3. Неразвитость капитализма в России
3. Неразвитость капитализма в России
Каков был уровень развития предоктябрьских лет? И в этот вопрос Ленин постарался внести неясность: ответы на него — в зависимости от того, что требовалось доказать, — он давал самые противоречивые. Царскую Россию Ленин объявлял то колонией (или же «полуколонией») европейского капитала; то страной империализма; то, наконец, неким «военно-феодальным империализмом», что вообще бессмыслица, так как высшая стадия капитализма (а именно так определял Ленин империализм) не может быть феодальной.
Но в конечном счете Ленин поставил перед собой задачу — внушить тогдашним революционерам, что в России уже господствует капитализм.
С этой целью Ленин (под псевдонимом Н. Ильин) опубликовал в 1899 году книгу «Развитие капитализма в России». Автор неустанно продолжал дополнять ее новыми данными и в последующие 10–12 лет,[438] настолько важным считал он это произведение. Дело в том, что задачей книги было доказать — капитализм в России достиг столь высокой ступени развития, что можно ставить вопрос о пролетарской революции. Чтобы выяснить, доказал ли это Ленин, остановимся на его сочинении.
В отличие от ряда последующих работ Ленина книга «Развитие капитализма в России» основана на изучении кропотливо собранного им фактического материала. Но подход к источникам — чисто ленинский: берется все, что можно как-то истолковать в поддержку его тезиса, и объявляется неверным то, что этому тезису противоречит. Так, Ленин, не будучи статистиком, объявляет неудовлетворительной всю фабрично-заводскую статистику России последней трети XIX века. Он безапелляционно провозглашает, что «данными ее в громадном большинстве случаев нельзя пользоваться без особой обработки их и что главной целью этой обработки должно быть отделение сравнительно годного от абсолютно негодного».[439]
Фабрично-заводская статистика — основной источник по теме ленинской книжки — оказалась «абсолютно негодной» для цели этого сочинения: она показала не рост, а убыль числа предприятий в России.
Объяснялось это, конечно, не регрессом в промышленном развитии страны, а определенным прогрессом в сторону кристаллизации небольшого капиталистического сектора в экономике — машинного производства. Но Ленин не мог принять такого объяснения. Он попытался доказать, будто в России на рубеже XX века рабочие составляют «около половины всего взрослого мужского населения страны, участвующего в производстве материальных ценностей», — 7,5 миллиона человек; если же сюда причислить работающих по найму женщин и детей, получается цифра около 10 миллионов рабочих. Правда, Ленин сам в подстрочном примечании пишет: «Оговоримся, во избежание недоразумений, что мы отнюдь не претендуем на точную статистическую доказательность этих цифр…».[440]
И верно: цифры дутые. Статистика свидетельствует, что в России было в то время всего 1,5 миллиона[441] промышленных рабочих, то есть явное меньшинство. Разумеется, соответствовало действительности именно приводимое статистикой число, а не ленинская пропагандистская цифра. Получил же ее Ленин весьма просто: он объявил, что все бедные крестьяне — безлошадные и однолошадные — являются пролетариями. При этом Ленин скромно упомянул, что среди рабочих эта «…большая, часть еще не порвала с землей, покрывает отчасти свои расходы продуктами своего земледельческого хозяйства» и образует «тип наемных рабочих с наделом».[442] Речь идет, следовательно, не о рабочих, а о занимающихся отхожим промыслом в свободное от сельских работ время. Но ведь этот тип издавна существовал в разных странах и с капитализмом не связан. Да и сам Ленин признает, что, по теории Маркса, «капитализм требует свободного, безземельного рабочего»,[443] а не крестьянина-отходника.
Столь же неубедительно утверждение Ленина, будто наличие зажиточных, средних и бедных крестьян в русской деревне — это «разложение крестьянства», плод капитализма. В действительности и на заре средневековья, и в античности были зажиточные и бедные крестьяне. Никаких доказательств того, что наличие различных групп в среде крестьянства — явление новое и прогрессивное, Ленин не приводит. Напротив, он сам замечает: «По вопросу о том, идет ли вперед разложение крестьянства и как быстро, — мы не имеем точных статистических данных…» Нет и неточных: «…до сих пор… не было сделано даже попытки систематически изучить хотя бы статику разложения крестьянства и указать те формы, в которых происходит этот процесс».[444]
Повисает в воздухе и категорическое заявление Ленина: в сельском хозяйстве России «…крестьянская буржуазия является безусловно преобладающей. Она — господин современной деревни».[445] Ровно через 10 страниц автор не по-ленински смущенно берет его обратно: «Говоря выше, что крестьянская буржуазия есть господин современной деревни, мы абстрагировали… задерживающие разложение факторы… В действительности настоящими господами современной деревни являются зачастую не представители крестьянской буржуазии, а сельские ростовщики и соседние землевладельцы». Ленин оправдывается: «Подобное абстрагирование представляется однако приемом вполне законным, ибо иначе нельзя изучать внутренний строй экономических отношений в крестьянстве».[446] Но дело-то обстоит как раз наоборот: именно такими приемами ничего нельзя изучать. Хорошо «абстрагирование» — объявить, что в деревне господствуют не помещики, а сельская буржуазия, зная, что господствуют именно помещики!
Методом такого же «абстрагирования» выдвигает Ленин и другие доказательства успешного развития капитализма в России: наличие рынка, участие России в международной торговле, рост торгового и ростовщического капитала. Автор знает и даже цитирует положение марксистской теории, что ни торговый, ни ростовщический капитал не служат достаточным условием для возникновения капиталистического способа производства: «образование этого последнего «зависит всецело от исторической ступени развития…»…», причем чем сильнее развиты торговля и ростовщический капитал, тем слабее промышленный капитал, и наоборот.[447] Однако Ленин отождествляет эти два противоположных развития и из полученного результата делает вывод об исторической ступени, на которой находится Россия.
С той же легкостью, как от теории, «абстрагируется» Ленин и от истории. Рынок, как известно, существовал уже в глубокой древности, когда о капитализме и речи быть не могло. Международная торговля велась на территории Древней Руси уже в VII–IX веках, участвовали в ней славяне, норманны, арабы, византийцы, хазары. А открытие археологами в 1984 году затонувшего торгового судна бронзового века еще раз наглядно показало: уже в те далекие от капитализма времена велась международная торговля с заморскими странами.
Под давлением фактов Ленин сам начинает порой говорить о слабости капиталистических элементов в тогдашней российской экономике. Отыскав уезд в Самарской губернии, где хозяйничали немцы-колонисты и русские хуторяне, предвосхитившие идею столыпинской реформы, Ленин пишет: «Эти наиболее свободно развившиеся колонии показывают нам, какие отношения могли бы и должны бы были развиться и в остальной России, если бы многочисленные остатки дореформенного быта не сдерживали капитализма».[448] А на предпоследней странице книги автор находит мужество написать: «…развитие капитализма в России действительно придется признать медленным. И оно не может не быть медленным, ибо ни в одной капиталистической стране не уцелели в таком обилии учреждения старины, несовместимые с капитализмом, задерживающие его развитие…».
Не смог Ленин доказать, что в России уже развился капитализм: это было недоказуемо. Если бы Ленин написал свою книгу не как пропагандистскую, а как научную, то должен был бы ее назвать: «Неразвитость капитализма в России». Экономическая Россия была сельскохозяйственной страной: 80 % населения составляли крестьяне, 2 % — рабочие.
Социальная структура русского общества оставалась феодальной. Господствующим классом было дворянство. Только в 1861 году, за 56 лет до Октябрьской революции, в России было отменено крепостное право; в странах Западной Европы это произошло уже в XIII–XIV веках. Впрочем, и после реформы 1861 года российские крестьяне продолжали находиться пусть не в крепостной, но в феодальной зависимости от помещиков. Буржуазия пользовалась весьма незначительным политическим влиянием в государстве и еще не успела сконцентрировать в своих руках такие богатства, которые были в распоряжении буржуазии в Западной Европе и в США. Максиму Горькому, приехавшему в Нью-Йорк, этот капиталистический город показался «городом желтого дьявола», где правило золото, а в России правили дворянство и тесно связанное с ним чиновничество. Рабочий класс не только составлял незначительное меньшинство населения, это был не кадровый пролетариат, а рабочий класс начального этапа капиталистического развития — класс крестьян, пришедших на заработки в город и готовых в любой момент вернуться к сельскому труду.
Политическая структура России характеризовалась давно отошедшей в прошлое стран Запада абсолютной монархией. Традиционно государственный характер русской православной церкви придавал российскому абсолютизму теократические черты. В России не было ни парламента, ни легальных политических партий. Национальные окраины России сохраняли весьма архаические социальные структуры. Так, в составе империи находился Бухарский эмират — средневековое восточное государство. А на северных окраинах России существовало еще родовое общество.
Так выглядела в экономическом и социальном отношении Российская империя на рубеже XX века. Что уж тут говорить об «империализме как высшей стадии капитализма»! Можно ли вообще утверждать, что Россия вступила к этому времени в эпоху капитализма?
Сдвиг в сторону капиталистического развития в России наметился лишь после первого удара русской антифеодальной революции 1905–1907 годов. Он, естественно, проявился прежде всего в промышленности. В период между 1907 и 1913 годами резко возросли добыча угля, выплавка чугуна. Стал быстро укрепляться национальный капитал: доля иностранного капитала в русской промышленности сократилась с 50 % до 12,5 %. Развивалось и сельское хозяйство: продукция зерновых культур в России возросла к 1913 году вдвое по сравнению с последними годами XIX века. В урожайные годы доля России в мировом экспорте пшеницы составляла 40 %, но и в неурожайные не падала ниже 11 %. Именно это быстрое развитие в сочетании с рядом политических факторов подготовило второй удар антифеодальной революции, приведшей к падению монархии. Но феодальные структуры все еще оставались мощными: в 1913 году дворянам (1,4 % населения) принадлежали 63 млн. десятин земли, а крестьянам (80 % населения) — 188 млн. десятин, то есть всего лишь втрое больше[449]. В целом Россия была и в 1917 году феодальной страной.
Мы подошли к ответу на первый вопрос. На каком этапе общественного развития произошла в России большевистская революция? Не на этапе развитого и перезревшего капитализма, а в условиях феодализма и слабых еще ростков капитализма. Тем более это относится к подобным революциям в странах третьего мира, еще менее развитых, чем была Россия в 1917 году.
«Социалистические революции» происходят не в наиболее высокоразвитых капиталистических странах, а в странах с докапиталистической структурой, в странах подходящего к своему концу феодализма. Эти революции должны, казалось бы, занять место в ряду антифеодальных или, как их называет марксизм, буржуазных революций.
Но какие же они буржуазные? И на словах, и на деле они направлены против буржуазии. Соответственно они именуются «пролетарскими революциями». Мы подошли ко второму вопросу: действительно ли «пролетарские революции» связаны с пролетариатом? Рассмотрим этот вопрос на особенно наглядном примере.