Презентация субъективности

Презентация субъективности

Да, писатели не исчезли. И говорить о тех, с кем аукаешься, разгоняя морок, кто помогает тебе (и не только тебе) жить и думать, по мне, гораздо интереснее и важнее, чем пластаться перед «тенденциями». Иными – лучшими – словами: Не так уж страшно все, как я его малюю.

Тимур Кибиров

Не так уж страшно все, как я его малюю – так начинается «Заключительный венок сонетов», включенный в пока еще не преданную тиснению (но висящую в сетевой Стенгазете) книгу Кибирова «Три поэмы». Заключительный-то он заключительный (предшествуют венку вступительный центон и три обещанных заголовком поэмы, перебиваемые жутковатыми и очень смешными рекламными паузами), но книгу все-таки не завершает. За магистралом – пятнадцатым сонетом, составленным из начальных строк предшествующих четырнадцати – помещены «Лирические комментарии». Изрядная их часть была напечатана «Знаменем» (№ 6) примерно о ту же пору, когда публика узнала, что написал Кибиров «На полях “A Shropshire lad”» (М.: Время). Сравнивать две принципиально по-разному придуманные и устроенные книги пока не стану: будучи упертым традиционалистом, хочу дождаться издания «Трех поэм». А магистрал – нарушая все приличия – процитирую полностью. Уж больно точно описывает он как своеобразие текущего (не только литературного) момента, так и состояние духа не одного лишь Кибирова. Бывают стихи (проза едва ли), прочитав которые, понимаешь, что, если б ты был не ты, а кто-то неизмеримо больший, то выдохнул бы ровно это.

Не так уж страшно все, как я его малюю,

Анафематствую и пью за упокой.

Типун мне на язык! Я сам-то кто такой?!

Аникой-воином сижу я и воюю.

«Шаташася, – визжу, – языцы эти вскую?!»

Есть наслаждение и в дикости такой,

Что проку спорить – есть и воля, и покой,

Какого ж хрена я о счастии тоскую?

Екклесиаст давно меня предупредил.

Мне самому смешон мой мальчуковый пыл.

А толку нет как нет, и не скудеет нежность.

Задор сварливый жжет, лжет несусветный страх.

Увы! Гип-гип-увы! Крепчает безнадежность,

Решимость жалкая остаться в дураках.

Олег Чухонцев

В отличие от Кибирова (и многих стихотворцев совсем иного пошиба), Олег Чухонцев сейчас отдает стихи в печать скупо. Сколько пишет – не знаю. Не удивлюсь, если очень много. Но и если мало – тоже не удивлюсь. В 2007 году Чухонцев стал лауреатом премии «Поэт» (речь при ее вручении опубликована в № 8 «Знамени»). И напечатал одно (едва ли ошибаюсь) стихотворение – «Ещё элегия» («Знамя», № 9). Читал я его так же, как тридцать (да больше уже!) лет назад редкие тогда легальные публикации Чухонцева и те стихи, что, к счастью, доходили в машинописи и до меня. Так же, как втягивал поэму «Однофамилец», которую мой друг, слышавший ее из уст автора, запомнил всю (да, чудеса бывают!) и не раз, уступая просьбам, декламировал вслух от начала до конца.

(Кстати, мало какие стихи так часто вспоминались в последнее время, как чухонцевские «Похмелья». И впрямь:

Какой тут к дьяволу поэт

тоскою вызвенит:

– Уюта нет? Покоя нет? —

А если – жизни нет.

Да что, гори она огнем!

За синь звездастую —

рассолу бы – и рукавом,

и – благодарствую!

Все тянуло в эпиграф поставить, да к такому эпиграфу еще и текст нужен. Но это в скобках.)

Раскроем скобки:

неужели ты, подумал я, выходя

из трамвая 37-го на остановке

там где только что был, где зернистая от дождя

мостовая ещё дымилась, от дозировки

воздержусь, а что до сезона был месяц май,

неужели ты? ты скользнула взглядом поверх сидящих

и поймала мой…

Дай волю, так и перестукал бы все – литеру за литерой. Но «Знамя» – источник доступный, а потому, не пересказывая и не комментируя:

потому что финала нет, вообще нет слов,

это род депрессии, пустокипение мозговое:

поздновато встретились? но ведь встретились, а любов,

как тов. Сталин писал, побеждает смерть и всё такое,

и одна надежда, что не упёрты у нас вожди

и дадут умереть своей смертью в своей постели,

чем не льгота, когда бы не роковая дыра впереди,

Господи, говорю, неужели Ты здесь, неужели

шанс даёшь, вот и парки Твои поустали, поди,

пряжу прясть незаметную – разве она не прореха ль? —

но подруга со мной, на заре Ты её не буди,

на заре она сладко так спит, и трамвай уехал

Лев Осповат

Книга Льва Самойловича Осповата «Как вспомнилось» (М.: Водолей Publishers) – самая большая неожиданность литературного года. Ждать от много повидавшего человека (помнящего тридцатые, прошедшего войну, пережившего черное послевоенное лихолетье) – знающего цену фактам профессионального историка, многоопытного литератора, – насыщенных подробностями и умных воспоминаний естественно. Предположить, что мемуары Л. С. обернутся пунктирной лирической поэмой, что миниатюрные главки о разных разностях вступят в головокружительную перекличку, что «простые» слова («звучащие» и при чтении «про себя», одними глазами) встанут в единственно возможном, предустановленном, порядке, что русский верлибр здесь явит свою обычно таимую стиховую природу, было невозможно. Поэтов вообще не ждут – они, по слову Давида Самойлова, приходят сами.

Смертный ужас

был мной испытан впервые

не на фронте,

не в больницах, куда привозили с инфарктами,

а в семилетнем возрасте

в городке Андижане.

До меня вдруг дошло

неведомо какими путями,

что я смертен

и, стало быть, тоже исчезну,

и, оглядевшись,

внезапно увидел по-новому

весь этот мир, окружавший меня, —

и нестерпимо яркое солнце,

и бесцветное небо,

и дом и деревья, представил:

все будет таким же,

как и сейчас,

и только меня

в этом мире не будет.

По-моему, говорится здесь не о смерти, а о драгоценном даре жизни и предощущении бессмертия. Как и во всей удивительной книге, вобравшей множество страшных, печальных, зловеще гротескных историй (щедр на них был ХХ век), черноту которых одолевает властная музыка свободного (действительно – свободного) стиха. Потому и увидев себя во сне узником концлагеря, идущим к душегубке, Л. С. вдруг слышит

со столба

из радиорупора —

Концерт номер 21

до мажор,

часть вторая.

Оказывается, и здесь

бывают минуты

счастья!

Да, бывают. Откликаясь на выход книги, я уже цитировал эти строки. Обойтись без них не могу и сейчас.

Олег Лекманов, Михаил Свердлов

Есенин – поэт отчетливо мифогенный и культовый. Поэтому писать о нем легко истеричным (или расчетливо имитирующим экстаз) апологетам и злорадным разоблачителям – и очень трудно профессионалам. Олег Лекманов и Михаил Свердлов любят Есенина гораздо сильнее, чем сочинители сусальных сказок, сползающих в бульварные детективы, и знают о нем гораздо больше, чем те, кто брезгливо игнорируют якобы банального и вульгарного стихотворца. Потому в написанной ими книге «Сергей Есенин. Биография» (СПб.: Вита Нова) и решена задача, долго казавшаяся мне неразрешимой, – явлена страшная и изломанная, «сумасшедшая, бешеная, кровавая» жизнь великого поэта. О величии поэзии Есенина авторы не позволяют забыть читателю ни в одной точке динамичного и строго выверенного повествования. Трагедия предполагает ужас и сострадание. Жанровый ориентир книги Лекманова и Свердлова не мелодрама и даже не социально-психологический роман, а именно трагедия, предполагающая резкую «отдельность» всегда не до конца «проясненного» протагониста.

Трагедия почитается жанром устаревшим, ибо она сутью своей противостоит агрессивным претензиям детерминизма любого розлива – хоть конспирологогического, хоть психоаналитического, хоть социологического. Смелость дерзнувших на трагедию авторов вызывает не меньшее восхищение, чем основательность их исторических знаний и изящество филологических решений.

Александр Долинин

В минувшем году вышло несколько «итоговых» сборников историков литературы того поколения, что «еще вчера» числилось «средним», но сейчас уж точно стало «старшим»: «Литература как охранная грамота» Дмитрия Сегала (М.: Водолей Publishers, 2006, реально – 2007), «От Пушкина к Пастернаку» Лазаря Флейшмана (М.: НЛО), «Русские символисты. Этюды и разыскания» (М.: Прогресс-Плеяда) и «Андрей Белый. Разыскания и этюды» (М.: НЛО) Александра Лаврова («Этюды о Блоке» он собрал раньше – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2000). «Пушкин и Англия» (М.: НЛО) Александра Долинина – книга из того же ряда, но немного иная. Большая часть составивших ее статей написана недавно, связаны в смысловое целое они крепче, чем при обычном (и нужном!) суммировании сделанного, а общий заголовок – при формальной точности – все же несколько лукав.

Долинин написал книгу о Пушкине, а не о Пушкине и английской литературе. Другое дело, что без кропотливой работы с библиотекой Пушкина, реконструкции круга чтения, анализа лингвистической компетентности поэта и т. п. никакого нового слова о Пушкине бы не случилось. А третье, что даже тщательное выявление источников и филигранные «прочтения» достаточно часто упираются в «тупой», но, увы, резонный вопрос: Ну и что? К Долинину с таким вопросом не обратишься. После его книги (как и после недавних работ – при всех их различиях – Наталии Мазур, Александра Осповата, Олега Проскурина) пушкинские стихи и проза становятся понятнее в деталях, но смысловая их многомерность резко возрастает, и читатель осознает приблизительность многих устойчивых (отнюдь не мнимых!) концепций. Часто звучащие слова о «неисчерпаемости» Пушкина утрачивают демагогический привкус, а тоскливое Ну и что? превращается в манящее Куда ж нам плыть?..

Мариэтта Чудакова

В предисловии к «Новым работам» (М.: Время) Мариэтта Чудакова резко разводит свои научные статьи и публицистику. По-моему, излишне резко. Дело не только в единстве личности автора (кто не склонен к «газетному слову», тот и из чувства долга писать в газете не будет, что не означает отсутствия гражданской позиции), но и в том, что подлинная точность историко-филологической науки не противоречит ее обращенности к человеку. Осмысление «старых» литературных фактов непременно воздействует на сегодняшнюю культурную реальность, меняет контур инерционно воспринимаемой литературы и намечает «горизонты с перспективами».

Опорным – определяющим и собственно научный поиск – пунктом сюиты новых работ Чудаковой мне видятся размышления Пастернака в письме 1958 года: