Пьяный ангел

Пьяный ангел

Работа журналиста вообще хороша тем, что иногда можно себе позволить то, что приличный человек себе позволить не может. Или за что ему потом будет очень стыдно. Ну, или хотя бы не очень. Журналист в такой ситуации может с чистым сердцем сказать «Это я погружался в массы», или «Это у меня такой метод исследования жизни» – я гонзо-журналист, или… Да мало ли что может соврать журналист, чтобы его считали приличным человеком. Главное в такой ситуации не врать, работать «чукчей», писать о том, что видел, а чего не видел – о том не писать. А если есть какие личные недостатки, пороки даже, то их во славу дела обращать, и все получится. Один известный писатель меня так и учил: «Есть недостатки? Сделайте их достоинствами!» Я же решил просто поэкспериментировать.

Знающие люди скажут, что жить в Японии и не пить могут только святые люди. Их статуи помещают потом в храмах, называют их бодхисатвами и за доступ к ним бросают в зарешеченный ящичек йенки. Уж очень вкусное здесь пиво, и слишком уж оно подходит к местной кухне. Как отъять неотъемлемое? Никак. Несмотря на то что я никогда не относился к числу любителей алкоголя, в Японии я начал пить пиво, а однажды – ради изучения межличностных отношений в этой стране – выпил водки. В первый раз в своей жизни.

Ради этого мы с девушкой отправились в идзакаю – типично японский кабачок, которых здесь пруд пруди. Обычно они располагаются у станций, чтобы трудовой японский народ выпил и… раз – и в последнюю электричку запрыгнул, а не бродил бы по улицам, оскорбляя своим видом японскую нравственность.

Поднялись на пятый этаж. Обстановка как во всех идзакаях: немножко темновато, но в целом уютно, из окна виднеется город Кавасаки и вытекающие будто прямо из-под пола электрички в Токио. Сели, заказали бутылку водки. Расторопный мордастый официант быстро принес бутылку. «Сантори», – прочитала девушка и с беспокойством спросила, нет ли у них «Столичной», «Посольской» или хоть какой русско-польской водки. Оказалось, нет. Отказывать было поздно – второй раз я на такой эксперимент не решился бы. Поэтому попросил только вместо принесенного кошачьего блюдца с местными соленьями соленых огурцов. Возникли трудности перевода: как «соленые огурцы» по-японски? Огурцы с солью? Но ведь это не соленые огурцы! Не описывать же официанту процесс засолки, чтобы он понял, о чем речь. Тем более что с процессом я знаком шапочно, да и он все равно не поймет! Ладно: огурцы с солью, значит, огурцы с солью.

Водка на вкус оказалась отвратительной, и из боязни, что долго я ее пить не смогу, прежде чем официант успел уйти, я махнул залпом четыре стограммовые пиалы с водкой и закусил их принесенным свежим огурцом, густо посыпав его солью. Щекастая физиономия японца выразила мимолетное удивление и снова погрузилась в беспристрастно-предупредительное выражение, а вот девушка моя, не успевшая это остановить, явно забеспокоилась и потянула меня к выходу. Вовремя: выйдя из лифта на первом этаже, я с трудом стоял на ногах. В верхней части черепа сгущались облака, как на вершине Фудзи перед дождем. Предчувствуя бурю, девушку я отправил домой, а сам нетвердыми шагами отправился в обход торгово-питейного комплекса – в сторону входа на станцию. Эксперимент начался.

Как всем известно, Венечка Ерофеев не смог найти Кремль в огромной Москве – в одном из самых больших мегаполисов мира, в перенаселенном городе с практически полным отсутствием дорожных указателей и со враждебной к нему – к пьяному Венечке – социальной средой. Да и выпил Венечка не в пример больше моего. И все же мой случай оказался тяжелее. С первой попытки мне не удалось даже обойти торговый центр. Ноги почему-то отказались нести меня к электричке, и сам собой я вышел к пятнадцатиэтажному жилому дому с небольшим двориком, где с изумлением понял, что всю жизнь мечтал полежать на деревянной скамейке под сенью кипарисов, скрывающих меня от луны.

Описывать состояние тяжелого алкогольного отравления водкой «Сантори» я не буду. Скажу лишь, что, с трудом дождавшись половины пятого утра и опрометчиво решив, что получаса мне хватит, чтобы преодолеть пятьсот метров до станции, я отправился в путь. Некоторые, наиболее сложные участки пути я преодолевал на карачках. Вид мой был жалок и ужасен, но вот что главное. Даже в этом состоянии я замечал, что, несмотря на мизерабельность моего положения, в каждом прохожем японце светится искреннее сочувствие, сопереживание моему горю. Самые отчаянные, стараясь на всякий случай слишком ко мне не приближаться, пытались даже заговаривать со мной, комментируя мое состояние уверениями в том, что и сами они совсем недавно, да практически намедни, выглядели точно так же. Это – Япония: великая страна, где есть люди, которым хочется ехать куда-то в половине пятого утра и при этом еще разговаривать с мычащим и ползущим на карачках, как наполеоновский солдат из России, гайдзином о превратностях жизненного пути, омраченного алкогольной зависимостью.

Несколько раз я валился в придорожные кусты отдохнуть. Никто и в этом случае не посмотрел на меня с осуждением. Никто не попытался пнуть беззащитного иностранца, а тем паче обобрать. Малюсенькая старушонка – из тех, что становятся завсегдатаями врачей-терапевтов и «Клуба для тех, кому за 90», наклонилась ко мне и что-то прошамкала, обдав меня перегаром сакэ и сырой рыбы, отчего мне пришлось заползти в кусты еще глубже, чтобы там в одиночестве порадоваться тому, что я хотя бы не ел сасими.

Путь до станции занял у меня более часа. Перед турникетами мне надо было выпрямиться, чтобы вставить карточку. Сил на это я не нашел. Умоляюще посмотрел я на служащего-экиина, и тот, хотя и без удовольствия, но поддержал меня за руку, помог преодолеть турникет и посадил на эскалатор, опускающийся вниз, на платформу.

Двадцать пять минут до станции Кавасаки пролетели незаметно. Я тихо сидел в углу сияющей чистотой электрички и пытался поддерживать разговор с пассажирами с помощью междометий. Сочувствующих мне в вагоне оказалось предостаточно. На сиденье напротив расположился молодой работяга, разложивший на коленях ультратонкий ноутбук «Мурамаса», в раскрытый зев которого каждые две минуты падал его сосед – краснорожий толстяк, видимо засидевшийся до утра и возвращающийся домой. С толстяка катились крупные, но совершенно без запаха капли пота, воздух в вагоне, несмотря на кондиционирование, заметно отдавал уже знакомым мне продуктом освоения сакэ, пива и сырой рыбы, а парень терпеливо и вежливо возвращал толстяка на место рядом с собой. Тот валился снова.

Переход на линию Кэйхин–Тохоку отнял у меня последние силы. В свою электричку я смог вползти еще сам, но, подъезжая к родной станции, понял, что лучше прибегнуть к помощи японцев. В их трогательном отношении к пьяным я уже почти не сомневался. Мне нужно было только последнее доказательство. Я промычал просьбу вынести меня на следующей станции. Пара клерков в одинаковых синих костюмах наклонились ко мне и, едва в вагоне раздалось «Оомори. Оомори дэс», бережно выкатили меня на платформу сквозь раскрывшиеся двери.

Домой я полз, уже совершенно уверенный в том, что жизнь в этой стране хороша. Здесь можно даже напиться так безобразно, как это сделал я, но окружающие будут к тебе добры и снисходительны. Рай для пьяных существует – он в Японии. Главное – не пить всякую гадость. Ведь еще в 1923 году один иностранец писал о продукции «Сантори»: «Глотнув, я почувствовал, как подо мной ходуном заходил пол. «Проклятое осакское виски», – подумал я. Но оказалось, что это землетрясение». Дома, в России, я бы так рискнуть не решился бы. Даже в японском ресторане.