У них – по-прежнему. У нас – тоже

У них – по-прежнему. У нас – тоже

Новый роман Михаила Успенского обладает всеми приятными достоинствами и привычными (извинительными) недостатками его фантасмагорий. Удачных шуток (преимущественно литературных и политических, рассчитанных на толкового читателя) – великое множество. Сюжет закручен довольно лихо, а если иные узелки завязаны небрежно, то на это можно и не обращать внимания. Герои – сногсшибательная русская красавица-художница Лидочка; ее крепко пьющий, но того крепче мыслящий дядька; влюбленный в нашу динамичную (во всех смыслах слова) девушку благородно невозмутимый лорд; гишпанский «деревенский детектив» Понсиано Давила; бывшая учительница Вера Игнатьевна, уверенно чувствующая себя в самых крутых заморочках, – наделены незаурядным обаянием (усугубленным их комическими черточками), здравым смыслом, чувством юмора и даром твердого различения добра и зла. Антураж – хоть каталонский, хоть шотландский, хоть сибирский – узнаваем, авантажен и забавен. Побочные истории (например, о великом и жлобоватом футболисте, основавшем самый надежно охраняемый в мире музей, или о «Дон Кихоте наизнанку», который, начитавшись «демонологических» книжек, возомнил себя страшно сказать кем) рассказаны с надлежащим блеском. Все на своих местах: погони, природные катаклизмы, перестрелки, похищения, колдовство, Интернет, экономические курьезы, глобалисты, арт-хроника, благородные дети, криминальные авторитеты и, разумеется, очень умная собака… Параллельный мир (как без него? он-то и прячется за тремя холмами) непостижно могуч и прекрасен, однако и в здешнем есть не только западная ювенильно-сенильная расслабуха и российская смесь беспредела с казармой, но и много всякого добра. End не то чтобы совсем happy, а все ж не без того. Кое-кто из гадов получает по ушам, кое-кто из симпатичных персонажей – надежду на лучшее. На произвол судьбы нашу юдоль захолмные чудодеи, видимо, не бросят. Когда-нибудь все будет хорошо… В который раз, глубокий вдох – глубокий выдох: Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе… Словом, тот самый Успенский. Который давным-давно в рекламе не нуждается.

Один пассаж, однако, «прорекламировать» тянет. Никак не неожиданный, напротив, логично вырастающий из системы ценностей Успенского. Только проговоренный с непривычной для усмешливого писателя жесткостью. Доверен он Лидочке, вынужденной – то ли на время (есть надежда), то ли навсегда покинуть наш мир, чтобы, как ей кажется, спасти мир запредельный от мерзкой напасти. Она ведь не знает, что обитатели захолмного пространства тысячекратно сильнее здешней шпаны, которая рвется за край света, дабы и там все захапать и испоганить. (Потому что «больше они ничего не умеют делать ни головой, ни руками. Они живут для того, чтобы мы сдохли».) Не знает, а потому приносит себя в жертву, что «практически» не нужно, но, по сути человеческой, единственно верно. Обращаясь к тем, кто ей всего дороже, – лучшему из европейцев, лорду Терри, и лучшему из русских, забубенному Дядьке, – Лидочка говорит о наших общих супостатах: «Раньше я думала, что такие люди только в книжках Солженицына бывают. А их, оказывается, до фига. И у них все по-прежнему».

Лучше – головой думая! – надо было в свое время «книжки Солженицына» читать. Не только Лидочке и ее сверстникам, но и тем, кто много старше. Читать не как «свод фактов», имеющий «ситуативное значение» (теперь – на девятом валу разлюли-плюрализма – ушлые проходимцы с глумливым упоением болтают об «антиутопической фантазии» «Архипелага…»), а как глубокие и выстраданные свидетельства о человеке и истории. Например, «Раковый корпус», где Костоглотов доходчиво объясняет, что жадность (добавим – и подлость, жестокость, цинизм) была до капитализма и будет после . (Ясно, что и «капитализм» сам по себе от этих прелестей уберечь не может.) Нам куда больше нравилось бонмо о милоте ворюг сравнительно с кровопийцами, в молодости оброненное другим нобелиатом, а годы спустя превращенное (не поэт тому виной!) в индульгенцию тем, кто от грабежа запросто переходит к мокрухе, а другого пути и предположить не может. Читали бы Солженицына пососредоточенней, может, меньше бы дивились, зайчики пушистые, сегодняшним (позавчерашним) чудесам. А может, и без них бы обошлись вовсе.

Я не столь наивен, чтобы предполагать, будто все читатели симпатичной сказки Успенского кинутся на «В круге первом» или «Красное Колесо». Я не уверен и в том, что все они почувствуют отнюдь не шуточную печаль писателя, спрятанную в лабиринте мастерских каламбуров, литературных аллюзий, эпиграмматических уколов, «голливудских» трюков, кавээнных реприз и гротескной политологии-футурологии. «Три холма…» совсем не трудно выдать за бездумную развлекаловку, или, что еще хуже, пристегнуть к самодовольной «абличиловке», возносящей белофрачного умудренного автора над погрязшим в дерьме миром. Мне всегда хотелось, чтобы прозу Успенского – трилогию о Жихаре, «Невинную девушку с мешком золота» (надеюсь, что вторая часть этой истории все же когда-нибудь напишется и напечатается) да и не слишком задавшийся «Белый хрен в конопляном поле» – читали иначе. Роман «Три холма, охраняющие край света» это чувство усилил.

P. S. Что же до «блаженной страны», насельники которой худо-бедно за нами присматривают и не дают в конец оскотиниться, то, по-моему, лучше на стороннюю помощь не рассчитывать.