отношению к режиму и лично к Путину открывала различным сегментам российских элит доступ к тем или иным «кормушкам» – источникам ренты – в обмен на поддержку ими статус-кво. Такой механизм, основанный на коррупции, с одной стороны, открывал участникам «навязанного консенсуса» весьма широкие возможности для личного обогащения, а с другой – позволял в любой момент избавиться от нелояльных подчиненных акторов, обвинив их в тех или иных злоупотреблениях. Хотя поддержание «навязанного консенсуса» с помощью этих средств, на первый взгляд, было крайне неэффективным и дорогостоящим, но его выгоды для поддержания режима намного превышали издержки. С одной стороны, Путин смог быстро сформировать «навязанный консенсус» и сделать его весьма устойчивым во многом благодаря своим успехам на фронтах экономического роста и государственного строительства. С другой стороны, опираясь на этот механизм, он смог переформатировать «правила игры» в российской политике, предприняв серию шагов по институциональному закреплению авторитаризма на нескольких важнейших аренах (разделение властей, партийная и избирательная системы, взаимоотношения Центра и регионов). В конечном итоге, эта стратегия российских лидеров во многом способствовала успешному достижению их политических целей.

Тем не менее, при всем различии средств для достижения своих целей: максимизации собственной власти, богатства и обусловленного ими престижного потребления в самых разных формах – подход Путина к строительству своей «выигрышной коалиции» имел много общего с методами Вито Корлеоне со товарищи. В основе этого подхода лежала опора на персональные связи патрона с его многочисленными разнородными клиентами, которые так или иначе были лично обязаны своему «крестному отцу», обеспечивавшему их благополучие, и безусловно ему лояльны. В отличие от Ельцина, который вынужден был на обломках рухнувшего прежнего режима в 1990-е спешно лепить свою «выигрышную коалицию» из того материала, что оказывался у него под рукой, Путин в условиях «постреволюционной» консервативной стабилизации в 2000-е [111] обладал запасом времени и ресурсов для последовательного и целенаправленного выстраивания «навязанного консенсуса». На протяжении этих лет он умело подбирал и расставлял на ключевые позиции верных соратников, находил и порой создавал безопасные ниши для случайных и нестойких «попутчиков» и изолировал нелояльных потенциальных конкурентов, способных бросить ему вызов. Такая перегруппировка сил позволила Путину сформировать совершенно иную структуру персональных связей в рамках «выигрышной коалиции».

Филипп Чапковский, сравнивавший изменения социальных связей российских элит в 2000-е годы, блестяще продемонстрировал достижения Путина на этом пути. В 2000 году, когда Путин только пришел к власти, персональные взаимосвязи членов правительства страны строились вокруг нескольких конкурировавших между собой «узловых» персонажей (включая видных деятелей эпохи Ельцина, таких, как Анатолий Чубайс). На этом фоне сам Путин выглядел не более чем первым среди равных (в журналистском сленге такая схема внутриэлитных взаимодействий получила название башни Кремля). Однако к 2008 году, когда Путин уступил на время президентский пост Медведеву, он оказался уже, по сути, единственным центром притяжения всех персональных взаимосвязей членов правительства – среди элиты попросту не оказалось тех, кто обладал независимым от доминирующего актора потенциалом влияния (такую схему взаимосвязей, скорее, можно уподобить своего рода солнечной системе) [112] . Конечно, группировки и клики в составе элит никуда не делись, но доминирующий актор смог если не полностью определять поведение тех или иных акторов и ключевые решения в политике, то, по меньшей мере, не допускать нежелательных ему действий.

Изначально у Путина на руках оказались два главных козыря, с помощью которых он смог переиграть всех своих реальных и потенциальных соперников. Во-первых, Путин обрел легитимность на поле электоральной политики. Его победа на президентских выборах, основанная на широкой массовой поддержке, представляла собой разительный контраст с переизбранием на второй срок Ельцина в 1996 году, состоявшемся лишь в результате негативного консенсуса элит. Если поддержка избирателями Ельцина в 1996 году была выбором против Зюганова, то в 2000 году она являлась голосованием за Путина, хотя выбор в его пользу был сделан и не ими [113] . Во-вторых, успеху Путина способствовала смена тенденций экономического развития страны после пережитого ею спада 1990-х годов и, особенно, кризиса 1998 года. Благоприятная конъюнктура мировых рынков (иначе говоря, высокие цены на нефть) позволила правительству России в относительно недолгие сроки решить проблемы финансовой стабилизации, укрепления национальной валюты, ликвидации задолженности по зарплатам и пенсиям, выплаты части внешнего долга и др. Последствия кризиса были преодолены, и это открыло дорогу для новых шагов на пути экономических реформ. Ключевые посты в экономическом блоке правительства заняли либеральные экономисты, и вскоре правительство страны одобрило разработанную под их руководством программу экономической политики, выдержанную в духе либерального курса начала 1990-х годов, хотя условия для ее реализации были куда комфортнее, чем десятилетием ранее. Плоды успешного курса экономических реформ начала 2000-х (прежде всего, снижения налогов), безусловно, усилили позиции Путина [114] , обеспечивая ему немалую «свободу рук» в политике, в том числе и благодаря высокой популярности в глазах россиян. В течение всего периода 2000–2008 годов никакие факторы и обстоятельства не смогли ослабить популярность Путина среди различных групп населения – по данным различных опросов уровень его массовой поддержки на протяжении этих лет никогда не опускался ниже 60–65 % [115] . Таким образом, претензии Путина на роль доминирующего актора в российской политике легли не просто на подготовленную, но и тщательно удобренную почву на уровне не только взаимодействий элит, но и взаимоотношений элит и масс.

Однако умелое выстраивание состава и композиции «выигрышной коалиции» служило хотя и необходимым, но недостаточным условием для успеха. В самом деле, Путину было необходимо не просто расставить лично лояльных ему деятелей на ключевые посты (хотя и эту задачу решить было нелегко), но и поменять формальные и неформальные «правила игры», которые достались ему в наследство и от советского периода, и от 1990-х годов. А это, в свою очередь, требовало от Путина и его соратников не просто весьма разнообразных и довольно длительных во времени усилий на разных фронтах, но и выбора ими оптимальной последовательности действий по успешному выстраиванию и поддержанию «навязанного консенсуса».

Первыми шагами на этом пути стали меры по принуждению к лояльности тех акторов, которые служили для Путина источниками определенных вызовов, – прежде всего: парламента, политических партий, региональных элит, «олигархов» и СМИ. Так, Путин начал свое президентство с решительных намерений восстановить и укрепить административный потенциал российского государства, как в силовом, так и в распределительном отношении. Его программные заявления содержали ключевое слово государство, употреблявшееся едва ли не в том же ключе, что слово «рынок» в выступлениях либеральных экономистов начала 1990-х годов или, если угодно, что и слово «Бог» в религиозных текстах [116] . На практике достижению этой цели способствовали военные действия в Чечне и попытки использования сил служб безопасности в качестве инструмента внутренней и внешней политики. Хотя критически настроенные наблюдатели напрямую связывали такой способ «возрождения государственности» с прошлым Путина как сотрудника КГБ [117] , причины и следствия этих изменений были значительно глубже. Они означали не только усиление роли сегментов элит, связанных с вооруженными силами и службами безопасности (которые в российской политике после 1991 года были вытеснены на периферию принятия решений), но и использование вооруженных сил и, главным образом, правоохранительных органов как влиятельного политического инструмента в руках нового доминирующего актора.

Эта стратегия «возрождения государственности» в экономическом смысле была дорогостоящей. Но в итоге опора на силовые структуры как на основной ресурс государственного строительства оказалась для Кремля выигрышной. С одной стороны, Путин эффективно использовал его для восстановления и поддержания баланса сил между различными сегментами элит, с другой – лозунг «наведения порядка», преподнесенный российскому обществу как «диктатура закона», изначально был с энтузиазмом воспринят на уровне массовой поддержки нового главы российского государства. Однако вновь, как и ранее в 1990-е годы, в 2000-е годы в России оказался справедлив горький тезис Адама Пшеворского о том, что «поскольку любой порядок лучше любого хаоса, любой порядок и устанавливается» [118] .

Следующими шагами Путина и его команды стало первичное переформатирование той «выигрышной коалиции», которая досталась им в наследство от предшественника. С момента прихода Путина к власти он стремился инкорпорировать в неконкурентную систему обмена ресурсами тех акторов, кто мог претендовать на политическую автономию. Те же, кто пытался претендовать на политическое влияние за пределами рамок «навязанного консенсуса», стали объектами атак со стороны государственного аппарата и/или вскоре перестали оказывать значимое воздействие на ход событий.

Первым знаковым событием в этой связи стало начало работы нового созыва Государственной Думы. Гели в 1993–1999 годах нижняя палата служила базой оппозиций различных оттенков (от КПРФ до «Яблока»), то после триумфа «Единства» сторонники Путина могли претендовать если не на большинство мандатов, то, по крайней мере, на роль «группы вето» [119] . Уже на первом заседании «Единство» и его союзники при поддержке президентской администрации достигли неформального соглашения с КПРФ о разделе между собой наиболее значимых постов в руководстве Думы и ее комитетов не пропорционально численности депутатов во фракциях (как это было ранее), а по принципу большинства [120] . Коммунисты сохранили за собой пост председателя палаты, а «Единство» и его сателлиты провели своих представителей в председатели ключевых комитетов Думы. В результате этого другие фракции (прежде всего, «Отечество») получили лишь ряд второстепенных постов и в итоге вынуждены были согласиться с подчиненным статусом. «Отечество» заявило о своем союзе с «Единством» на правах младшего партнера и вскоре было подвергнуто принудительной кооптации в состав созданной по инициативе Кремля новой партии – «Единая Россия» – по принципу «недружественного поглощения». «Единая Россия» и ее сателлиты создали в Думе коалицию в поддержку Путина, обладавшую 235 голосами депутатов. В свою очередь, обеспечив себе устойчивое лояльное парламентское большинство, Кремль организовал передел власти в Думе – весной 2002 года коммунисты и их союзники были поставлены перед выбором: либо лишиться постов руководителей палаты и ее комитетов, либо покинуть партию, после чего КПРФ окончательно и бесповоротно утратила влияние на деятельность парламента [121] . Таким образом, Кремль смог обеспечить безусловный контроль над принятием в парламенте основных законов, и правительство страны впервые за десять лет политики экономических реформ получило поддержку в парламенте, требуемую для принятия ряда необходимых и длительное время откладывавшихся им мер в области налогового, трудового, пенсионного, судебного законодательства. Политическое значение парламента оказалось, по сути, сведено к юридическому оформлению решений, уже принятых исполнительной властью [122] .

Успех в обеспечении контроля над Думой помог Кремлю и в реализации плана по рецентрализации власти и ослаблению влияния региональных политических элит. В мае 2000 года Путин объявил о создании на территории России семи федеральных округов, каждый из которых включал в себя ряд регионов страны, и о назначении в них своих полномочных представителей с широким и слабо очерченным набором полномочий. Президентские «наместники» должны были обеспечить контроль за соблюдением в регионах федеральных законов и за использованием федерального имущества, а также координировать действия территориальных служб федеральных органов исполнительной власти, прежде всего – силовых структур. Таким образом, власть региональных лидеров, многие из которых бесконтрольно распоряжались ресурсами своих «вотчин», оказалась частично ограничена [123] . Однако правовые основания для их господства создавали не только широкие и слабо определенные полномочия глав исполнительной власти регионов, но и порядок формирования верхней палаты парламента – Совета Федерации, который с 1996 года состоял из руководителей законодательных собраний и органов исполнительной власти регионов. Этот механизм повсеместно критиковался как неэффективный с точки зрения и законотворчества, и представительства интересов регионов в Центре. Путин предложил новый законопроект, направленный на то, чтобы лишить глав органов власти регионов мест в верхней палате парламента (и, таким образом, лишить их влияния на принятие решений в Центре, а заодно и депутатской неприкосновенности). Летом 2000 года лояльная Дума приняла закон, согласно которому к началу 2002 года их места в Совете Федерации были заняты профессиональными законодателями. Новые члены верхней палаты, однако, назначались на свои посты региональными органами власти. В новый состав верхней палаты вошли в основном профессиональные лоббисты, вполне лояльные Кремлю, но обладавшие весьма сомнительной легитимностью. Вскоре после этой реформы Совет Федерации утратил самостоятельное политическое значение и лишь послушно «штамповал» решения, принятые Кремлем и одобренные Думой [124] .

Курс рецентрализации управления страной, получивший в широком обиходе название укрепление вертикали власти, преследовал цели усиления позиций главы государства за счет ослабления региональных элит по принципу «игры с нулевой суммой». Другой закон, одобренный Думой, дал президенту право распускать региональные законодательные органы и смещать с постов избранных населением глав исполнительной власти регионов в случае нарушения ими федеральных законов (в отдельных случаях – даже без решения суда). Несмотря на сопротивление Совета Федерации, эти законы были быстро приняты с незначительными поправками, и большинство региональных лидеров вынужденно согласились со своим подчиненным статусом. Для тех же, кто не готов был играть по этим правилам, уроком послужил конфликт в ходе выборов главы администрации Курской области, когда действующий губернатор Александр Руцкой за день до голосования был исключен из предвыборной борьбы по решению суда из-за нарушений им закона о выборах в ходе кампании (хотя по этим мотивам можно было лишить права быть избранным любого претендента, включая и Путина). Неудивительно, что вскоре никто из региональных лидеров уже не смел не то чтобы открыто возражать Путину, но и претендовать на политическую автономию от Кремля.

Одновременно, Кремль усилил давление на неподконтрольные ему средства массовой информации – и, прежде всего, на телевидение, имевшее наиболее широкую аудиторию и во многом способное повлиять на общественное мнение. Летом 2000 года, пользуясь контролем государства над 51 % акций первого канала телевидения, охватывавшего всю страну (компания ОРТ), Кремль добился смены политики канала, отстранив от рычагов управления «олигарха» Бориса Березовского, который ранее фактически управлял им как своей собственностью. Единственным общероссийским негосударственным телеканалом осталось НТВ, принадлежавшее другому «олигарху», Владимиру Гусинскому. НТВ поддержало «Отечество» на парламентских и Явлинского на президентских выборах и открыто критиковало политику Путина в Чечне. В мае 2000 года Генеральная прокуратура возбудила уголовное дело против Гусинского и возглавляемых им компаний, и вскоре Гусинский был арестован, хотя позднее выпущен на свободу и выехал за границу. После этого на НТВ стал претендовать его крупнейший кредитор – контролируемый государством концерн «Газпром», который в конце концов добился смены руководства компании и его редакционной политики. Часть журналистов НТВ, не согласных с этим решением, перешла на канал ТВ-6, контролируемый тем же Березовским. Но к концу 2001 года и ТВ-6 был закрыт по решению суда. Другие средства массовой информации, ранее занимавшие независимую позицию, после этого уже не решались проявлять нелояльность к Путину и его политике [125] .

Развитие взаимоотношений между правительством и представителями крупного бизнеса («олигархами») проходило по той же схеме «кнута» и «пряника» – то есть поощрения лояльных и наказания тех, кто претендовал на автономию. Уже летом 2000 года Путин на встрече с «олигархами», проходившей в его загородной резиденции, сделал ключевым лидерам российского бизнеса «предложение, от которого невозможно отказаться» – оно позднее получило неофициальное название шашлычного соглашения [126] . Суть его состояла в том, что государство не будет пересматривать права собственности и сохранит «равноудаленный» подход по отношению к «олигархам», в то время как Большой Бизнес должен сохранять лояльность по отношению к властям и не вмешиваться в процесс принятия важнейших политических решений. Лишь немногие «олигархи» не согласились с условиями этого неформального соглашения и подверглись наказанию – тот же Борис Березовский лишился части своих активов, вынужден был продать оставшиеся по заниженной цене и вслед за этим покинуть Россию. У остальных представителей российского бизнеса в такой ситуации уже попросту не оставалось выбора. С одной стороны, президентская администрация восстановила контроль над крупнейшими корпорациями. Наиболее ярким тому примером стала смена менеджмента крупнейшего газового монополиста – «Газпрома». С другой стороны, Генеральная прокуратура и налоговые органы предприняли ряд проверок и расследований в отношении некоторых компаний, обвиняя их в неуплате налогов и других нарушениях законов. Эти атаки четко обозначали намерение Кремля ограничить влияние групп экономических интересов на принятие значимых решений и минимизировать их политическую автономию путем включения в новую систему подконтрольности по отношению к государству. Сходные тенденции возобладали и в отношениях государства с некоммерческими общественными организациями «третьего сектора», получившими доступ к государственной поддержке в обмен на политическую лояльность. Неудивительно, что вскоре не только все лидеры бизнеса, но и почти все сколько-нибудь влиятельные общественные деятели страны оказались полностью лояльны Кремлю, по доброй воле или вынужденно согласившись на подчиненный статус.

Таким образом, уже в течение первых лет своего правления Путин добился важнейших успехов на пути монополизации власти. Выстраиваемый им «навязанный консенсус» российских элит был основан на следующих принципах. Во-первых, это согласие элит на отказ от открытой политической конкуренции (то есть, фактически, табу на демократию как таковую). Во-вторых, это признание элитами господства доминирующего актора над всеми остальными (подчиненными) субъектами на условиях взаимного обмена ресурсами между ними. В-третьих, согласие элит с преобладанием неформальных и специфических «правил игры» (которые могли меняться в угоду доминирующему актору) над общими и едиными для всех акторов формальными нормами и «правилами игры» в регулировании политических отношений.

Последний принцип, казалось бы, противоречил идее «диктатуры закона», которую выдвинул Путин в центр своей политической программы. Но на деле путинская «диктатура закона» существенно отличалась от принципа верховенства права (rule of law). На практике она означала сугубо инструментальное использование правовых механизмов как орудия селективного применения санкций в рамках системы обмена ресурсами между элитами. В случаях конфликта вокруг НТВ или «казуса Руцкого» правовые нормы или обвинения в их нарушении использовались лишь для обслуживания текущих интересов доминирующего актора. Такого рода набор норм и правил, равно как и система их селективного применения государственным аппаратом, ставшие частью «навязанного консенсуса», способствовал не установлению единых «правил игры» как основы верховенства права, а служил своеобразным фасадом, или «дымовой завесой», для деформализации «правил игры» [127] и обеспечения господства произвола (arbitrary rule) [128] . Эти инструменты были еще более успешно использованы Кремлем на следующем этапе выстраивания и поддержания «навязанного консенсуса». 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.