12. По спецстране номенклатурии

До революции либеральные русские интеллигенты с горьким сарказмом переводили с французского слова: «Bien-etre general en Russie» («всеобщее благоденствие в России») буквально: «хорошо быть генералом в России». С тех пор прогремела очищающая гроза Октябрьской революции, и быть генералом в России стало еще лучше.

Да чувствует ли вообще этот генерал, завсектором или иной высокопоставленный член класса номенклатуры, что он живет в России? Не где-нибудь, а именно в кругу номенклатурщиков довелось мне услышать любопытную мысль: пропасть между ними и обычным советским населением такова, что начиная с определенного уровня номенклатурные чины живут как бы вовсе не в СССР, а в некоей спецстране.

Рядовые советские граждане отгорожены от этой спец-страны так же тщательно, как и от любой другой заграницы. И в стране этой, которую можно условно назвать Номенклатурия, все свое, специальное: специальные жилые дома, возводимые специальными строительно-монтажными управлениями; специальные дачи и пансионаты; специальные санатории, больницы и поликлиники; спец-продукты, продаваемые в спецмагазинах; спецстоловые, спецбуфеты и спецпарикмахерские; спецавтобазы, бензоколонки и номера на автомашинах; разветвленная система специнформации; специальная телефонная сеть; специальные детские учреждения, спецшколы и интернаты; специальные высшие учебные заведения и аспирантура; специальные клубы, где показывают особые кинофильмы; специальные залы ожидания на вокзалах и в аэропортах и даже специальное кладбище.

Номенклатурное семейство в СССР может пройти весь жизненный путь — от родильного дома до могилы: работать, жить, отдыхать, питаться, покупать, путешествовать, развлекаться, учиться и лечиться, не соприкасаясь с советским народом, на службе которого якобы находится номенклатура. Отгороженность класса номенклатуры от массы советских граждан такая же, как отгороженность находящихся в Советском Союзе иностранцев: разница лишь в том, что иностранцев не допускают, а номенклатура сама не хочет общаться с советским населением.

Спецстрану Номенклатурию можно живописать в деталях, но такое описание вышло бы из рамок главы. Поэтому просто проедемся, как туристы в автобусе, по этому своеобразному политико-географическому порождению реального социализма.

Дата открытия Америки, как известно, спорна: то ли открыл ее Колумб в 1492 году, то ли викинги на 500 лет раньше, а может быть, даже древние финикийцы. Гораздо яснее обстоит дело с открытием Номенклатурии. Открыл эту спецстрану Ленин, а в качестве даты открытия можно назвать 25 октября 1918 года. Именно в этот день Ленин вместе с Крупской и своей сестрой Марией впервые явился в подготовленное для него загородное поместье Горки. Усадьба была отобрана у богатого помещика Рейнбота и сделалась первой в истории номенклатуры государственной дачей. У входа в барский дом Ленина торжественно с цветами встретила уже находившаяся там чекистская охрана. А затем счастливые первооткрыватели Номенклатурии пошли по особняку, где им, как пишет советский журналист, «все было утомляюще непривычно — изысканная мебель, ковры, люстры, на каждом шагу венецианские зеркала в золоченых рамах».[296] Однако Ленин приказал ничего в особняке не менять и поселился во всем этом, видимо, не так уж утомлявшем его великолепии. Дом он скромно именовал «наша дача» — неудобно же было сказать «наше поместье» или «наш загородный дворец». Так словцо «дача» и закрепилось за воздвигнутыми с тех пор многочисленными палаццо номенклатуры.

С Ленина повелось и то, что госдача у руководителя номенклатуры не одна. Из «Известий» мы узнаем, что в марте 1922 года Ленин жил не в Горках, а в усадьбе Корзинкино, находившейся тогда за городом, а сейчас — на территории Хорошевского района Москвы.

«Приезд Владимира Ильича держали в секрете», — сообщает газета. От чего скрывался глава Советского правительства в расцвет нэпа? Оказывается, «чекисты считали», что Ленину «жить в Горках в то время было опасно, они напали на белогвардейские следы…».

И тут дача была неплохая. «…Старую усадьбу Корзинкино пересекает аллея столетних лип… Бревенчатый старый барский дом с балконами на втором этаже, богатой затейливой резьбой по карнизам и наличникам окон… Повсюду башенки, навесы, крылечки… Внутри большой темный зал вышиной в два этажа. Во втором этаже в этот зал выходила открытая галерея, из которой шли двери в комнаты»[297]».

В 1919 году в письмах к жене Ильич, как мы видели, еще называл свежеконфискованную дачу «нашей» в кавычках. Но уже осенью следующего года — все еще во время гражданской войны — рождавшаяся номенклатура в такой мере вошла во вкус привилегий, что в сентябре 1920 года пришлось образовать так называемую «кремлевскую контрольную комиссию». Ее задачей было изучить вопрос о «кремлевских привилегиях» (так и было сформулировано) и в той мере, в какой будет возможно, ввести их в рамки, якобы понятные любому партийцу. Опубликовано это сообщение было в «Известиях ЦК РКП (б)» 20 декабря 1920 года[298] — в денек, вклинившийся между днями рождения Сталина и Брежнева. Ликвидированы же были, разумеется, не привилегии, а, во-первых, сама комиссия и, во-вторых, поместивший это сообщение орган.

XI съезд партии (1922 г.) выдвинул уже более скромную задачу: «Положить конец большой разнице в оплате различных групп коммунистов».[299]

Разосланный в октябре 1923 года циркуляр ЦК и ЦКК РКП (б) был еще скромнее: он лишь протестовал против «использования государственных средств на оборудование квартир» начальства, на обстановку его «кабинетов в учреждениях так же, как и в частных жилищах» и против только «непредусмотренного сметами расходования государственных средств на оборудование дач для отдельных работников». Циркуляр провозглашал, что «необходимый Уровень жизни ответственных работников должен обеспечиваться более высокой заработной платой».[300]

А она и так была не низкая, и тоже у истоков этой немалой зарплаты стоял Ленин. Через месяц с небольшим после Октябрьской революции, 1 декабря 1917 года, он собственноручно написал проект постановления Совнаркома: «…назначить предельное жалованье народным комиссарам в 500 рублей в месяц бездетным и прибавку в 100 рублей на каждого ребенка».[301] Значит, если у наркома — средняя статистическая семья, то есть жена и двое детей, его оклад был установлен в 700 рублей в месяц. Впрочем, через месяц Ленин пояснил, что «декрет о 500 руб. месячного жалованья членам Совета Народных Комиссаров означает приблизительную норму высших жалований»,[302] то есть можно было устанавливать оклады и выше.

500 рублей в месяц и свыше — много это было тогда или мало? Сам Ленин отвечает на такой вопрос в своей записке Дзержинскому в декабре 1917 года формулой: «Лица, принадлежащие к богатым классам (т. е. имеющие доход в 500 руб. в месяц и свыше…)…».[303] Вот в какой класс вошли его наркомы: в богатый.

8 февраля 1932 года был вообще отменен партмаксимум зарплаты, что ликвидировало последнюю преграду для бурного расцвета благосостояния номенклатуры. Был это как раз год страшного голода на Украине. Затем начали не подлежавшими опубликованию постановлениями проводить повышение заработной платы членам рождавшегося номенклатурного класса.

Приведем текст одного из таких постановлений, хранящегося в Советском Союзе и сегодня в тайне, но ставшего доступным исследователю в результате того, что после войны архив Смоленского обкома ВКП(б) за предвоенные годы оказался в Соединенных Штатах Америки.

«Не для печати.

Постановление № 274 Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Центрального Комитета ВКП(б).

^{11 февраля 1936 г.}

О повышении заработной платы руководящим районным работникам.

Совет Народных Комиссаров Союза ССР и Центральный Комитет ВКП(б) постановляют:

1. Повысить с 1 февраля 1936 г. ставки зарплаты председателям Районных исполнительных комитетов и первым секретарям Районных комитетов Партии для 50 % районов до 650 рублей и для остальных 50 % до 550 рублей, заместителям председателей Райисполкомов и вторым секретарям райкомов соответственно до 550 рублей и до 450 рублей, заведующим земельным, торговым и финансовым отделами, управляющим районным филиалом Госбанка, зав-культпропам райкомов и секретарям райкомов ВЛКСМ соответственно до 500 и 400 рублей.

2. Установить председателям 250 районных исполнительных комитетов и первым секретарям 250 райкомов ВКП(б) наиболее крупных районов по особому списку, утверждаемому Оргбюро ЦК ВКП(б), ставки зарплаты в размере 750 рублей; заместителям председателя райисполкомов и вторым секретарям райкомов ВКП(б) этих районов — 650 рублей.

3. Увеличение ставок зарплаты произвести в пределах утвержденных на 1936 год смет.

Председатель СНК СССР Молотов

Секретарь ЦК ВКП(б) Сталин».[304]

Так это делалось тогда и так делается теперь.

Как и при Сталине, без официальной публикации в печати в конце 1989 года были значительно повышены и без того немалые оклады номенклатурного партаппарата.

Инструктору обкома КПСС — с 250 до 370–400 руб.

Зав. отделом обкома с 380 до 600 руб.

Секретарю обкома с 450–500 до 700–750 руб.

Первому секретарю обкома — с 550 до 850 руб.

Как читатель видит, все эти оклады значительно выше средней статистической, не говоря уж о фактической заработной плате советского трудящегося. Это помимо заказов, отличной столовой, автомашин, квартир и дач. Повышение окладов было произведено не только на уровне обкомов, но и на других уровнях, в том числе в Политбюро. Теперь члены и кандидаты в члены Политбюро получают 1100, а Генеральный секретарь ЦК — 1200 рублей в месяц, хотя в действительности им, как и при Сталине, никаких денег не нужно — всё они получают бесплатно.

Пользуясь тем, что первая половина 30-х годов была периодом карточной системы на продовольствие и промтовары, были введены дополнительные выдачи для номенклатуры, закрытые распределители, спецстоловые и спецпайки. Так расцветилась своими природными красотами спец-страна Номенклатурия.

С нынешними условиями труда и быта в спецстране мы уже ознакомились, повидали жилые дома, дачи, пансионаты. Взглянем теперь на другой комплекс — на санатории, больницы и поликлиники.

Среди многочисленных курортов СССР нелегко найти такой, где не было бы санатория ЦК партии или правительства — союзного или республиканского. И если даже прихоть судьбы или самого завсектором забросит его на совсем уж маленький курорт, вроде моего родного городка Бердянска на Азовском море, то и там ему не придется унизиться и жить в санатории вместе с обычным людом: и там будет дача горкома партии, где сможет поселиться номенклатурный отдыхающий. Напротив: ни за какие деньги не сможет простой советский гражданин попасть в такие санатории или на такую дачу.

В этих местах отдыха номенклатурщики находятся среди своих. Любопытное и, вероятно, неожиданное для читателя следствие этого — поразительная вольность нравов, процветающая в номенклатурных санаториях. Изображающие из себя в течение 11 месяцев в году примерных семьянинов, верных жен и непорочных дев, номенклатурные чины обоего пола жадно наверстывают упущенное. Это разрешается, никаких персональных дел заведено не будет.

Оговоримся, что такова же традиция и в обычных санаториях и домах отдыха. В серии анекдотов «Сказания иностранцев о Московском государстве» есть и такое замечание: «Советские люди деликатны; то, что на Западе называется публичными домами, они именуют домами отдыха». Однако номенклатурные санатории не только не составляют исключения, но интенсивность разгула там выше — прямо пропорционально интенсивности 11-месячного ханжества и качеству питания отдыхающих. А питание отличное, и помещение отличное, и много врачей и — что особенно приятно — миловидных медсестер.

Вообще забота о здоровье — характерная черта номенклатурщика. Послушать его, так он прямо надрывается на работе. Выразите ему недоумение, что при всем том он отлично выглядит, — и вы неизменно услышите грустный ответ: «Внешность обманчива…» В действительности обманчива не цветущая внешность завсектором, а создаваемая им видимость перенапряжения на работе.

Его и его семью обслуживало Четвертое лечебное управление Министерства здравоохранения СССР. Прежде оно именовалось Лечсанупр Кремля. Теперь оно формально ликвидировано, но продолжает свою деятельность под названием «Лечебно-оздоровительное объединение при Совете Министров СССР»: ведь не может же номенклатура обойтись без специальной, только для нее предназначенной лечебной системы. Так что и сегодня ответственный номенклатурщик и его домочадцы прикреплены к кремлевской больнице и поликлинике, у них там есть постоянный лечащий врач.

Это роскошно выглядящий лечебный комбинат, расположившийся в ряде зданий. Продолжают открывать все новые филиалы кремлевской больницы: громадный, на 2 тысячи мест, профилакторий для сотрудников партийного аппарата на Ленинских горах, новый корпус в лесном массиве в конце Открытого шоссе, другой новый корпус при санатории ЦК на «Ближней даче» Сталина. Правда, о врачах там ехидно говорят: «Полы паркетные, врачи анкетные». Врачи там действительно подобраны по пресловутым «политическим качествам», но фактически они и не лечат: в любом сколько-нибудь серьезном случае они ведут заболевшего номенклатурщика к консультанту. А консультанты — виднейшие советские ученые-медики, члены Академий медицинских наук СССР. Лучшие из них состоят личными врачами правящей верхушки класса номенклатуры. Когда Сталин сфабриковал «дело врачей», то в подземной следственной тюрьме на Лубянке оказался весь цвет советской медицины, потому что он-то и лечил членов Политбюро. Знаниям же «анкетных врачей» старый диктатор не доверял и, заболев в разгаре «дела врачей», остался без врачебной помощи и умер от инсульта, в то время как его лейб-врач профессор Виноградов, по его же приказу до полусмерти забитый и закованный в цепи, валялся в подвале Лубянки.

Запуганные кремлевские врачи стараются лечить своих грозных пациентов по мере возможности консилиумом, чтобы никто в отдельности не нес ответственности за результаты лечения.

В обычных больницах кроватями заставлены все коридоры, медперсонала не хватает, а кормят так плохо, что без передач от родных прожить нельзя. В кремлевской больнице — выписанная из-за границы аппаратура и лекарства (на отечественную технику и фармакологию в таком важнейшем вопросе, как собственное лечение, номенклатура не полагается). Питание больных и уход за ними отличные, персонала много, комнаты отдельные.

А номенклатурщики поважнее получают особые комнаты — «люкс» и «полулюкс». «Полулюкс» описан советским писателем так: «…Полулюкс вмещал кабинет и спальню, балкон, ванную комнату, прихожую с выходом прямо на лестницу, устланную ковровой дорожкой, В этом светлом, просторном обиталище… мягкие кресла, ковры, дорогие статуэтки, тяжелые позолоченные рамы развешанных по стенам картин».[305]

А о «люксе» коротко пишет бывший кандидат в члены Политбюро Б. Н. Ельцин: современнейшее медицинское оборудование, все импортное. Больничная «палата» — это огромная квартира, всюду роскошь: посуда, хрусталь, ковры, люстры….[306]

Обычный советский трудящийся попадает в районную больницу, когда его дело совсем уже плохо. А в сияющие хоромы кремлевской больницы номенклатурные чины и члены их семей нередко просто ложатся отдыхать.

Для выздоравливающих и для хронически больных номенклатурщиков есть загородное отделение кремлевской больницы, расположенное в лесопарке Кунцево.

Нет нужды говорить, что при малейшем недомогании завсектором отправится к врачу или вызовет его. В начале каждого года он проходит обязательное профилактическое медицинское обследование — так называемую диспансеризацию.

Посмотрим теперь из окна нашего туристического автобуса на следующий комплекс Номенклатурии — транспорт.

Как мы сказали, завсектором может приятно жить, работать и отдыхать, не соприкасаясь с населением СССР. Но все-таки его спецстрана расположена в СССР. Как же ухитриться не соприкоснуться с «туземцами» даже при разъездах по огромному Советскому Союзу?

И для этого сделано все необходимое.

Железнодорожные или авиационные билеты завсектором получает прямо в ЦК. В узком переулке за комплексом зданий ЦК КПСС в невзрачном домике расположен сектор транспортного обслуживания, относящийся к Управлению делами ЦК. Уже упоминавшийся американский корреспондент Хедрик Смит с наивным западным негодованием передает рассказ разоткровенничавшегося интуристовского гида о том, что во всех самолетах, поездах и отелях всегда резервируется определенное количество мест на случай, если вдруг «власти» пожелают ими воспользоваться. Для советского человека это привычная азбука повседневности: он знает, что существует так называемая «правительственная броня» на самые лучшие места, и пускаются эти места в продажу для обычных граждан не раньше, чем за полчаса до отхода поезда, парохода или самолета, а в отелях часть забронированных мест вообще не занимается, так как отель никуда не отходит, и номенклатурщики могут появиться в любой момент. Сектор транспортного обслуживания ЦК КПСС — одно из главных мест, где номенклатура получает билеты на забронированные места.

Западному читателю надо пояснить, что в СССР поезда и самолеты всегда переполнены. Только на Западе я впервые увидел, что можно спокойно подойти к билетной кассе на вокзале и взять билет. В Советском Союзе стоят целыми днями огромные очереди даже у касс предварительной продажи билетов, не говоря уж о вокзале, так что броня на билеты — весьма приятная привилегия класса номенклатуры.

Итак, билет получен. Черная «Волга» привезет завсектором на вокзал или в аэропорт. Подвезет она его не к общему входу, а к специальному — в так называемую «комнату депутатов Верховного Совета СССР». Это отличное изобретение, которым организаторы обслуживания номенклатуры справедливо гордятся. Действительно, звучит демократично и конституционно: не зал для каких-нибудь бонз, а комната для наших с вами народных избранников, товарищи! А кто знает, что в этом зале с мягкой мебелью, ковровыми дорожками и обслуживающим персоналом сидят в большинстве своем не избранники, а номенклатурные чины? Да и нет такого потока разъезжающих депутатов Верховного Совета СССР, который оправдывал бы содержание залов. Решена была и проблема, как представить эти залы привозимым туда иностранцам — дипломатам и членам разных делегаций, знающим, что они не депутаты Верховного Совета: в табличках на английском языке депутатская комната переведена как VIP-Hall — ну кто же возразит против того, что он very important person?

Из депутатской комнаты предупредительный персонал — не чета тому, который рявкает на пассажиров в других помещениях вокзала или аэропорта, — проведет нашего завсектором в поезд или в самолет за несколько минут до того, как будет объявлена посадка, так чтобы он и на перроне, и у трапа самолета не встретился с народом. А в спальном вагоне первого класса и в первом классе самолета он окажется снова среди своих. При посадке самолета сначала подкатят трап к первому классу, и номенклатурный путешественник сойдет на пустое летное поле, встреченный местным руководством, — потом уже выпустят остальных пассажиров. Из поезда придется, правда, выйти одновременно с простым народом — но путь по перрону недолог: в очередную «депутатскую комнату». А к ее подъезду будет подана машина республиканского ЦК, обкома или горкома и доставит его в отведенную резиденцию, где можно отлично подготовиться к выступлению на местном партактиве, скажем, на традиционную тему «Единство партии и народа».

Взглянем на следующий комплекс Номенклатурии — образование.

И тут все хорошо: не забыты детки номенклатуры.

Вообще говоря, со школой было трудно. После Октябрьской революции было провозглашено, что в Советском государстве будет единая трудовая школа для всех детей без различия. Стремление отделить номенклатурных отпрысков от обычных детей проявилось в момент восхождения сталинской номенклатуры к вершинам власти в конце 30-х годов, когда были вдруг созданы спецшколы. Официально они должны были готовить кадры будущих молодых командиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии, как именовалась тогда Советская Армия, но фактически это были привилегированные школы, куда стали принимать по преимуществу сыновей из высокопоставленных, отнюдь не рабоче-крестьянских семей. Незамедлительно перевели в такую школу и уже упоминавшегося моего одноклассника Рафку Ванникова, сына замнаркома оборонной промышленности. Девочки из благородных семей стали концентрироваться в нескольких так называемых «образцовых школах», попасть в которые было трудно. Сейчас номенклатурных детей помещают в спецшколы с преподаванием на иностранных языках (английском, французском или немецком), а детей дипломатов и прочих ответственных лиц, работающих за границей, — в специальные школы-интернаты.

И при переходе в вуз дети достойных родителей могут не смешиваться с толпой рядовых студентов, а остаться в своем кругу. Для этого существует Институт международных отношений в Москве.

Побывайте там — и вы сразу почувствуете культивируемый высокомерный кастовый дух: такой был, вероятно, при царизме в пажеском корпусе. Имеется ряд закрытых учебных заведений — Высшая партийная школа при ЦК КПСС, Дипломатическая академия, Академия внешней торговли, военные академии, высшие школы КГБ и МВД. В большинство этих заведений принимают уже окончивших вуз и имеющих опыт ответственной работы партийцев. Так плавно осуществляется переход номенклатурных детей к занятию собственных номенклатурных должностей.

Учтено и распространенное в кругах номенклатуры стремление к ученым степеням.

С 1947 года в Москве существует специальная аспирантура, готовящая номенклатурных кандидатов наук: Академия общественных наук при ЦК КПСС. Я был несколько лет членом ученого совета в этой академии и могу сказать, что ни в одной нормальной аспирантуре в СССР не прилагаются такие усилия, как там, чтобы вытащить из аспиранта его диссертацию. У каждого профессора или доцента академии столько же аспирантов, сколько их бывает у профессора в обычном вузе, где руководство аспирантами — побочная работа, помимо лекций и семинаров; здесь же это и есть основное занятие (кроме того, требуется написать всего одну небольшую статью). Аспиранты зачисляются решением Секретариата ЦК КПСС по направлению ЦК нацкомпартий, обкомов и крайкомов партии. Для них созданы отличные условия: живут они в хорошем общежитии тут же в академии питаются в превосходной столовой, получают стипендию, равную доцентскому окладу, направляются для сбора материалов по диссертации в длительные заграничные командировки. Все это совершенно нельзя сравнить с жизнью обычных аспирантов, ютящихся в переполненных общежитиях, бегающих в постную студенческую столовку, получающих маленькую стипендию и, конечно, не помышляющих о загранице. Диссертации же рядовых аспирантов в среднем лучше, чем у их номенклатурных коллег: всем известно, что диссертации Академии общественных наук легковесны, хотя они всегда принимаются.

Дело не только в том, что аспиранты Академии общественных наук в массе своей менее способны к науке, ибо набираются они не по научным склонностям, а все по тем же политическим качествам. Дело, вероятно, еще в большей мере в специфической обстановке, создавшейся в этом заведении для присвоения ученых степеней молодым номенклатурщикам. Рекомендованный партийными органами и апробированный самим Секретариатом ЦК КПСС, аспирант академии с самого начала знает, что он высочайше признан достойным степени кандидата наук; значит, если он ее не получит, виноват может быть только его научный руководитель. В академии все время чувствуется, что аспиранты, которые уже автоматически вошли в номенклатуру Секретариата ЦК КПСС и неминуемо займут ответственные посты в аппарате, сверху вниз поглядывают на отделывающих им диссертации профессоров. Вероятно, так же относились знатные афинские отпрыски к своим педагогам — рабам. Подобно тому, как фонвизинские Кутейкин и Цифиркин боялись своего знатного ученика Митрофана, побаиваются профессора Академии общественных наук современных недорослей класса номенклатуры.

Зато число сотрудников с учеными степенями составляет 63 % аппарата ЦК, а в ЦК нацкомпартий цифра еще выше — 73 %.[307] Так преобразовались члены правящего класса, которые в пору его становления хвастались тем, что «гимназий не кончали».

Отнесенный официально к «прослойке интеллигенции», класс номенклатуры имеет определенные культурные запросы.

В номенклатурных квартирах принято иметь заполненный книжный шкаф, причем заполнять его модно теперь не только сочинениями классиков марксизма, но и выпускаемыми в хороших переплетал собраниями сочинений русских писателей (включая эмигранта Бунина) и переведенных зарубежных авторов. Трудно сказать, читаются эти книги или относятся к обстановке номенклатурных квартир. Однако они приобретаются — причем верные своему стремлению к исключительности номенклатурщики выискивают дефицитные издания, получая их через Книжную экспедицию ЦК КПСС. Отличительная черта номенклатурной библиотеки — то, что вы не найдете в ней ничего сомнительного. Среди книг нет ни одной, способной вызвать подозрение, что их обладатель имеет какие-либо, как принято говорить, нездоровые интересы.

Доставать билеты в театр номенклатурному чину очень легко: и тут существует правительственная броня на лучшие места. Однако слыть театралом в номенклатурной среде не рекомендуется: это считается несерьезным или свидетельствующим о каких-то сомнительных вкусах и настроениях. Поэтому билетными благами пользуются обычно подросшие номенклатурные дети, а также родственники и не дотянувшие до номенклатуры знакомые.

Впрочем, последних бывает мало. Понятливые члены правящего класса быстро усвоили в невнятной форме спущенную сверху директиву быть больше в своем кругу и по соображениям охраны партийной и государственной тайны не заводить дружбы вне номенклатуры. Поняли и то, что подразумевается не столько формально считающееся тайной (ее номенклатурный чин и так никому не сообщит), а скрываемая от населения сладкая жизнь номенклатурного класса.

Бросим теперь короткий взгляд на социальное обеспечение в Номенклатурии. И здесь все обстоит превосходно.

Дети выращены и сами вышли в люди, то есть в номенклатуру. Протекли годы, и завсектором отправляется, как принято говорить, на заслуженный отдых. Ему не придется, как обычному человеку, собирать множество справок и хлопотать в районном отделе социального обеспечения (райсобесе) о пенсии, высший предел которой 120 рублей в месяц. Состоится решение Секретариата ЦК КПСС об установлении уходящему персональной пенсии союзного значения и по-прежнему будет он жить в доме ЦК и ездить в цековские санатории. Военный же номенклатурный чин — генерал будет жить на официально принадлежащей ему даче: генералам выделяются дачные участки, причем, разумеется, не как простым людям — по 8 соток (то есть 0,08 гектара), а целыми гектарами. А генерал-полковник, уж тем более — генерал армии (о маршалах нечего и говорить) будет включен в так называемую «райскую группу» Министерства обороны СССР: ему будет оставлено все материальное довольство, персональная машина с шофером, квартира, дача, порученец словом, все блага, а никакой работы требовать от него не будут.

Иной из западных читателей снисходительно скажет: «Ну, подумаешь: квартира из 4 комнат, загородный домик, участок земли, автомобиль, жалованье 2700 марок в месяц. Все это у меня есть. Это не богатство!».

Нет, богатство. Ведь не существует некоей арифметической суммы, с которой начинается богатство. Это понятие относительное. В сравнении же с массой советского населения то, что получает номенклатурный чин, — богатство.

А главное это привилегия. Человек общественное существо, он всегда оценивает свое положение не изолированно, а в сравнении с положением других членов общества. Вы, читатель, спокойно ходите по улицам и не испытываете в связи с этим никаких особых чувств. Но представьте себе, что некое грозное начальство заставит остальных людей ползать на четвереньках, а вам милостиво разрешит по-прежнему ходить: вы будете невероятно счастливы, горды и будете стремиться, как принято говорить в СССР, оправдать оказанное доверие.

Так рассуждает не только номенклатурщик. Сколько раз я с интересом отмечал, что западные журналисты, работавшие в Москве, ностальгически вспоминали об этом времени как о светлой поре своей жизни. Казалось бы, не было для того никаких оснований: информацию, помимо уже опубликованной в советских газетах, получать там было крайне трудно; за журналистами велась постоянная слежка КГБ; писать можно было только то, что не доставляло неудовольствия советским властям, иначе следовали придирки и репрессии вплоть до высылки из страны; контакты с местным населением были ограничены до предела; разные товары и частично даже продовольствие приходилось выписывать из-за границы; квартиры были хуже, чем их же квартиры на Западе. Работать в Москве западному журналисту, несомненно, интересно. Но что привлекательного было в московской жизни?

Привилегированное положение. При всех неудобствах западным журналистам в Москве было неизмеримо лучше, чем обычным москвичам. Худшие, чем на Западе, квартиры были для москвичей недосягаемо великолепными. Продукты москвичи не могли покупать в валютных магазинах, а тем более выписывать из-за границы. Москвичи не могли ездить в другие страны и привозить оттуда вещи, не могли получать западные газеты и книги, не могли свободно говорить о политических вопросах. Москвичи ползали на четвереньках, а западные корреспонденты ходили, только несколько согнувшись, — и эта избранность осталась для них чарующим воспоминанием.

Само привилегированное положение, а не только материальное содержание привилегий играет решающую роль для номенклатуры — класса, особенно чуткого к атрибутам власти. Впрочем, и материальное содержание привилегий номенклатурщиков не стоит недооценивать.

Мы с вами осматривали Номенклатурию на уровне завсектором ЦК партии — уровне не низком, но и не слишком высоком. А Номенклатурия — страна горная, с той особенностью, что чем выше, тем плодороднее почва и тем больше произрастает на ней всяческих благ.

Разница между завсектором и заместителем заведующего отделом ЦК КПСС бросается в глаза уже при входе в их кабинеты. К завсектором вы входите прямо из коридора, кабинет у него удобный, но небольшой и безликий. У заместителя заведующего отделом — просторный щеголеватый кабинет и приемная с секретаршей (обычно — малопривлекательной и немолодой, чтобы даже тень подозрения не пала на номенклатурщика; у высших руководителей секретари — мужчины). Завсектором вызывает дежурную машину с автобазы ЦК, у замзава — персональная машина с прикрепленным к нему лично шофером. Замзав не ездит в пансионат: в его распоряжении — зимняя дача с обслуживающим персоналом. Разумеется, у него и зарплата выше, и «заказ» больше, и квартира еще лучше. Поднимемся повыше — и там мы находим первого заместителя заведующего отделом. Это уже номенклатура не Секретариата, а Политбюро ЦК. Соответственно и благ еще больше.

Первый секретарь обкома — полновластный и фактически бесконтрольный сатрап в своей области, а остальные секретари обкома — его ближайшие подручные. У них не только высокая зарплата, казенные квартиры и дачи, машины, пайки, спецбольницы и спецсанатории, но и мало чем ограниченная возможность пользоваться всеми материальными благами, которые способна предоставить их область, по размеру равная средней европейской стране.

Заведующий отделом ЦК КПСС получает реальных благ, пожалуй, даже меньше, чем эти удельные князья. Но зато он стоит на пороге к верхушке класса номенклатуры. Еще один шаг наверх по номенклатурной лестнице — и он секретарь ЦК КПСС, то есть входит в группу тех, кто по праздникам машет рукой с Мавзолея и кого народ видит на фотографиях и экранах телевизоров.

Высоко над нашим завсектором стоит заведующий отделом. И даже смерть их не уравнивает: о завсектором в «Правде» появится извещение в черной рамке или короткий некролог с подписью «Группа товарищей», о заведующем отделом или первом секретаре обкома будет длинный некролог с его фотографией и подписями членов Политбюро.

Но в остальном покойный завсектором не будет обижен. Не 20 рублей сунет местком вдове на похороны, а будут они приняты на казенный счет, вереница черных «Чаек» и «Волг» покатит за катафалком, будут произноситься речи на гражданской панихиде, а затем — на кладбище, и будет питься армянский коньяк на поминках. За пышным гробом умершего от ожирения сердца номенклатурщика будет, пламенея, рыдать медь оркестра:

Вы жертвою пали в борьбе роковой,

Служа трудовому народу,

Вы отдали все, что могли, за него…

И истлеет завсектором не на кладбище для простых смертных, а на специальном — Новодевичьем, где, куда ни ступи, лежат под роскошными плитами останки номенклатурных лиц. Это здесь похоронены жена Сталина — Надежда Аллилуева и ее родственники, жена Косыгина, опальный Никита Хрущев. А безутешная вдова завсектором, усвоившая образ мышления мужа, будет горько сокрушаться, что не добрался он до той сферы номенклатуры, которую хоронят на Красной площади в Кремлевской стене. И еще будет ей завидно, что даже здесь, на Новодевичьем, умершим генералам отдают последние воинские почести, а ему нет, хотя ничего в жизни так не любил покойный, как почести и власть.