Летописец / Спорт / Exclusive

Летописец / Спорт / Exclusive

Летописец

/  Спорт /  Exclusive

«Сейчас в России тренерам невыгодно плотно заниматься своими учениками. Они берут спортсменов, работают с ними год-два, потом хватаются за следующих», — рассказывает легенда спортивной журналистики Анатолий Чайковский

Беседовать с Анатолием Чайковским  — сплошное удовольствие. У одного из старейших спортивных журналистов страны потрясающий талант рассказчика. Точно так же сочно он писал и книги об олимпийских кумирах всего Советского Союза — фигуристах Белоусовой и Протопопове, Родниной и Зайцеве, Пахомовой и Горшкове. А еще он дал свою фамилию знаменитому тренеру по фигурному катанию Елене Чайковской. На завершившейся Олимпиаде супругов чаще всего можно было видеть, разумеется, на турнире по фигурному катанию. Но и за другими соревнованиями они следили весьма внимательно.

— Анатолий Михайлович, в журналистику обычно идут потомки творческой интеллигенции. К вам это относится?

— Мои родители были выходцами из крестьян, оба — комсомольцы двадцатых годов. Мама потом стала партийным работником, до последних лет трудилась инструктором ЦК Компартии Украины. Отец был слесарем, после возглавил Дворец культуры киевского завода «Большевик». А после войны стал директором самого завода, хотя имел только среднее образование. В то время так часто бывало: комсомольцев бросали то на один пост, то на другой. Папа нередко брал меня с собой на работу. Завод «Большевик» располагался рядом с городским парком культуры, где после войны устроили выставку трофейного оружия — танки, бронемашины, пушки и пулеметы. Мы, мальчишки, болтались рядом постоянно в надежде что-нибудь украсть. Хотя, сказать по чести, я в этом не очень нуждался, потому что оружия у нас в доме хватало. Мой дядя был капитаном погранвойск и одним из первых вступил в бой с немцами. Через неделю он получил тяжелое ранение, его послали в тыл и сделали командиром маршевого полка, в котором обучали новобранцев перед отправкой на фронт. Дяде принадлежали превосходный немецкий карабин, бельгийский браунинг и еще пара каких-то пистолетов, которые появились позднее в нашей киевской квартире. Все это он оставлял, когда ездил на фронт передавать новобранцев в действующую часть.

В 1944 году мы вернулись из эвакуации, и я стал хозяином всего этого блестящего арсенала. Впрочем, в самом Киеве хватало возможностей приобрести оружие. На месте, где сейчас построен цирк, раньше находился фантастический рынок, который назывался евбаз — еврейский базар. Почему еврейский, никто не знает. Там толклась половина Киевской области, продавали-покупали все что хочешь… Так вот, у неработающего фонтана периодически стоял неприметный человек с рукой, засунутой за лацкан пиджака или пальто, — он продавал оружие. У такого продавца я однажды купил себе прекрасный наган — старый, революционных времен, калибра 7,65. Потом он куда-то делся, не помню.

— Странно, что вы в результате подались в журналисты.

— Знаете, я всегда много читал. Пристрастился к этому занятию еще в детстве, когда сидел с младшим братом. Клал книжку на колыбель, баюкал его и читал — наклоняясь вместе с люлькой вперед и назад, чтобы не терять строчки из виду. Сергей родился уже в эвакуации и вырос практически у меня на руках. Потом он окончил исторический факультет Киевского университета, стал специалистом мирового класса в области музеев. Сейчас брат — генеральный директор Национального музея истории Украины. Но я отвлекся…

Со временем тяга к чтению трансформировалась в желание писать самому, и я решил поступить на журфак. Однако это оказалось непросто. Дело в том, что прием в советские вузы в 1948 году был особым. Годом ранее в Советской армии прошла масштабная демобилизация, 2,5 миллиона человек вернулись домой. Война была давно закончена, держать огромную армию уже не имело смысла. Все эти ребята начали поступать в институты, к тому же все золотые и серебряные медалисты поступали вне конкурса. На первый курс отделения журналистики Киевского университета 15 мест из 25 было занято бывшими фронтовиками. Пришлось увеличить курс до 34 человек, в результате на одно место претендовали 600 абитуриентов!

Мне посчастливилось пройти этот конкурс. На курсе я был самым молодым, мне только исполнилось 17. Рядом же находились ребята 23—24 лет, которые прошли всю войну, самое значительное событие в их жизни уже завершилось. Почти все раненые, у кого-то не было руки, у кого-то — ноги. И повидали они такое, что нам и не снилось. Первые недели между нами существовал определенный водораздел. Естественно, фронтовики были ближе друг к другу, чем к нам, зеленым пацанам. Но уже через месяц-полтора эта разница практически сгладилась. А ко второму курсу мы вообще стали единым коллективом. И вот удивительный факт: эти ребята никогда не говорили о войне, не носили ордена. Может, от скромности. Скорее же они просто сторонились всего, что напоминало им про этот ад. Сейчас я очень жалею, что у меня не хватило наглости и любопытства как следует расспросить этих ребят. Но теперь уже поздно, никого в живых не осталось. Мой учитель и названый старший брат Аркадий Галинский, возглавлявший корпункт «Советского спорта» на Украине, тоже ведь принимал участие в войне. Он попал в плен, бежал, через линию фронта вернулся к своим и дошел до Германии. Мы знали друг о друге все, но о войне он не рассказывал. А я, дурак, толком и не спрашивал.

— Как вы стали спортивным журналистом?

— Спортом я занимался только на любительском уровне. Утром ходил в бассейн, вечером играл в баскетбол. Но главным моим увлечением была хореография. При университете имелась студия, которой руководил бывший солист Киевского театра оперы и балета, замечательный педагог. У нас был свой хореографический театр, куда каждый вечер приходили десятки студентов, чтобы заняться основами балетной техники.

А в спортивную журналистику я пришел, потому что в то время она считалась элитарным занятием — цензура в ней была минимальной. Как матч закончился, так ты и написал. Поэтому в спорт переметнулась масса первоклассных перьев из общеполитических газет. В том же «Советском спорте» работало несколько правдистов. Например, Мартын Мержанов до того, как возглавить приложение «Футбол», был очеркистом в «Правде» — это очень серьезная должность. Или заместитель главного редактора «Советского спорта» Николай Тарасов — классный поэт, публицист. Именно он открыл широкой публике Евгения Евтушенко, который свое первое стихотворение опубликовал именно в этой газете...

В 1964 году мы поехали на Олимпийские игры в Инсбрук. Официальные командировки от газет в то время были редкостью, и тогда Спорткомитет начал делегировать на крупные соревнования туристические группы. Они состояли из 20—25 журналистов, попасть в их состав было очень трудно. Например, в нашей группе, отправившейся в Австрию, были Сергей Михалков и его сын Никита, которому только-только исполнилось 18 лет. Входил туда и Константин Симонов с женой Ларисой. В аналогичных выездах принимали участие Юрий Нагибин, Яков Костюковский, Морис Слободской, Юрий Трифонов… При этом общение в группе проходило на равных. Писатели-то они были маститые, но в спорте разбирались не очень хорошо. Шел взаимный обмен информацией: мы им помогали понять специфику различных видов, они обогащали наши литературные вкусы. Кстати, с Яшей Костюковским мы встречались вплоть до его недавней смерти и находились в очень теплых отношениях… Вернувшись в Москву, они много писали об увиденном. А ведь даже сорок — пятьдесят строк от Трифонова или Симонова, напечатанные в газете, имели для пропаганды спорта огромное значение.

— Вы были хорошо знакомы со многими известными спортсменами. Можете кого-то из них назвать близким другом?

— Например, Ларису Латынину. Я много о ней писал, мы и по сей день дружны. Когда Лара переехала из Херсона, где она начинала свой спортивный путь, в Киев, ей негде было жить. И власти выделили ей комнату во Дворце физкультуры — старом здании, построенном еще в начале прошлого века для Всероссийской промышленной выставки. Это было 20-метровое помещение с собственным санузлом, но без кухни. Из этой комнаты через вторую дверь Латынина могла пройти в гимнастический зал, который располагался тут же, во Дворце физкультуры. Там я с ней и познакомился, поскольку в те годы часто приходил на тренировки гимнастов. Самое интересное — когда Лариса съехала, эту комнату занял украинский корпункт «Советского спорта», в котором я работал! Такая вот ирония судьбы…

Поддерживал дружеские отношения с гимнастами Юрой Титовым и Борей Шахлиным. Как раз в ту пору я написал серию очерков о представителях этого вида спорта, лучший из которых назывался «Мелодия мышц». Целая полоса в «Советском спорте», посвященная Шахлину. Почему именно «Мелодия мышц»? Дело в том, что Шахлин был одним из немногих отечественных спортсменов, кто уже тогда увлекался аутотренингом. Его вызывали на помост, он выходил, смотрел на снаряд, потом отворачивался и стоял примерно минуту, глядя одновременно в зал и в то же время куда-то мимо. Так он прокручивал в голове будущую программу. Это был ритуал, которому он никогда не изменял. Зато выступал Шахлин практически безошибочно, у него никогда не было срывов. Потому он и стал абсолютным чемпионом мира и Олимпийских игр. Статья была как раз об этом: как человек прислушивается к своему телу.

Мне не очень нравилось делать интервью, а вот очерки стали моим коньком. Я слушал спортсменов, старался проникнуть в их характер, их суть, а потом излагал материал глазами своего героя, фактически перевоплощаясь в него. Этим же методом я пользовался и позже, когда делал литературные записи Белоусовой и Протопопова, Родниной и Зайцева, Пахомовой и Горшкова. Он помогал мне полностью влезть в шкуру спортсмена, сохраняя при этом авторское «я».

Это двуначалие позволяло мне писать книги, которые были очень популярными. Практически я оказался родоначальником нового жанра. Книгу Белоусовой и Протопопова «Золотые коньки с бриллиантами» я до сих пор нескромно считаю совершенно замечательной, лучшей среди всех литературных записей. Она написана от лица фигуристов, я специально снял свое имя с обложки. Когда мы подписывали договор, я сказал: «Ребята, мне не нужна ваша слава». Выступал в качестве литературного негра, просто зарабатывал деньги. Правда, гонорар оказался отменным. Один печатный лист стоил 300 рублей, книга состояла из 15 печатных листов. Вот и считайте: я получил 4500 рублей, что равнялось стоимости машины. Кроме того, текст был полностью опубликован в ленинградском журнале «Аврора», в пяти или шести номерах. Это тоже принесло дополнительный гонорар. В общем, молодой семье Чайковских литературное творчество приносило неплохой приработок. Притом что тираж составлял 50 тысяч экземпляров, книга не попала на прилавки магазинов. В Ленинграде она целиком разошлась по подписке, остатки распродали в Москве за один день. Белоусова с Протопоповым в те годы были чрезвычайно популярны, о такой славе наши сегодняшние футболисты с хоккеистами даже мечтать не могут. Ими восторгались все — от рабочих до представителей интеллигенции.

Роднина с Зайцевым — совсем другая история. Это была очень спортивная пара, которая использовала сложнейшие технические элементы, выполняла огромное количество прыжков и поддержек, и все в невероятно высоком темпе. С предшественниками их объединяло только одно — точное соответствие запросам эпохи. Люда с Олегом пришли в фигурное катание, когда была мода на артистизм, Ира с Сашей — когда упор стал делаться на спортивную составляющую. Эпиграфом всего творчества последних могла бы стать их знаменитая короткая программа на тему «Время, вперед!».

— По поводу Белоусовой с Протопоповым существуют две точки зрения. Одни величают их интеллектуалами и артистами с большой буквы. Другие называют мелкими, эгоистичными людьми, чуть ли не рвачами.

— Полная чушь, рвачами ребята никогда не были. Просто уже в те годы они вели себя как абсолютно профессиональные спортсмены. Рвач — это если ты требуешь того, что не заслужил. Но ведь Белоусова с Протопоповым были двукратными олимпийскими чемпионами, четырехкратными чемпионами мира и Европы! Они собирали многотысячные аудитории. Почему же ребята должны были выступать задарма?! Сегодня ведь никто не назовет хапугами спортсменов, разъезжающих с различными программами по городам и весям России. Или взять западные шоу… Там за один выход на лед люди получают по десять тысяч долларов. А Протопопов, дай бог, чтобы за всю свою карьеру в СССР получил тысяч пять. Когда Олег с Людой просили, чтобы им достойно заплатили, они требовали справедливости. Считаю, это совершенно правильно.

У ребят ведь не было даже нормального быта, они вели кочевой образ жизни. Купили «Волгу» с фургончиком, чтобы перевозить вещи с места на место. Сборы они обычно проводили в Воскресенске. Там был очень хороший Дворец спорта и рядом — гостиница. Тогдашний наставник местного «Химика», знаменитый тренер Николай Эпштейн просто обожал Белоусову с Протопоповым. Умнейший, замечательный человек был… Он выделил им постоянный номер, предоставлял лед для тренировок. Ребята выходили из гостиницы и тут же оказывались на арене, где пропадали с утра до вечера. Проблема у них была другая…

— Какая же?

— После победы на второй Олимпиаде Олег с Людой себя просто переоценили. В 1968 году они ушли от Игоря Москвина, который все внимание сосредоточил на своей супруге Тамаре Москвиной, выступавшей в паре с Алексеем Мишиным. К тому времени ребята были уже взрослыми, состоявшимися людьми: Протопопову исполнилось 36 лет, Белоусовой — 34. Они очень хотели продлить свой век в спорте. И возможно, остались бы еще на один четырехлетний цикл, побив тем самым рекорд всех времен и народов. Но Ирина Роднина и Алексей Уланов были любимцами тогдашнего председателя Спорткомитета СССР Сергея Павлова. А Олег с Людой всегда находились немного в стороне от сильных мира сего, держали дистанцию. В результате их подкосила переоценка собственных сил. Уйдя от Москвина, ребята начали готовиться под надзором хореографа. Фактически же стали тренировать себя сами. У них имелась собственная видеокамера — большая редкость по тем временам. Они ставили ее на треноге на трибуне, включали, спускались на лед и выполняли элементы. Потом возвращались, перематывали пленку назад, просматривали фрагмент, искали ошибки. И так снова и снова. В результате тренировка превращалась в сплошной просмотр видеозаписи, теряла насыщенность, ритм и интенсивность. Вместо сорока — пятидесяти повторов технических элементов за тренировку они в лучшем случае выполняли десять. Белоусова с Протопоповым постепенно теряли физическую форму, но не понимали этого.

На чемпионате Европы 1969 года они проиграли Родниной с Улановым, у которых была очень хорошая программа. Новые лидеры выступали на огромной скорости, с высокими прыжками и мощной амплитудой. Второй оценкой за артистизм перекрыть их было невозможно. А на мировом первенстве в Колорадо-Спрингс ребята и вовсе провалили произвольную программу, проиграв не только Родниной с Зайцевым, но и Москвиной с Мишиным.

Помню, на следующий день после выступлений по американскому телевидению показывали запись этой произвольной. Олег с Людой откатались и, обнявшись, поехали с катка к выходу. Телекамера, которая их показывала, находилась на кронштейне, от нее шел длинный, почти 10-метровый выносной микрофон, заканчивавшийся практически перед носом у фигуристов. Но Олег его не заметил и произнес фразу, которая моментально стала нарицательной. В Советском Союзе ее вырезали, но на остальной мир она прозвучала. «Ну и обосрались же мы, Людмила Евгеньевна!» — раздалось в эфире.

Что же касается их побега в Швейцарию… Знаете, есть одна легенда. Я говорю так, потому что не могу проверить ее подлинность. У ребят была очень страстная поклонница, бывшая балерина Императорского театра Муза Сенигова. В свое время она уехала в Европу и осталась там до конца жизни. К тому времени, когда Белоусова и Протопопов вышли на мировой уровень, она уже не могла ходить, болели ноги. Во время выступления фигуристов ее подвозили на коляске к бортику. Так вот, за кулисами ходил слух, что после смерти Сениговой осталось наследство, и довольно крупное. И что все это она завещала Людмиле и Олегу. Может, потому они и уехали за границу, что там у них были деньги на первое время — обжиться и встать на ноги.

— Со своей женой Еленой Чайковской вы тоже познакомились на фигурном катании?

— Это целая история. На той самой Олимпиаде в Инсбруке мне доверили освещать именно фигурное катание. Там я совершил настоящий журналистский подвиг. Когда Белоусова с Протопоповым завершили произвольную программу и стало ясно, что они выигрывают у немецкой пары Килиус — Боймлер, я спрыгнул со своего места на трибуне и через все полицейские кордоны проскочил в их раздевалку. Как это удалось сделать, даже сейчас ума не приложу. Но факт остается фактом: в раздевалке мы просидели около часа, пока ребят не пригласили на награждение. Я взял у них эксклюзивное интервью и оказался единственным журналистом, сумевшим побеседовать с олимпийскими чемпионами. Кто-то стучался в дверь, звал их, но Олег с Людой отказались выйти и все это время провели со мной. С тех пор мы стали друзьями. Поэтому, когда возник вопрос о литературной записи их книги, с самого начала они обратились именно ко мне.

Год спустя в Москве проходил чемпионат Европы, для его освещения в «Советском спорте» создали целую творческую группу. Мой олимпийский подвиг был еще свеж в памяти, и меня включили в ее состав. Моя будущая супруга в это время тренировала Татьяну Тарасову и Георгия Проскурина, которые считались третьей парой страны. И вот мне поручили сделать с ней интервью. Елена Анатольевна по первому мужу тогда носила фамилию Новикова, у нее уже был сын — трехлетний Игорек. Беседа состоялась и получилась вполне качественной. Через несколько месяцев в Киеве проходил чемпионат СССР, на котором, естественно, я тоже работал. Там и случилось продолжение нашего знакомства, которое переросло в серьезный роман, а потом — и в брак.

— Слава Елены Чайковской росла с каждым годом, у нее появлялись все более известные пары. Не тяжело было находиться в тени супруги?

— Это еще вопрос, кто из нас был более знаменит. Миллионы читателей «Советского спорта» и журнала «Физкультура и спорт», куда впоследствии меня назначили главным редактором, даже не предполагали, что я ее муж. Все воспринимали меня как серьезную, самодостаточную единицу. В то время слово спортивного журналиста стоило очень дорого. Тренеры и спортсмены бегали за корреспондентами и просили, чтобы с ними сделали интервью, а не наоборот. Думаю, в спортивной среде многие не любили Ленку как раз за то, что ее муж был одним из ведущих перьев страны. Да и я из-за этого наживал себе врагов. Хотя и так старался высказываться о фигурном катании крайне осторожно. Никогда не позволял себе делать оценки, чтобы не прослыть «рупором Чайковской».

— Вы очень много внимания уделяли подопечным своей супруги, даже готовили для них. Роль обслуги не задевала?

— А разве в семье может быть обслуга? Там же все общее — жилье, стол… В группе Чайковской всегда царила семейная атмосфера, Лена была для фигуристов как мама или старшая сестра. Владимир Котин и по сей день называет ее «мать». В такой обстановке каждый человек хочет помогать и быть полезным. Ребята иногда жили у нас неделями, ели и спали в нашей квартире. И это было совершенно нормально, никто не удивлялся. Сейчас этого нет, спорт стал профессиональным и основан на деньгах, а не на чувствах.

Знаете, раньше после чемпионата мира лучшие наши фигуристы в составе западных трупп отправлялись на гастроли за рубеж. Получали за выступления гонорары, большую часть из которых отдавали в советское посольство. Их тренерам организаторы платили, если не ошибаюсь, по пять долларов в сутки. Знаменитый итальянский тренер Фасси, воспитавший Пегги Флеминг и многих других известных фигуристок, все время очень удивлялся и спрашивал Лену: «Зачем ты это делаешь? Почему ты теряешь огромные деньги, отправляясь в месячное турне за такие копейки?» Объяснений, что для нашего человека это очень хороший гонорар, он не понимал. Сам Фасси работал по десять часов в день, получая по 60—70 долларов в час. Для него отлучка на месяц стала бы ощутимым ударом по бюджету. Сейчас в России наступила именно такая ситуация. Тренерам невыгодно плотно заниматься своими учениками. Они берут спортсменов, работают с ними год-два, потом хватаются за следующих. Чтобы пожертвовать коммерческими выступлениями в пользу более качественной подготовки — боже упаси. Теперь все построено на коммерческих принципах, а раньше главными были личные отношения.

— Вы освещали множество Олимпиад, но на московских Играх-1980 выступали в другом качестве: были руководителем пресс-центра Большой спортивной арены «Лужников», где проходили соревнования по легкой атлетике. Это тяжелая работа?

— Изначально я должен был отвечать в «Лужниках» только за прессу: обеспечивать ее информацией, заниматься посадочными местами. Кроме меня имелся еще и директор, в ведении которого находились все хозяйственные вопросы — два ресторана, масса всякой оргтехники. На эту должность назначили бывшего заместителя командующего Прикарпатским военным округом. Однако за два дня до начала Олимпиады вдруг встал вопрос, что этот генерал-лейтенант в бытовом плане ведет себя не самым подобающим образом. В результате его попросили покинуть должность, а все хозяйственные обязанности возложили на меня. Так на протяжении всех Игр мне пришлось выступать в двух качествах. Между тем случались непростые ситуации. Скажем, на финал мужского бега на 100 метров пришли практически все аккредитованные на Играх фотографы, триста или четыреста человек. В те времена ни у кого преимущественных прав не было: фотокоры болтались в районе финиша, и каждый норовил занять место получше. И вот они снарядили ко мне делегацию: мол, что делать, сейчас откроют ворота на стадион, и начнется драка. «У нас, русских, в таких случаях есть проверенный способ: надо встать в очередь, — говорю. — Кто пришел последним, тот сам виноват». Они послушались и выстроились в ряд. Ворота открыли, и мы всех пропустили — но не толпой, а одного за другим, по порядку. Фотографы заняли места согласно очередности прихода, и никаких скандалов не возникло.

Самый же крупный инцидент произошел в ночь после закрытия Олимпиады. Наш пресс-центр Бог миловал, а вот в других полным ходом орудовали мародеры. Выносили телевизоры, телефоны, зарубежную оргтехнику. У нас же, например, имелись факсовые аппараты, которые тогда в Союзе никто и в глаза не видел. Спустя сутки власти спохватились, выставили оцепление, начали проверять все выезжающие машины. Но было уже поздно… По моей информации, это привело к тому, что уровень наших правительственных наград был понижен на одну ступень. Лично я был представлен к ордену Трудового Красного Знамени, а получил орден Дружбы народов.

Впрочем, устроители Олимпиады очень тщательно готовились к этому событию. Я неоднократно встречался с людьми из оргкомитета, которые дотошно расспрашивали о каждой детали. Их интересовал взгляд изнутри, ведь к тому времени я много раз бывал как на зимних, так и на летних Играх. Думаю, что на эту тему разговаривали не только со мной. И вы знаете, очень многие вещи, которые мы тогда обсуждали, были учтены. А вот перед Сочи ни ко мне, ни к моим коллегам никто не обращался. Выходит, не нужен был такой опыт…