Первая книжка диктатора

Первая книжка диктатора

Плоское веснушчатое лицо диктатора победно лучилось довольством и умиротворением. И надо сказать, что повод тому был. Мимо него шагали праздничные колонны людей, которые шумно приветствовали своего вождя. Они несли его парадные портреты и дружно скандировали его имя. А он от удовольствия слегка щурил глаза и старался изо всех сил держаться прямо, чтобы его кудрявая рыжая голова торжественно смотрелась на ярко-лазоревом фоне весеннего неба. Рыжий триумфатор небрежно махал шествующим согнутой ладонью, только полностью ощутить величие момента у него всё-таки не получалось. Мешало какое-то дрянное наваждение, впрочем, не наваждение даже, а так, совершенно нелепое и неуместное здесь воспоминание, воспоминание из далёкого детства, не несущее в себе ничего такого, ради чего его стоило бы сохранять в себе столь длительное время. Тем не менее, оно никуда не исчезало, а напротив, память вновь и вновь возвращала своего владельца в уже несуществующую маленькую комнатку, где на дощатом полу возвышался фанерный ящик со всяким хламом, среди которого находилась единственная в доме книжка со странным забытым названием. Её страницы имели горьковатый запах миндаля и на ощупь напоминали сухую штукатурку наружных стен.

Он помнил её зелёную обложку и мелкий серебристый орнамент вокруг призабытого названия, только не знал ни о чём эта книга, ни кто её написал, ни, тем более, как она оказалась в фанерной коробке на дощатом полу. Будущий диктатор так и не нашёл времени её прочесть, хотя, впрочем, он по-своему любил книги, прежде всего за стройность их буквенных рядов, строгий порядок построения страниц и за неукоснительное соблюдение предписанных свыше правил синтаксиса и орфографии.

Шествующие правильными колоннами буквы ему нравились даже больше, нежели сменяющие друг друга праздничные людские колонны. В буквенных рядах он ощущал больше преданности и силы и полагал, что они имеют куда как более значительный потенциал служения. Одного лишь опасался думающий диктатор. А вдруг вся эта неодолимая мощь из гласных и согласных обернётся против него и будет противопоставлена его власти, ведь он так и не удосужился заручиться её расположением и лояльностью.

Ему, действительно, некогда было читать. Путь диктатора к сегодняшнему триумфу был непрост, рискован и непредсказуем и никоим образом не соответствовал тому порядку и предписанным свыше законам, соблюдения которых он жёстко требовал от подвластного ему народа.

А народ его, хоть и вышагивал внизу тёмными шеренгами, но всё равно уступал в строгости построений буквенным рядам.

«Отчего они такие разные, – думал диктатор, – должен же быть какой-то частный порядок, подобный правилам синтаксиса и орфографии, который возможно было бы употребить для приведения разрозненной толпы к общему, тотальному порядку? А то здесь всякий норовит сбить строй, взять не ту ногу или чем-нибудь отвлечься, тем самым разорвав согласное движение! Чего только стоит вот этот, седой, в конце колонны!» Взгляд диктатора впился в пожилого демонстранта, и это созерцание не принесло триумфатору никакой радости. Более того, седой человек, с лукавой улыбкой машущий диктатору полусогнутой ладонью, рисковал испортить праздник не хуже навязчивого воспоминания.

«Дерзкий старик»! – негодовал диктатор, хотя не было ничего дерзкого в старческой фигуре, сутулой и неторопливой.

А дерзость могла разве что заключаться в том, что оба они думали об одном и том же, поскольку старик зачем-то вспомнил про свою, написанную ещё в юности, книгу с замысловатым названием, которое отчего-то напрочь позабыл диктатор. Там, под зелёной обложкой, украшенной мелким серебристым орнаментом было написано, что не может быть никакого порядка в стране, где не читают книг, и не может быть в такой стране ни частного порядка, ни порядка общего, ни внутреннего, ни внешнего.