Врач от бога / Спорт / Exclusive

Врач от бога / Спорт / Exclusive

Врач от бога

/  Спорт /  Exclusive

«Пациентов с улицы я не беру. Но за каждого перешагнувшего порог моей приемной несу личную ответственность и веду его по жизни», — рассказывает легенда отечественной спортивной медицины Василий Авраменко

Рабочий кабинет заслуженного врача России, начальника отделения традиционной медицины врачебно-спортивного диспансера ЦСКА Василия Авраменко больше напоминает Зал славы. Стены увешаны фотографиями, запечатлевшими хозяина помещения вместе со спортивными звездами первой величины. От их перечисления аж дыхание перехватывает: Сергей Бубка, Татьяна Лебедева, Елена Слесаренко, Анна Чичерова, баскетбольная сборная СССР во главе с легендарным Арвидасом Сабонисом. Евгений Примаков и Никита Михалков, конечно, не спортсмены, но и их фотографии на видном месте. Все эти известные люди — пациенты профессора Авраменко. Многих из них он называет своими духовными детьми, а они его величают почтительно: Батька.

— Вы, Василий Антонович, родились 31 декабря. О том, что происходит в больницах под новогодние праздники, гуляет масса легенд и анекдотов. Не потому ли решили пойти в медицину, чтобы навести порядок?

— (Смеется.) Нет, выбор профессии с этим не связан. Время моего появления на свет принесло скорее другие неудобства. Понятно, что в Новый год день рождения нормально отпраздновать не удается. Отмечаю его в семье, узким кругом. С друзьями приходится встречаться ближе к середине января, когда все отгуляют новогодние каникулы, вернутся из зарубежных поездок.

— У вас хорошая наследственность, оба ваших родителя прожили долго и во здравии. Знаете секрет их долголетия?

— Физический труд, вот главный секрет. Отец с матерью жили на Украине, были простыми крестьянами. Летом вставали в четыре утра, зимой на час-два позже. Наша семья держала птицу и скот, о них нужно было заботиться — кормить, пасти. Естественно, мне тоже приходилось этим заниматься. Помню, как-то во время учебы в мединституте наш курс послали в колхоз, «на картошку». Пришли мы на ферму, а там никого — все доярки разболелись. Вызвался их подменить. Председатель страшно удивился, когда я надоил столько же молока, сколько профессиональные доярки. Доильных аппаратов тогда ведь в деревне не было, все нужно было делать руками.

Мама прожила до девяноста лет, недавно я ее похоронил. Как-то звоню ей, спрашиваю, как дела. Она отвечает: «Сынок, ты знаешь, годы начинают брать свое. Сегодня тридцать тачек навозу на огород вывезла, разбросала их, и уже усталость чувствуется». В 90 лет, представляете! В деревне у нас нормального храма не было, после революции его разрушили большевики. Поэтому мама на Крещение выходила во двор, доставала ведро воды из колодца, зажигала свечи и молилась. Этой водой окропляла скотину, птицу, дом, сарай. Остаток переливала в литровую банку, подписывала год и ставила в подвал. Они там так и стояли целыми десятилетиями — 50-е, 60-е, 70-е годы. Поразительно, но вода в них оставалась чистой и прозрачной, будто ее только что налили.

И все-таки свои секреты у родителей были. Мама всю жизнь выращивала и собирала лечебные травки, делала из них разные чаи — тонизирующие, успокаивающие, усыпляющие. Я потом с их помощью восстанавливал спортсменов. Все великие пользовались этими чаями — Бубка, Сабонис, Куртинайтис, Гомельский... И в день ее рождения, 14 октября, аккурат на Покров, звонили ей по телефону, поздравляли и благодарили. Свою лепту вносил и отец: он занимался пчеловодством, держал большую пасеку. У него для лечения я брал мед, маточное молочко, пыльцу...

В 17 лет я окончил деревенскую школу и поступил в Луганский мединститут. Накануне отъезда отец вдруг взял меня за руку: «Хочу сказать тебе что-то важное». В доме говорить не стал, отвез на пасеку. Показал на ульи: «Сынок, завтра ты улетаешь из нашего семейного гнезда. У тебя есть два пути. Первый — водка, блуд, разврат. Второй — работа от зари до зари, как у пчелок. Будешь честно трудиться, Господь даст тебе достойное место под солнцем». Так сказал батька, простой деревенский мужик-пахарь, сержантом дошедший до Берлина.

Со временем отцовские слова немного стерлись из памяти. Но вот три года назад я отмечал 60-летний юбилей, и поздравить меня пришли сто двадцать человек. Вечер открывал Евгений Примаков. Когда он произносил свое приветствие, сверху я услышал голос: «Вот оно, твое достойное место под солнцем!» Огляделся, вокруг сидели олимпийские чемпионы, известные политики, знаменитые артисты. В горле засаднило: как же батька оказался прав!

— Ну, до этого звездного часа вам пришлось прошагать немало...

— Я проучился в Луганске четыре года, потом перевелся в военно-медицинскую академию в Самаре. Находился на хорошем счету, был командиром учебного отделения. После окончания всех отличившихся курсантов отправляли служить за границу: такая форма поощрения, это было очень престижно. Меня направили начмедом бригады связи в Польшу, в Зелену Гуру. Прошел там отличную школу — пришлось работать и хирургом, и терапевтом, и акушером-гинекологом, и педиатром. Госпиталь был небольшой: я, пара докторов и несколько медсестер. Поначалу испытывал страх и неуверенность в своих силах, потом потихоньку освоился. В армии я активно занимался спортом, которым увлекся еще в мединституте. Бегал спринт, вместе с нашим комбатом Иваном Михайловичем Вальковым создал в бригаде волейбольную команду. По ходу службы во мне укрепилась мечта стать спортивным врачом, однако получить такую специализацию в СССР в то время можно было только в одном вузе — университете в Тарту. Я написал письмо на имя ректора. Адреса не было, поэтому написал просто: «Эстонская ССР, Тарту, ректору университета», — и бросил конверт в ящик полевой почты. Случилось чудо — через месяц пришел ответ, в котором сообщалось, что я зачислен. По правилам тех лет мне следовало получить разрешение на отъезд от кучи начальников: начмеда Северной группы войск, командующего группировкой, чуть ли не до министра обороны дойти. Однако Вальков отпустил меня на учебу на свой страх и риск. «Езжай, — сказал, — если что, прикрою». Никто не знал, что я отсутствовал в расположении бригады целый год. Зато в руках у меня оказался диплом спортивного врача.

С ним в 1978 году я и приехал в ЦСКА, главным врачом которого являлся Олег Белаковский. Наличие диплома его подкупило. Перед Олимпиадой-80 Олегу Марковичу удалось выбить в Министерстве обороны десять ставок для врачей различных армейских команд. Правда, этих штатных должностей в наличии еще не было, поэтому меня на год отправили в Дмитров начмедом автомобильного полка. Но в ЦСКА я бывал регулярно, выезжал с легкоатлетами Вооруженных сил на сборы и соревнования. Так началась моя деятельность в спортивной медицине, которая длится уже больше трех десятков лет.

— От каких болезней лечит доктор Авраменко?

— Я занимаюсь спортивными травмами — переломами, повреждениями спины и опорно-двигательного аппарата. Восстанавливаю функциональное состояние человека, лечу сердечно-сосудистую и иммунную систему — когда организм сдох от сумасшедших нагрузок и его нужно воскресить в максимально сжатые сроки. Я разработал свой собственный, уникальный метод, нюансы которого раскрывать не буду. Клиентов хватает, приезжают даже из-за рубежа: знаменитые чемпионы, политики, бизнесмены и обычные люди. При этом пациентов с улицы я не беру. Но за каждого перешагнувшего порог моей приемной несу личную ответственность и веду его по жизни. Охватить всех желающих невозможно просто физически. Был случай, приехала ко мне откуда-то из-под Одессы бабушка. В одной руке держит гвоздику для меня, в другой — проросшую пшеницу. Оказалось, последние пять лет она питалась только ей, на все остальное у нее была аллергия. Ну как отвергнуть такого человека? Естественно, я ее восстановил — но это принесло дополнительное напряжение, бессонные ночи…

— Вашим первым пациентом был знаменитый молотобоец Юрий Седых. В чем заключался феномен человека, мировой рекорд которого не могут побить уже двадцать пять лет?

— Юрий очень много тренировался, это и позволило ему метнуть молот на 86 метров 74 сантиметра. Хотя не все в его карьере было гладко. Я хорошо помню Олимпиаду-1988 в Сеуле, перед которой в активе Седых значился мировой рекорд и пять лучших результатов сезона. Он не проигрывал ни одному из одиннадцати других участников финала, что давало ему огромное психологическое преимущество. Однако в итоге Юра буквально несколько сантиметров проиграл своему другу Сергею Литвинову и стал вторым.

Приезжаю в Олимпийскую деревню, его нет. Обыскал везде, человек словно в воду канул. Встречаю Бубку, спрашиваю: мол, не видел? «Юрка у меня в комнате», — отвечает он и дает ключ. Поднимаюсь в номер, у Седых вся подушка мокрая от слез. А это ведь не пацан зеленый — кавалер ордена Ленина, двукратный олимпийский чемпион, майор Советской армии! Как ни пытался успокоить его, все без толку. Вернулся к себе, я в Сеуле работал с баскетбольной сборной СССР и жил в одном блоке с Александром Гомельским. Рассказал ему о случившемся, он говорит: «Я Седых не начальник, указывать не могу. И все-таки попроси его зайти ко мне». Юра пришел, и Папа беседовал с ним больше часа. Не поверишь, но человек вышел из его комнаты абсолютно спокойным. Похлопал себя по груди, на которой покачивалась серебряная награда: «Василий Антонович, золотая медаль!» Свое «серебро» он уже воспринимал как «золото», таким Гомельский был психологом.

Сейчас Седых со своей женой, знаменитой толкательницей ядра Натальей Лисовской, живет в Париже. Лет пять назад я был на юношеском чемпионате мира по легкой атлетике в Италии. Иду вдоль стадиона, вдруг меня кто-то с трибун окликает. Смотрю, бежит девушка в костюме французской сборной. Оказалось, это Алексия, их дочь. Она сейчас уже известная спортсменка, победительница юношеской Олимпиады в метании молота. А назвали ее, кстати, в честь патриарха Алексия II.

— Вы упомянули Александра Гомельского — человека, с которым связана практически вся ваша жизнь в спорте. Как познакомились с ним?

— С Гомельским в 1983 году меня свел баскетболист ЦСКА Андрей Лопатов, будущий тесть Андрея Кириленко. У него сильно болели колени и спина, с которыми он мучился едва ли не полгода. Я восстановил Лопатова за неделю, что произвело большое впечатление на Александра Яковлевича. Он пришел ко мне с больными ахиллами, я и его тоже вылечил. Папа проникся, настоял, чтобы я начал работать еще и с баскетболистами. У него, конечно, был сложный характер. Поначалу он не до конца доверял мне, устраивал проверки. Например, я говорил, что у кого-то из игроков плохая биохимия крови и ему нужно отдохнуть. Он кивал, а сам шел в лабораторию узнавать, правда ли это. Один раз, второй, третий… Таких проверок набралось с десяток. Но когда этот этап оказался пройден, между нами установилось абсолютное доверие. Скажем, подхожу я к нему во время матча: «Яковлевич, Сабо или Волчка — Сабониса или Волкова — надо менять!» Он уже не думал: зачем, почему? Голова работала только в одном направлении — кого выпустить вместо них.

Готовить команду к Играм в Сеуле Гомельский начал еще в середине 80-х. Собрал тридцать лучших игроков со всего Союза и не уставал повторять: «Моя задача — отобрать из них 12 лошадок, способных выиграть Олимпиаду. Твоя — сохранить их здоровыми». Подготовка у него была тяжелейшая, особенно на высокогорье в болгарском Белмекене. Четыре тренировки в день, две из них — на пульсе 205—210 ударов в минуту! Ураганные нагрузки, ребята не приходили, а приползали ко мне на процедуры. В легкой атлетике восстановление больше идет через иглу, через капельницы. В баскетболе никто капельницы не ставил. Тут я использовал пыльцу, пергу, маточное молочко — в общем, продукты пчеловодства, которыми меня снабжал отец. И мамины чаи. Один Сабонис выпивал в день литров пять — семь: тонизирующих, успокаивающих, снотворных…

— То, что Гомельский — это Папа, хорошо известно. А кто придумал, что Авраменко — это Батька?

— Это пошло от ребят — Куртинайтиса, Марчюлениса, Волкова. Я их называл «сынки», они меня величали «батькой». Я же был для них и врачом, и массажистом, и менеджером. Это сейчас в командах большой административный состав, куча тренеров. Раньше таких возможностей не было, сборную обслуживали всего несколько человек. Все самые важные вещи Папа обсуждал со мной: графики тренировок, подбор гостиниц, бронирование билетов.

Например, в Сеуле мы жили очень далеко от столовой, только в одну сторону нужно было идти минут 20—25. Матчи заканчивались поздно, ближе к полуночи. Пока приедем в Олимпийскую деревню, пока поужинаем, сделаем компрессы-массажи, было уже два-три часа ночи. Чтобы успеть на утреннюю тренировку, которая начиналась в девять, баскетболистам нужно было вставать около семи. И тогда я решил доставлять им завтрак прямо в номера, чтобы ребята не тратили время зря. Надо сказать, что с обеспечением безопасности в Сеуле было очень строго. За девять моих Олимпиад пропускной режим был разный, и только в Южной Корее из столовой вообще было строжайше запрещено что-либо выносить. Пришлось прибегнуть к народной дипломатии: за икру и матрешки работники ресторана с черного хода приносили мне контейнеры с едой. Все сразу было не утащить, я совершал несколько ходок. Зато ребята получили возможность поспать на час-полтора дольше, что имело огромное значение для физического восстановления организма. Будил я их, когда в Ленинской комнате, где проходили собрания и теоретические занятия, стол был уже накрыт. Среди двухсот делегаций со всего мира советские баскетболисты оказались единственной командой, полностью лишенной необходимости ходить на завтрак. Этим я искренне горжусь!

— О дружбе, связывающей членов той сборной, ходят настоящие легенды. Откуда она, ведь костяк команды составляли баскетболисты ЦСКА и каунасского «Жальгириса», которые в чемпионатах страны вели борьбу не на жизнь, а на смерть?

— Знаешь, Сабониса, поигравшего и в заокеанском «Портленде», и в мадридском «Реале», часто спрашивали, какая команда в его жизни была лучшей. Сабо всегда отвечал: «На первом месте — сборная СССР, на втором и третьем — ничего нет». При этом в НБА он получал 15 миллионов долларов за сезон, в Испании — 5 миллионов, а в сборной Союза выступал практически за копейки. В том коллективе были собраны игроки шести национальностей, но никакого деления не существовало, все были едины. Сумасшедшие по напряженности тренировки сплачивали команду, а матчи объединяли общей целью. Гомельский не уставал повторять ребятам: «Если выиграете, славы и денег хватит на всех».

Помню, как Сабонис праздновал свое 40-летие. На торжества в Литву были приглашены всего четыре человека из России, в их числе Гомельский и Валера Тихоненко. Но Гомельский приболел и улетел на обследование в Хьюстон, а Тихоненко буквально накануне назначили главным тренером московского «Динамо». Он прибежал ко мне, бухнулся в ноги: «Василий Антонович, встань так же перед Сабо на колени и попроси у него за меня прощения. Ну не могу я в первый же день бросить команду и укатить на пьянку!» В итоге мы поехали вдвоем с Володей Ткаченко. В зале собралось около пятисот человек: все правительство Литвы и президент республики, руководство европейского баскетбола, представители «Портленда» и «Реала». Первые десять минут Сабо говорил на родном языке, поблагодарил Бога за то, что дал ему возможность родиться в Литве и с помощью баскетбола прославить свою страну. Потом вдруг перешел на русский, хотя в зале находилось всего два человека из России. И это в стране, которая исторически недолюбливает СССР и к тому же недавно вступила в НАТО! «Я благодарен СССР, советским окопам и великому тренеру Гомельскому, которые из обычного литовского пацана сделали того, кем я являюсь сегодня», — заявил Сабонис. Я седой, битый волк, но когда услышал эти слова, чуть не заплакал.

Или вот еще история — просто чтобы проиллюстрировать уровень отношений ребят из той команды. В конце 90-х Саша Волков проводил в Киеве юношеские соревнования по баскетболу. Позвонил Сабо в Америку и попросил его прилететь на денек, вручить приз лучшему центровому. Великий Сабонис, и без того до смерти вымотанный бесконечными матчами и переездами в НБА, тут же сел в самолет, перемахнул через Атлантику и прибыл на турнир! Когда знаменитый баскетболист вышел из ВИП-ложи на площадку награждать лауреата, мальчишка тот чуть не ошалел от счастья. А Сабо пожал ему руку, попрощался с друзьями и снова помчался в аэропорт на самолет. Ему надо было лететь назад в «Портленд», ведь на следующие сутки команду ждала очередная игра.

— Мне рассказывали, что, когда сборная тренировалась в Новогорске, после отбоя литовцы перемахивали через забор и ехали гулять в Москву на всю ночь. Рано утром они возвращались, а вы их отпаивали тонизирующим чаем. Дело прошлое, теперь уже можно признаться: было?

— Случалось. Иногда похождения игроков удавалось скрыть от Гомельского, но в большинстве случаев — нет. Старый разведчик, он имел своих информаторов и среди охраны, и среди уборщиц. В таких случаях Папа подходил ко мне: «Василий Антонович, колись!» Я его старался не обманывать. «Да, было, — признавался. — Но они отработают на тренировке, ты не заметишь». Ребятам иногда нужно немного расслабиться, с девушками погулять. Это физиология, от нее никуда не денешься. И Гомельский соглашался, он же был мудрец. Для острастки покричит, поругается, но без последствий. А игрок рад, что его простили, и старается на тренировке еще пуще.

Александр Яковлевич был очень строг, но в некоторых случаях относился к нарушениям режима с юмором. Например, Витя Панкрашкин любил выпить и курил постоянно. Помню, как-то мы сидели на сборе в Белмекене месяца два, а в конце Папа устроил конкурс: сто бросков с разных точек на скорость. Соревнования, как ни странно, выиграл Панкрашкин, а не лучшие снайперы команды — Куртинайтис, Хомичюс или Сокк. Вечером на ужине Вите принесли огромный торт, специально изготовленный по такому поводу, Папа вручил его и заявил во всеуслышание: «Ну ладно, бандиты, — он игроков в шутку всегда называл бандитами, — теперь все пейте и курите, как Панкр!»

— Самой знаменитой травмой, которую вам пришлось лечить, был разрыв ахиллова сухожилия у Арвидаса Сабониса как раз перед сеульской Олимпиадой. Помните, как это случилось?

— Сабо в течение полугода разорвал ахилл дважды. Впервые это случилось в 1987 году во время подготовки сборной к чемпионату Европы в Афинах. Я много раз потом прокручивал тот эпизод в голове, это было какое-то нелепое стечение обстоятельств. Команда находилась на сборах в Новогорске, предстояла вечерняя тренировка. После обеда по расписанию шел тихий час, Арвидас немного проспал. Встал с кровати минут на 15—20 позже положенного и появился в зале с небольшим опозданием. Торопился и не успел как следует размяться.

Гомельский находился в тот момент не в духе. Днем он ездил в Политбюро выбивать для игроков материальные блага, квартиры и машины. В этом Папе не было равных, он во всех инстанциях дверь ногой открывал. Но тут что-то не заладилось, и на базу он вернулся злой. Ко всему прочему уборщица помыла полы в игровом зале немного позже, чем обычно. Когда ребята вышли на тренировку, паркет в зале был еще влажный, не просохший до конца. В общем, одно наложилось на другое… С начала тренировки прошло минут пятнадцать, когда начались розыгрыши на одно кольцо. Сабо бросился за вылетевшим с площадки мячом, нога ушла в сторону. Раздался щелчок — очень четкий и резкий, он до сих пор стоит у меня в ушах. Сабонис корчился на полу и орал от боли. Я подбежал к нему, ощупал ногу, на месте ахилла зияла пустота. Стало ясно — на чемпионат Европы он не ездок.

Арвидаса сначала отвезли в ЦИТО, а потом транспортировали в Вильнюс, где литовские микрохирурги сделали национальному достоянию республики операцию. Она прошла успешно, началась реабилитация. Чтобы процесс восстановления шел быстрее, Сабо отправили в санаторий, в Палангу. И там он, поднимаясь по лестнице, оступился и порвал тот же самый ахилл вторично. Гипс с ноги только-только сняли, связка еще не восстановила свою упругость, а вес-то у него ого-го! Пришлось делать повторную операцию. При этом сухожилие после двух разрывов оказалось очень коротким, и хирурги, чтобы его нарастить, были вынуждены разрезать центровому правое бедро и взять фасцию для пластики.

— Вы лечили Арвидаса с помощью чередования температур — холодом и теплом. Что это за методика?

— После повторной операции Сабо отправился в клуб НБА «Портленд», где стоял на драфте. Когда вернулся, вновь появился в Новогорске. Команда в это время снова находилась на сборах, подготовка к Олимпиаде шла уже вовсю. Арвидас подсел на скамейку к Гомельскому, попросил взять его на Игры хотя бы туристом. Просто чтобы поддержать партнеров, все-таки столько лет он был частью команды. «Ну-ка подожди, — прервал его Папа. — Иди к кольцу!» И кинул Сабо мяч. Тот бросил один раз — попал. Второй — попал. «Все, ты едешь с нами, — говорит Гомельский. — И не туристом, играть будешь!»

Когда информация об этом распространилась по свету, литовские спортивные руководители напряглись. Они понимали: ехать на Игры с незалеченным ахиллом — большой риск. Случись что, да еще после двух разрывов, Сабо на площадку не вышел бы уже никогда. В Москву срочно прибыла большая делегация местных врачей и функционеров, которые стали доказывать тогдашнему председателю Госкомспорта СССР Марату Грамову, что Сабонису лететь в Сеул запрещено. Водрузили на стену кучу графиков и кривых. Рост — 224 сантиметра, два разрыва… Нет, нельзя, абсолютно невозможно! Обрабатывали Грамова двое суток, тот начал колебаться. Когда Гомельский прознал про это, он тут же собрал свою делегацию и вместе с ней отправился к Грамову. Светила медицины, знаменитые ученые на другой стене председательского кабинета разместили свои графики с кривыми и с пеной у рта принялись утверждать прямо противоположное. Споры шли в течение недели, чаша весов качалась то в одну, то в другую сторону. В итоге я возьми и надоумь Папу: «Пусть Сабо сам выскажется. Он же хочет ехать, вот пускай об этом и скажет».

Гомельскому идея понравилась. На следующий день он посадил Арвидаса в машину и отправился в Госкомспорт. Завел его в кабинет, где уже собралась вся профессура. Та при виде баскетболиста начала еще более ожесточенные споры. Сабо постоял, послушал-послушал, а потом как рявкнет: «Все, п...ц, я еду на Олимпиаду!» Он тогда еще говорил по-русски не очень хорошо, других слов просто не знал. И споры о его поездке прекратились сами собой, вместо них встал вопрос о реабилитации.

Из «Портленда» Сабонис привез новую методику лечения травмированной ноги. Я о ней раньше только слышал, а тут получил наглядное подтверждение. В токийском институте криотерапии японцы вместе с американцами придумали методику, позволявшую избегать застойных явлений — например, венозного застоя или лимфозастоя при такого рода травмах. Чтобы разработать ахилл и весь голеностоп, нужен массаж капилляров. Руками или с помощью техники сделать его невозможно, единственный способ — прибегнуть к резкому контрасту температур. Тогда сосуды с артериями будут работать лучше и регенерация воспаленной ткани пройдет быстрее. Штука в том, что контраст температур должен составлять ровно 50 градусов. Сначала больную ногу нужно парить в горячей воде температурой в 52 градуса, потом остужать ее в воде от тающего льда температурой в 1—2 градуса. Три минуты горячей ванны, потом минуту холодной и еще пять минут горячей. Всего пять таких сеансов за день. Плюс масса других процедур: электрические токи, массаж, травяные компрессы.

Лед я брал в столовой Олимпийской деревни вместе с завтраком для игроков. За одну ходку приносил килограммов двадцать. К семи утра наливал Арвидасу целую ванну горячей воды, рядом ставил бочку с тающим льдом. Ощущения очень сильные, можешь мне поверить. Особенно во время первого сеанса, пока не наступило привыкание. Сабо, когда совал разгоряченную ногу в лед, орал от боли на всю округу: «Терпи, сука, терпи!»

— Говорят, эта травма сильно изменила Сабониса.

— Я считаю, что Арвидас до разрыва ахиллова сухожилия и после — два совершенно разных человека. До этого несчастья он был большим ребенком. Все ему давалось удивительно легко, все его знали, все любили. Такое отношение естественным образом лишает человека тормозов. Но голова у него всегда была светлой, и случившееся Сабо воспринял как предупреждение. Он проанализировал ситуацию, и сам говорил мне не раз: «Господь решил приблизить меня к себе и послал мне страдания».

Во второй половине своей жизни Арвидас встретил Ингриду, вице-мисс Литвы, влюбился в нее и перестал интересоваться другими женщинами. Они поженились, у них родились четверо детей — три мальчика и девочка. Мне многие говорили: мол, если бы Сабонис не порвал ахилл, он был бы гением в Национальной баскетбольной ассоциации. На это я всегда отвечаю: он и так гений. В истории НБА никогда не было игроков с ростом как у центрового, видением игры как у разыгрывающего и бросками как у лучших защитников. Сабо обладал всеми этими качествами. Американцы неоднократно тестировали его, и каждый раз за считаные доли секунды он принимал оптимальное решение как по действиям в защите, так и в нападении.

Году в 2004-м, когда Арвидас фактически уже закончил карьеру, я был в Литве у него в гостях. Отдыхаем, ловим рыбу. Вдруг приезжает президент «Портленда». «Сабо, — говорит, — ты гениальный центровой. Остальные только подборы под щитом делают, а ты и двухочковые, и трехочковые кладешь, один из лучших бомбардиров лиги. Вот тебе контракт, впиши в него сумму, какую сам пожелаешь, и поставь свою подпись». И кладет перед ним бумаги. Сабонис попросил десять минут на размышления, мерял шагами комнату, о чем-то думал. Потом подошел к бару, вытащил бутылку виски, поставил на стол: «Давай лучше выпьем!» «А контракт?» — вскинул брови американец. «Не будет контракта. Ты же сам говоришь, я гениальный. А гении очень хорошо знают, когда нужно заканчивать».

Арвидаса в Литве очень уважают, он вкладывает огромные деньги в благотворительность. Когда идет по улице, люди в пояс кланяются: «Спасибо за то, что ты сделал для республики». И еще говорят: «Президенты приходят и уходят, а Сабо один на все времена!» (Смеется.)

— Выступление баскетболистов в Сеуле за прошедшие четверть века успело уже обрасти легендами. Какой момент на Играх стал ключевым?

— Полуфинал со сборной США, ведь все свои матчи она заканчивала уверенной победой с разницей в двадцать — тридцать очков. На Олимпиаде я жил с Гомельским в одном блоке, состоявшем из четырех однокомнатных квартир. Так вот, накануне игры с американцами он не ложился спать до пяти утра. Каждый час заглядывал ко мне, просил приготовить тонизирующий чай и уточнял различные детали: как зовут маму одного игрока, сына другого, на каком турнире случилось то или иное событие. «Зачем ему все это?» — недоумевал я.

Вечером едем на матч в автобусе. Потихоньку спрашиваю игроков, как, на их взгляд, закончится встреча. Сабо вздыхает: «Если бы с американцами играли в финале, было бы хотя бы «серебро». А так…» Волков машет рукой: «Антоныч, чудес не бывает. У нас абсолютно нет шансов». То же самое твердят и другие. Сообщаю о настроении игроков Папе. Тот берет у корейца-водителя микрофон и на весь салон объявляет: «Бандиты, не класть в штаны. Порвем черных в клочья!» Ребята засмеялись, на душе стало чуть легче.

Приехали на стадион, первыми в раздевалку, как всегда, зашли баскетболисты, я и массажист Володя Беляков. Гомельский обычно минут двадцать там не появлялся, держал паузу. Игроки переодеваются, Беляков массирует, я замерял у ребят пульс. У всех примерно 50—55 ударов в минуту, значит, абсолютно спокойны. Вошел Папа, чтобы провести собрание перед игрой. И тут он выдал то, ради чего не спал всю ночь. Гомельский вспомнил лучший матч в карьере каждого из двенадцати членов сборной. Нашел самое дорогое, что было у каждого игрока, — жена, дети, родители, затронул самую сокровенную его струнку, заглянул каждому в самую глубину души. Произнес свою пламенную речь и вышел, а я бросился снова замерять пульс у ребят. У всех было по 105—115 ударов в минуту! А ведь они спокойно сидели на скамейке, без физической нагрузки. Так зажег их Папа, не зря его считают выдающимся психологом.

На матч ребята вышли с горящими глазами. Они боролись не за каждый метр — за сантиметр площадки. Дрались за каждый мяч, прыгали за ним на паркет, на оградительные щиты, разбивались до крови. С первых минут наша сборная вела в счете. И американцы, не ожидавшие такого настроя соперников, дрогнули. После этого на финал против югославов мы выходили в полной уверенности, что победа останется за нами. Уступить им «золото» было просто невозможно. Хорошо помню последние секунды решающей встречи. Когда прозвучала финальная сирена и игроки на скамейке запасных устроили кучу-малу, Папа абсолютно спокойно снял очки, протер их, аккуратно положил в нагрудный карман пиджака, кинул мне: «Антоныч, наступил мой звездный час. Поднимай бандитов, пусть идут меня качать!» — и направился в центр площадки. Когда ребята настигли его и начали подкидывать в воздух, я поначалу даже испугался. На волне эмоций наши гиганты подбрасывали Гомельского метра на три-четыре, его маленькое тельце взлетало куда-то под самый потолок.

Празднования начались еще на допинг-контроле. От нашей команды туда вызвали Сабониса, Куртинайтиса, Тихоненко и Марчюлениса, от югославов — несколько человек во главе со знаменитым Драженом Петровичем. Соперники были подавлены, и ребята, чтобы хоть немного поднять им настроение, стали накачивать их пивом. Из медицинского кабинета все вышли уже под хорошим градусом. По дороге в Олимпийскую деревню юги купили и выставили нашим как победителям ящик «Наполеона». Его принесли в Ленинскую комнату, которая и стала эпицентром празднований. Поздравляли сборную целыми делегациями, и не только от других советских команд. Гости шли со всей Олимпийской деревни — африканцы, азиаты, австралийцы. Пили все, что пьется, закуски практически не было. Спиртное запивали кока-колой, которую спортсменам бесплатно раздавали на Играх. Ночью открыли окна, включили музыку, начали петь песни... Дошло до того, что в три часа Грамову позвонил президент МОК Самаранч: «Господин министр, я поздравляю советских баскетболистов с победой на Играх. Однако хочу подчеркнуть, что соревнования продолжаются и завтра будут новые старты. Пусть Олимпийская деревня поспит, успокойте своих немного».

Грамов тут же перезвонил Гомельскому, тот — ко мне: «Антоныч, угомони бандитов!» Являюсь в Ленинскую комнату, там море народа, все уже готовые. Бутылками со спиртным уставлен весь стол, пустых банок от кока-колы на полу по колено. Я понял, что пиршество не остановить, и доложил об этом Папе. Идем с ним по коридору, разговариваем, навстречу попадается Александр Белостенный. Гомельский среагировал моментально: «Белый, завтра утром будут вручать значки «Заслуженных мастеров спорта». Грамов сказал мне, что наградят всех, кроме тебя. Дескать, трижды одному и тому же человеку он вручать значок не станет. Но если ты весь этот пьяный колхоз успокоишь и уберешь в комнате, я готов за тебя похлопотать».

Естественно, это была выдумка. Мгновенная импровизация, базировавшаяся на отличном знании подопечных. С Белостенного звание ЗМС к тому моменту снимали уже дважды. Один раз за вождение автомобиля в нетрезвом состоянии. Как-то он со своим приятелем, заместителем министра спорта Украины, после какой-то пьянки ехал по Киеву и врезался в телеграфный столб. За рулем «Волги» находился Белый, который отделался легким испугом, а вот друг его погиб. Второй — за контрабанду валюты. Нас обычно на границе проверяли не очень тщательно, но тут Гомельский с кем-то поругался, и таможня получила указание: потрясти! Начали обыскивать, кто-то успел валюту припрятать, а Белый на вопрос: «Что у вас в карманах?» — бесхитростно вытащил двести долларов. Его сняли с самолета, составили протокол. Под раздачу вместе с ним попал и Игорь Миглиниекс, который как военнослужащий даже на губу угодил...

...Белостенный взял под козырек и тут же начал закатывать рукава. Мы с Волковым подошли и предложили помощь, но Белый замахал руками: «Нет, мужики, только сам!» И вот с трех и до пяти часов утра он убирал эти авгиевы конюшни. Раздобыл на мусорной свалке десяток картонных коробок из-под телевизоров и свалил туда все жестяные банки с пола, пустые бутылки из-под алкоголя снес в ванную. Все полы вымыл руками и пошел докладывать Папе, что задание выполнено. А я как раз Гомельскому за полчаса до этого вколол снотворное. Встал перед входной дверью: «Не пущу! Дай человеку поспать». Но Белый даже слушать не стал. Поднял меня как пушинку, переставил в сторону и начал колотить в дверь. Папа спросонья выскочил на порог: «Сань, ты чего?» Белый с треском рванул рубашку на груди, только пуговицы в разные стороны полетели: «Александр Яковлевич, я верен вашим идеям до гроба!» Гомельский только усмехнулся: «Я знаю, знаю. Иди отдыхать».

— Был ли в вашей богатой карьере случай, когда пришлось нарушить клятву Гиппократа? Например, по всем законам медицины нельзя выпускать спортсмена на площадку, но вы все-таки делали это?

— Такое случалось, и не раз. Помню, за год до Олимпиады мы должны были играть против сборной Австралии, а у Марчюлениса ночью температура подскочила до сорока градусов. Я сбил ее, но организм все равно был выжатый словно лимон. К тому моменту Марчелло уже входил в число лучших игроков Европы, его задрафтовал заокеанский «Голден Стэйт», и скаут клуба Донни Нельсон постоянно летал за нами по миру. Опекал Шарунаса очень плотно, даже попросил у Гомельского разрешение жить с ним в одном номере. И вот Марчелло начал упрашивать меня выпустить его на площадку. Говорю: «Шара, тебе нельзя. После такой интоксикации сердце можно посадить в два счета». Он умоляет: «Док, закрой на это глаза. Матч транслируют на Америку, я просто обязан сыграть». Тогда, признаюсь, клятву Гиппократа я нарушил. О случившемся Папе ничего не рассказал и постарался максимально быстро восстановить баскетболиста. В итоге Марчелло вышел на площадку и забил свои привычные двадцать очков.

Были и другие ситуации, когда важность матча требовала присутствия лидеров на площадке. Например, на гостевую встречу с испанцами Хомичюс вышел с разрывом четырехглавой мышцы бедра. Под кожей была просто яма, играть в таком состоянии нельзя категорически. Но Хома, не зря его называли Железный Феликс, настоял на своем участии в поединке. Понятно, мне пришлось сделать ему серьезную инъекцию обезболивающего. Но без страстного желания играть самого спортсмена и его морально-волевых качеств ни одно лекарство не помогло бы.

— На зимней Олимпиаде-1994 в Лиллехаммере вы работали еще с одним патриархом советского тренерского цеха, наставником хоккейной сборной Виктором Тихоновым. Они с Гомельским были похожи — своей требовательностью, авторитаризмом?

— У них много общего, но различий тоже немало. С точки зрения чистого профессионализма, знания предмета Тихонов превосходил Гомельского раза в два. Но проникнуть в глубину души игрока, найти в ней нужную струнку и заставить отдать все ради команды он умел не так хорошо, Папа в этом компоненте был сильнее в десять раз. В этом и заключался гений Гомельского: он мог убедить, заразить своей верой любого — что баскетболиста, что слесаря. Несмотря на жесткость и требовательность, игроки его боготворили. Папа не просто тренировал, он превосходно знал каждого баскетболиста, его жену и детей. Первым поздравлял их с праздниками, мирил в случае семейных ссор. Кстати, его усилиями было сохранено немало браков. Как я уже говорил, Гомельский обеспечивал зарплату, квартиры и машины. Тот, кто пахал по-настоящему, мог быть уверен: с материальными благами у него проблем не будет. Тренер свое отдаст, но крыша над головой и колеса у человека появятся.

— У вас на стене висит портрет Вячеслава Фетисова. Он тоже обращался к вам за помощью?

— Врачом в хоккейной команде ЦСКА много лет работал мой друг Игорь Силин, он нас и познакомил. Слава же коренной армеец, мы потом часто встречались. Слухи о моих методах восстановления распространялись среди спортсменов очень быстро, поэтому помимо баскетболистов ко мне начали ходить и хоккеисты... Даже когда Фетисов уехал в НХЛ, наши отношения не прерывались. Он приходил ко мне летом, во время отпуска, и я помогал ему восстанавливать силы перед новым сезоном. Мы с ним в контакте и по сей день. Года три назад Слава появился у меня в кабинете какой-то потухший, сказал, что немного потерял смысл жизни. Исчез ориентир, в душе — апатия. И ведь говорил это не зеленый пацан, а семикратный чемпион мира! Человек, у которого за спиной победы на двух Олимпиадах, два Кубка Стэнли. Плюс к тому — президент хоккейного ЦСКА, председатель совета директоров КХЛ, сенатор… Мы начали разговаривать, сошлись на том, что ему нужно впрыснуть адреналина в кровь. Так родилась идея снова выйти на лед в команде мастеров. Показать, что и в 51 год, если держать себя в форме, можно выступать на таком уровне.

Фетисова эта мысль увлекла. Он и так три-четыре раза в неделю играл с ветеранами, ходил в бассейн, а тут начал тренироваться почти как в молодые годы. И в итоге принял участие в матче против петербургского СКА.

— Как в списке ваших пациентов оказался Евгений Примаков?

— С ним меня в начале 80-х познакомил Папа. Пока был жив Гомельский, в моем кабинете они всегда появлялись вместе. После его смерти Евгений Максимович стал сам приходить ко мне на восстановление. Сейчас ему 83 года, он прекрасно себя чувствует. Мы много общаемся, в том числе и на религиозные темы. О сути, смысле жизни… «После общения с тобой меня как-то сильно потянуло к Богу», — как-то признался он. Не случайно его уже в возрасте 75 лет крестил патриарх Алексий II. Пригласил в свою загородную резиденцию в Переделкино, провел там таинство крещения и водосвятный молебен. Примаков очень любит баскетбол, раньше приходил на все игры сборной. Да и вообще он хорошо ориентируется в спорте, знает многих олимпийских чемпионов.

— Никиту Михалкова вы тоже консультируете?

— Его рекомендовали общие знакомые. Кроме того, по просьбе Никиты у меня в течение долгого времени восстанавливался его отец, Сергей Михалков. Хорошо помню, как он приходил ко мне в пиджаке со звездой Героя. Как-то во время осмотра я спросил его: «Вы прожили такую долгую жизнь. Какое событие оказалось самым ярким?» Михалков подумал несколько минут, потом ответил: «Две встречи со Сталиным и пять встреч с Вангой. Все остальные события, включая рождение детей и внуков, в десятку не входят». Я поинтересовался, чем она его так впечатлила. Первая встреча с болгарской ясновидящей состоялась, когда Михалкову было лет 70. «Захожу в комнату, в углу сидит слепая старушка, — рассказывал он. — Повернулась ко мне, вдруг говорит: «Слушай, русский, ты почти век проживешь на свете». Потом добавила: «Я вижу рядом с тобой душу твоей матери. Она очень обижается, что ты забыл ее, не приходишь в день ее рождения на могилу. Раньше ты это делал, а последние три года перестал». Представляешь, она оказалась совершенно права, так все и было». Хотя тут же добавил, что даты были некруглые. «После этого я, старый, седой человек, сильно поверил в загробную жизнь», — завершил тогда рассказ Сергей Владимирович.

В следующий раз Михалков приехал к Ванге с каким-то своим другом-писателем. Когда они уже прощались, прорицательница сказала приятелю: «В этом году ты серьезно опасайся воды». Через месяц этот человек утонул, купаясь в речке.

Ванга — особый человек. То, что она обладала даром предвидения, — неопровержимый факт. Миллион случаев доказывает это.

— Ванга обрела свой дар после того, как была унесена вихрем. В вашей жизни были случаи, когда чудо материализовывалось?

— Я всегда был верующим человеком, но одна история дополнительно подтолкнула меня к Богу. В начале 90-х годов я входил в медицинскую комиссию Международной федерации баскетбола (ФИБА), часто участвовал в ее заседаниях, брал на крупных соревнованиях допинг-пробы. Однажды возвращался в Москву из Мадрида, рядом со мной в салоне самолета сидел старый священник одного из иерусалимских монастырей. Мы познакомились, всю дорогу хорошо общались. При заходе на посадку в Шереметьево у лайнера вдруг не открылось шасси. Он пошел на второй круг — шасси вновь не вышло, на третий — то же самое. С высоты было видно, как на взлетно-посадочную полосу выруливают пожарные машины и кареты «скорой помощи», в салоне началась паника.

Как сейчас помню, старец сидел у окошка. Он откинул голову, закрыл глаза, несколько минут молился. Потом выпрямился: «Сейчас все будет в порядке». В это время самолет заходил на посадку уже в четвертый раз: и действительно, шасси со скрипом вышло. Старец объяснил: «Есть определенные молитвы. Если человек правильно шагает по жизни, чист перед Богом, честно несет свой крест, в экстремальный момент их можно использовать — и Господь обязательно поможет». После этого я пошел и крестился в храме Успения Пресвятой Богородицы в Троице-Лыкове. В детстве, правда, мама меня крестила, но церкви в деревне не было, и таинство происходило в полуофициальных условиях.

Сейчас я периодически езжу по монастырям, беседую со старцами. Вечная занятость, конечно, мешает, но я стараюсь планировать свои поездки так, чтобы они происходили без ущерба для пациентов. Душа требует этого, и с Афона, который я полюбил как второй дом, уезжать мне уже не хочется. Время там в основном посвящено молитвам. Молишься с трех часов ночи и до десяти утра. Днем — труд или переезд в другой монастырь, потом с пяти и до десяти часов — вечерние молитвы. Плюс — ночные в келье, перед сном. Правда, попасть в это святое место не так просто. Нужно благословение кого-то из старцев, которое должно быть отправлено в полицейский участок. На его основании там же, в участке, следует получить визу, с которой уже отправляешься на Афон. Без нее на паром, отплывающий на остров, тебя не пустят.

— Вы честно несете свой крест, помогаете людям. Почему же Бог не уберег вас от страшной беды? Имею в виду нападение наркоманов в собственном подъезде, после которого вы едва не стали инвалидом.

— Старцы на Афоне говорят: «Благодари Господа за все, что имеешь в жизни, и трижды — за все, что не имеешь». В Строгине была группа наркоманов, которая выслеживала у магазинов обеспеченных мужчин, ехавших в одиночку, и нападала на них. Били бейсбольной битой по голове и забирали только наличные деньги — не трогали ни ключи от автомобиля, ни кредитные карты, ни документы. Так случилось и со мной, взяли 250 долларов и 3—4 тысячи рублей — все, что было в кошельке. При этом битой полностью сломали челюсть и правую глазницу, так что глаз опустился на два сантиметра.

Однако Бог оказался при мне. Все случилось около 11 ночи, но «скорая» приехала очень быстро и отвезла меня в госпиталь Вишневского, где в этот момент находились два моих близких друга — начальник отделения челюстно-лицевой хирургии Владимир Хышов и еще один врач, мой земляк из Луганска Георгий Лазарев. В течение четырех часов врачи колдовали над моим лицом, убирали мельчайшие обломки костей. Потом поставили титановую пластину на десяти саморезах, с помощью которой подняли глаз. Сейчас следы операции незаметны, зрение сохранилось практически стопроцентное. Хотя обычно после такой травмы люди остаются без глаза. Мне очень повезло: в больницу доставили без промедления, все нужные люди, несмотря на поздний час, оказались на месте, операционная была свободной. Господь позволил лукавому сотворить великий грех, но сохранил меня. Как раз в этом я и вижу его присутствие.

— Пациенты говорят, что Авраменко лечит не только делом, но и словом. Правда?

— Для того чтобы побеждать, одной крепости мышц мало. Как-то на Афоне у меня был разговор со старцем Янисом. Он посмотрел на меня очень глубоко — этот старец читает душу насквозь — и сказал: «Доктор-мирянин, передай своим олимпийцам, что у Господа все «золото» всех Олимпиад на весах легче, чем слезы искреннего покаяния в своих грехах». Я присел на колени, поцеловал ему руки, а он добавил: «И еще им передай, своим олимпийцам, что в ваших мирских финалах встречаются равные люди. И исход их решают не великие спортсмены или тренеры, а Господь на построении перед решающей схваткой — по чистоте и святости души каждого из них».