Укрощение строптивого / Спорт / Exclusive

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Укрощение строптивого / Спорт / Exclusive

Укрощение строптивого

Спорт Exclusive

«Хоккей дал мне очень многое — имя, деньги, на которые я существую по сей день. Но как личность я не развивался», — рассказывает Дарюс Каспарайтис

 

С первого взгляда этого парня теперь не узнать. Грозный защитник хоккейной сборной России Дарюс Каспарайтис сменил волосы до плеч на короткий ежик, спортивный автомобиль с несколькими сотнями «лошадей» под капотом на велосипед. Завершив карьеру, обладатель полного набора олимпийских медалей («золото» Альбервилля-1992, «серебро» Нагано-1998, «бронза» Солт-Лейк-Сити-2002), пятнадцать лет отыгравший в НХЛ, женился на подданной Швеции Лизе Кэррол и живет нынче на два дома — в Майами и Стокгольме. Воспитывает детей, общается с членами королевской семьи и пытается работать над собой.

— Дарюс, смотрю на вас и глазам своим не верю: из неустрашимого ледового бойца вы превратились в образцового семьянина, отца трех маленьких детей.

— Уточню, детей у меня четверо: трое от нынешней жены и старшая девочка от предыдущего брака. А в январе жду пятого, Лиза должна снова родить. Она занимается бизнесом, содержит магазин детской одежды. Моя же главная функция — сидеть дома с детьми, заниматься хозяйством. Раньше мужчины ходили на работу, а женщины обеспечивали быт. Теперь все наоборот, по крайней мере в нашей семье. Такой уклад меня полностью устраивает. Всю свою жизнь я куда-то торопился, но сейчас успокоился и понял: быть первым нет никакой необходимости, смысл жизни не в этом. После окончания карьеры я стремился обрести душевное спокойствие, зажить своим домом и никуда не бежать. Видеть, как растут твои дети, наблюдать их день за днем. Хоккей дал мне очень многое — имя, деньги, на которые я существую по сей день. Но как личность за это время я не развивался, остался в душе шебутным подростком. Думаю, Бог мне дал маленьких детей, чтобы я вырос вместе с ними.

— Можете назвать себя хорошим отцом?

— Я стараюсь, хотя терпения иногда не хватает. Раньше думал: жена дома сидит, отдыхает. Теперь понимаю, какое это было заблуждение. За такую работу нужно платить еще больше, чем хоккеистам (смеется). Сколько любви и выдержки требуется иметь в себе! Тем более когда детей трое и все они маленькие. Постоянно кричат, бегут куда-то. Иногда замечаю за собой, что становлюсь таким же ребенком, как они. Если поссоримся, могу надуться, уйти в другую комнату. В общем, веду себя как старший брат, а не как взрослый мужчина. Потом немного остыну, думаю: «Что ты делаешь? Ты же отец!» Есть и еще один негативный момент — из-за детей я набрал лишний вес. Все время за ними что-то доедаю. Сижу, например, жду, пока у них мороженое не начнет таять. «Все, не будешь больше?» — и принимаю сладкий стаканчик из рук. То же самое в «Макдоналдсе»…

— Из опыта собственных родителей что-нибудь берете?

— Я воспитывался во времена Советского Союза, тогда жизнь была совсем другая. Родители работали, у них не имелось возможности проводить со мной целый день. Я и хоккей сам выбрал. Этот вид спорта в Электренае популярен, именно в нашем городе построили первый во всей Литве каток с искусственным льдом. В детстве я очень любил смотреть из окна, как ребята идут на тренировку. Городок-то маленький, все жили рядом, поэтому мальчишки переодевались дома и приходили на лед уже в форме. Когда мне было восемь лет, у нас в школе появился тренер Алексей Никифоров, проводивший набор. Спросил, кто хочет играть в хоккей, я поднял руку. До этого занимался теннисом, сходил на две тренировки. Но ракеток с мячом нам не давали, мы все время только бегали. «Какой же это теннис?» — удивился я и бросил это дело. А вот занятия на катке понравились. Настоящих хоккейных коньков у меня еще не было, я пользовался фигурными со сточенными зубцами. Как вышел на них на лед, так сразу и поехал, хотя до этого на коньках не стоял ни разу. После первых тренировок меня определили в защиту, я ведь с детства был крепышом. И проигрывать очень не любил, все время хотел быть лучшим.

В 13 лет меня пригласили для выступлений в минский клуб «Юность». Поселили в доме одного из партнеров, в деревне. Помню, как по двору разгуливали куры, гуси. Но я не прижился, уж больно скучал по дому и по маме. После летнего лагеря позвонил ей и попросил забрать. «Я не могу здесь!» — плакал в трубку. Еще сезон отыграл в Литве за команду, которая была двумя годами старше. А потом в матче на юношеское первенство страны меня увидел знаменитый Валерий Васильев. Мы встречались с московским «Динамо», уступали с каким-то страшным счетом вроде 0:18. Валерий Иванович подошел прямо во время матча: «Мальчик, хочешь играть за «Динамо»?» У меня даже глаза на лоб вылезли от неожиданности.

После игры Васильев с отцом накатили по стакану, и все вопросы были улажены. Но из Москвы я убежал очень быстро. По той же самой причине — соскучился. Вернулся, заявил маме: «Все, бросаю хоккей». Она тут же позвонила Никифорову, тот приехал и отвез меня прямо в Москву. Как раз на следующий день должны были начаться сборы юношеской команды СССР, меня в нее первый раз пригласили. Тренер доставил прямиком к Спорткомитету, где было назначено место встречи, никто так ничего и не узнал. Прошло несколько месяцев, мне исполнилось 16 лет — и психика поменялась. Домой тянуть перестало, я стал мужиком, начал думать о девчонках. Мама с папой отошли на второй план.

— В сборной на вас смотрели с удивлением: литовец — и с клюшкой?

— На меня всю жизнь смотрели с удивлением. Когда я, 13-летний, играл в Литве за 15-летних, партнеры порядком напрягались. Легче не стало и после переезда в Москву, здесь каждый день был битвой за выживание. Я выглядел необычно, говорил с сильным прибалтийским акцентом. Ребята обзывали меня немцем, а официальное прозвище у меня было Ганс.

— Свой первый матч за команду мастеров московского «Динамо» помните?

— Мы играли против ЦСКА, в составе которого были еще все великие — Ларионов, Макаров, Фетисов… Практически весь матч я просидел на скамейке запасных, тренеры выпустили на площадку всего один раз. Выскочил я на лед, от страха руки-ноги трясутся. Секунд тридцать в игре побыл — и назад. От жары голова у меня в защитной маске и шлеме начала пухнуть. Лоб ноет, дурно. В том сезоне в составе «Динамо» я провел еще один матч, против рижских одноклубников. Мы вели 5:0 и во время моей смены пропустили гол. Один из ветеранов команды Юра Вожаков, когда я вернулся на скамейку, с размаху саданул меня клюшкой по шлему: «Ты что, молодой, шайбы в свои ворота привозишь?»

После игры на правах самого юного я должен был ехать на базу в Новогорск, чтобы отдать форму старших партнеров в сушку. Это не было дедовщиной, просто дополнительная повинность молодых хоккеистов. Каждая команда вообще имела свой свод правил, которым регулировалось поведение игроков. Помню, как по ходу моего второго сезона в «Динамо» мы провожали Василия Первухина, уезжавшего выступать по контракту за рубеж. Арендовали автобус, который отвез всю команду в бар. В салоне остались лишь я, Николишин и Ковалев — как самых юных нас на совместную вечеринку не взяли. Все это время мы сидели в автобусе и ждали, пока старшие товарищи нагуляются.

— Как нужно было себя вести, чтобы взрослые мужики приняли малолетку за своего?

— Было трудно, врать не стану. Утром я приезжал на базу и боялся пожать руки некоторым ветеранам. В команде играли нормальные ребята, но имелись и такие, кто был о себе очень высокого мнения. Нынешняя хоккейная молодежь просто не поймет, о чем я рассказываю… Мне еще повезло, что в конце 80-х годов пошла большая ротация игроков: многие уезжали за рубеж, на их место приходили новые. Команду возглавил Владимир Юрзинов, который хорошо относился к молодым хоккеистам. От тренера очень многое зависит. Юрзинов в этом смысле был строгим, но понимающим.

Помню, один раз в Новогорск по обмену приехали шведы. Вечером мы с Петренко повели их в ресторан. Они так напились, что одного из гостей пришлось нести домой буквально на себе. Приезжаем на базу, заходим на территорию, и тут из окна выглядывает Юрзинов. Смотрит на нас, мы — на него, немая сцена. «Ну все, — думаю, — закончились твои выступления». Только поднялись в номер, тренер заскакивает к нам. «Петренко, вон из команды, — командует. — А ты, Каспарайтис, поедешь в часть служить!» Сидим как ошпаренные, приятель начинает вещи собирать. Вдруг Владимир Владимирович заходит снова: «Ребята, извините, я переборщил. Наоборот, молодцы, что шведов не бросили». «Да мы почти и не пили, — обрадовался я. — Просто ждали, чтобы домой их отвезти». Думали уже, что на этом дело и закончится. Однако утром Юрзинов устроил подъем в шесть часов и выгнал на лед и нас, и шведов. Такая вот педагогическая система…

Тогда хоккеистам платили мало, особенно молодым. Первые годы в Москве я получал по 200 долларов в месяц. В то время я жил у динамовского вратаря Мухаметова. Руководители клуба поселили меня к нему на квартиру, чтобы привык, освоился. Я провел у Ильдара около двух месяцев, его семья приняла меня очень хорошо. Отец его, помню, работал директором ресторана «Советский» — по тем временам это была очень престижная должность. Он все время приносил домой котлеты по-киевски. «Вот это жизнь!» — думал я. В квартире у них стоял видеомагнитофон с набором кассет. Лучшие западные боевики, о которых в Союзе только слышали, но никогда не видели.

— Поворотным в вашей карьере стал 1992 год: сначала вы выиграли молодежный чемпионат мира, а потом в составе Объединенной команды первенствовали на Олимпиаде в Альбервилле. В те времена 19-летних игроков приглашали в сборную не очень часто.

— На молодежном первенстве мира я получил приз лучшего защитника. Возвращаюсь в Новогорск, узнаю: Алексея Ковалева с Лешей Житником, которые играли вместе со мной, вызывают на сборы национальной команды. Обо мне — ни слова. Обидно, но что поделаешь… Помню, была суббота, у команды выходной. Лежу в своем номере на базе, вдруг заходит Петр Воробьев, он работал ассистентом Юрзинова в «Динамо». «Собирайся, — говорит, — поедешь в сборную». Я сначала не понял, думал, это шутка. Так меня взяли на просмотр. Думаю, большая роль в этом принадлежит именно Воробьеву. Он возглавлял молодежную сборную и наверняка рассказал о моей игре Юрзинову, который в свою очередь помогал Тихонову. В общем, приехал я в расположение сборной, начал размазывать всех по борту, как привык. Владимир Владимирович потом рассказывал: «Тихонов увидел это, удивился. Спрашивает: «Где ты выкопал этого парня?» Жестко играть было еще не очень принято.

— Тогда вы и поняли, что силовой стиль может стать вашей «коронкой» на годы вперед?

— Я тяготел к такой игре еще с детства. В хоккее это большой плюс: ты и шайбу отбираешь, и соперника бьешь. К примеру, ведет Эрик Линдрос шайбу, дашь ему в бок, он — брык! — и уже на льду валяется. Но это же звезда, поэтому вся команда соперников начинает бегать за тобой, чтобы отомстить. При этом об игре они нередко просто забывали, думали только о том, как бы мне бока намять. Так я целой команде мог сбить настрой на матч.

— Такая манера игры чревата для здоровья. У вас много серьезных травм было?

— Один раз по голове надавали прилично. Я тогда уже выступал в «Питтсбурге», мы играли против «Нью-Йорк Айлендерс» — моего бывшего клуба. Я поймал на силовой прием поляка Мариуша Черкавски. В следующей смене ко мне подъехал Джино Оджик — известный тафгай, большой друг Павла Буре. Мы с ним всегда хорошо ладили, несколькими месяцами ранее я его даже на рыбалку водил. Но на этот раз рыбная ловля его не интересовала. Без лишних слов он скинул перчатку и со всего размаху ударил меня по голове. Сотрясения мозга, к счастью, не было, но ощущения оказались сильные. Оджика после этого дисквалифицировали на восемь матчей за грубость. Потом мы с ним говорили на эту тему: Джино сказал, что тренер велел ему разобраться со мной, и извинился. В остальном же обходилось без серьезных повреждений. Я кожей чувствовал, когда кто-то бежал за мной, чтобы ударить.

— Жизнь в благополучной Америке была совсем другой, чем в голодном, разваливающемся Союзе?

— Да мы тогда и масштаб НХЛ не очень хорошо себе представляли. Единственное, что я четко знал, — еду в клуб «Нью-Йорк Айлендерс». Вместе со мной приехал Владимир Малахов, мы каждый день делали для себя какое-то открытие. К примеру, в хоккее перед матчем принято есть богатую углеводами, но легкоусвояемую пищу — например, пасту. Но мы этого не знали, к тому же были вечно голодные. Нашли в Нью-Йорке русский ресторан «Федорофф» и все время ходили обедать туда. Заказывали перед матчем пельмени, жирный борщ с мясом…

Помню, как впервые увидел в гостиничном номере кнопочный телефон. Мы же до этого только дисковые аппараты знали! Или спрашиваю своего агента, как позвонить в комнату к Малахову. Он отвечает: «Набери его телефон и оставь сообщение». Я даже не понял, о чем идет речь. Кому оставить сообщение, если человека в номере нет?! Большие проблемы были и с языком. Знал отдельные слова благодаря тому, что Владимир Юрзинов в «Динамо» заставлял нас учить английский. Договорился с преподавателем, который приезжал на базу в Новогорск и проводил с командой занятия. Но в основном пришлось учить язык самостоятельно. У меня был русско-английский словарь, а жил я на выездах в одном номере со своим одногодком, американцем Скоттом Лаченисом. Когда он говорил что-то непонятное, я доставал словарь и тыкал пальцем: мол, покажи. Не стеснялся разговаривать, ни ошибки, ни акцент меня не пугали. Так, слово за слово и выучил. Сейчас слушаю свои старые интервью и смеюсь — насколько неправильно я тогда говорил.

Впрочем, я ведь и в Москву приехал, толком не зная русского языка. По-русски мы разговаривали только с Никифоровым на тренировках, плюс четыре урока в неделю в школе. Все остальное общение проходило на литовском. Когда приехал, ничего не понимал, но потом привык. А вот Малахову пришлось куда сложнее. Он был более скромным, разговаривать стеснялся. Предпочитал все делать молчком: пришел на тренировку, поработал, ушел домой. Американцы все время приставали ко мне: «Почему Владимир с нами не разговаривает? Он что, пренебрегает?»

Поначалу я в Америке ничего не понимал. Не знал, что сколько стоит. Свой первый контракт я подписал на сто тысяч долларов в год. Для меня это были огромные деньги. Сто тысяч, представляете! Сразу снял со счета пять тысяч долларов, свернул деньги в рулончик и положил в карман рубашки. Думаю: «На пару дней, наверное, хватит». И отправился на клубном автобусе в поездку с командой. Ребята заметили, что деньги торчат из кармана, поинтересовались, куда мне столько. «На всякий случай, купить что-нибудь», — отвечаю. У них от удивления лица вытянулись. В Америке наличные используются редко, все крупные покупки оплачиваются через банк.

Первые два года за океаном мы с Малаховым чудили, конечно. Американцы только пальцем у виска вертели. Они ничего не понимали, видели в нас каких-то инопланетян. А мы просто наслаждались жизнью. Так, сразу после приезда в Нью-Йорк я купил кожаную куртку от «Версаче» за три тысячи долларов. С бахромой на спине и на рукавах, как у ковбоя. Думаю, ну теперь я крутой! Прихожу в раздевалку, тренер спрашивает: «Дарюс, ты где свою лошадь оставил?» Ребята так прямо смехом и залились. Вскоре встал вопрос о приобретении машины. Малахов к тому времени уже купил BMW 850 — двухместный автомобиль, который шел по цене Ferrari. Я не хотел отставать и взял BMW 740. Когда мы перед тренировкой подкатили к стадиону на новых тачках, все партнеры рты разинули. Они-то ездили на старых драндулетах. Стали допытываться: «Дарюс, у тебя зарплата 100 тысяч в год, а ты покупаешь машину за 70. Зачем?» Ну как им объяснишь…

— Однажды вы из-за машины даже в тюрьму угодили.

— Было дело. Как-то раз поехал на машине в бар. Он находился в пяти минутах от дома. Думаю, доберусь как-нибудь. Посидел, выхожу из заведения, навстречу — женщина-полицейский. Говорит: «Ты пьяный, за руль не садись. Оставь машину здесь, вызови такси». А там глухомань жуткая, такси не докличешься… В общем, подождал я, пока она скроется, и полез в автомобиль. Только тронулся, вижу: сзади полицейская машина. Оказалось, та дамочка решила проследить за мной и, когда увидела, что я не внял ее совету, села на хвост. Думаю: «А-а, женщина, не догонит», — и начал набирать ход. Она включила мигалки. Я разогнался и в темноте проскочил свой поворот, в тот момент за мной гналось уже семь полицейских машин. Когда я затормозил, они эффектно, на полной скорости встали полукругом — прямо как в детективном фильме.

Выхожу, решаю действовать, как в России: «Привет, ребята, я известный хоккеист…» А мне — руки за спину и наручники. Говорят, сильно дыхни в трубку, и мы тебя отпустим. Ну я и дыхнул… У меня тут же отобрали ремень от брюк и шнурки и на всю ночь запихнули в камеру предварительного содержания. Там сидели такие же, как я — за езду в нетрезвом виде и за другие правонарушения. Все бы ничего, но холод в камере жуткий. Специально так сделано, чтобы люди трезвели. В итоге утром агент вытащил меня из этой дыры.

— В Советском Союзе хоккеисты пили больше, чем в НХЛ?

— Когда я только приехал в Америку, разницы почти не было. У нас квасили серьезно, но раз в неделю. А в НХЛ некоторые ребята пили почти каждый день. Хлестали пиво, как молоко. Сейчас — другое дело. Нынче игроки почти не пьют. Хоккей стал совсем другим, контракты выросли в десятки раз. Люди получают по 2—3 миллиона в год, зачем им рисковать такими деньгами? То же самое и с курением. Раньше после матча сборная загружалась в автобус, так дым шел даже из окон. А сейчас в ней ни одного курильщика нет. В «Айлендерс», когда я только туда пришел, человек шесть хоккеистов курило. Теперь — ноль, зеро.

— Вы мелькнули в одном из эпизодов культового фильма Алексея Балабанова «Брат-2». Как попали на съемки?

— Все устроили мой одноклубник по «Питтсбургу» Алексей Морозов и его агент Александр Дьяченко, сыгравший в фильме две роли — охранника босса и его брата-близнеца хоккеиста. Слышал, сейчас он в российском кинематографе резко пошел в рост. Утром перед игрой у нас была раскатка, подошел Морозов: «Можешь сняться в паре кадров?» Я подъехал к борту, сказал герою Бодрова: «Привет, меня зовут Дарюс», — и все. Эпизод записали с первого дубля, никаких повторов не было. Тогда же мы немного пообщались с Бодровым, хороший парень. Очень жаль, что он погиб…

— После распада СССР вы отдали предпочтение выступлениям за Россию, а не за независимую Литву. Трудно ли было перенести негативный резонанс, который после этого последовал на родине?

— Честно скажу, отношение ко мне в Литве сложное. Журналисты в основной своей массе пишут обо мне хорошо. А вот в комментариях читателей часто встречается: зачем вы рассказываете про этого предателя? Он ведь родину продал! Считается, что Сабонис, Куртинайтис и Хомичус, победившие на Играх-1988 в Сеуле, были вынуждены играть в составе сборной СССР. Иначе на Олимпиаду они бы никогда не попали. А у меня, дескать, был выбор, за кого выступать — за Россию или за Литву. В Вильнюсе около «Siemens-арены» есть аллея олимпийских чемпионов республики. Моя фотография там отсутствует. Конечно, обидно…

При этом никто не хочет понять, что никакого выбора у меня не было. Литва — это не Латвия, профессионального хоккея здесь нет. Перед Играми-1992 мне сказали: хочешь попасть в сборную, подпиши бумаги. Я поставил свою подпись, даже не раздумывая. Во-первых, манила Олимпиада. А во-вторых… Знаете, я очень люблю свою республику, это моя родина. Но в хоккей я научился играть благодаря Советскому Союзу. Если бы его не было, не было бы и искусственного льда в Электренае. Наш каток построили за счет электростанции, возведенной не на литовские деньги, а на средства из бюджета СССР. В городе десять тысяч жителей, половина из них бурно отмечала победу сборной СНГ на Олимпиаде в Альбервилле. Отец рассказывал, что после окончания финального матча весь наш дом выскочил на улицу, кричал от радости, обнимался.

— Вы сказали, что семейным магазином занимается жена. У вас нет задатков бизнесмена?

— Знаю многих спортсменов, которые думали, что они крутые инвесторы. Вкладывали деньги в разные проекты, а в итоге остались без штанов. В отношении себя иллюзий не строю, я ведь этим никогда не занимался. Часть денег у меня вложена в акции шведских фирм, но основной капитал сосредоточен в семейной фирме Livly. Ее название образовано из имен моих дочерей-близняшек — Лив и Лилли. Детской одеждой мы занимаемся пять лет, и только сейчас дело начало приносить прибыль. Самым известным клиентом компании стала принцесса Швеции Виктория, которая в прошлом году родила и приобрела одежду для малышки у нас в магазине. Естественно, не случайно: наши близкие друзья поддерживают отношения с королевской семьей. Вы же понимаете, без знакомств в современном мире — никуда. Этим летом вторая шведская принцесса, Мадлен, вышла замуж за американца. По заказу королевского двора Лиза сшила целую коллекцию для ее маленькой племянницы, в которую та была одета во время торжественной церемонии бракосочетания.

— А вы сами знакомы с принцессой Викторией и ее мужем?

— Ну, принц здесь такой… Я раньше с ним в одном спортивном клубе занимался. Он там был одним из совладельцев и генеральным менеджером. Когда принцесса пришла в зал подкачаться, этот парень стал ее личным инструктором по фитнесу. Вот и дотренировался до принца. Он нормальный парень, но очень холодный и скучный — как и все шведы. Принцессу Викторию я встречал один раз. Крепкая, сильная барышня, пожала мне руку — чуть не сломала. С ее младшей сестрой моя жена находится в хороших отношениях. Они вместе организовывали девичники перед ее свадьбой. Кроме того, несколько лет назад в Майами мы познакомились с Элин Нордегрен, которая была замужем за знаменитым гольфистом Тайгером Вудсом. В общем, можно сказать, что наша семья входит в элиту шведского общества (смеется).

— Вы назвали шведов холодными и скучными. Как же вы — такой эмоциональный и импульсивный — живете в этой среде?

— Я работаю над собой. Веду дневник, в котором пишу о себе и своих недостатках. Чтобы определенные черты характера искоренить, сначала их нужно назвать вслух. Но как только оказываюсь на стуле перед компьютером, начинаю засыпать. Поэтому, наверное, и в школе я учился не очень хорошо: всегда дремал во время уроков. То же самое — и с характером. Стараюсь успокоить себя, не метаться по улицам как угорелый. Иногда получается, хотя внутри все кипит. Например, едешь в машине, тебя подрезают. Забываешься, позволяешь эмоциям вырваться наружу. Мчишься как бешеный, пытаешься догнать обидчика, устроить ему выволочку. Потом спохватываешься: «Зачем я это делаю?! Не нужно учить этого человека, пусть едет дальше». И становится очень стыдно…

Стокгольм — Москва