Ноябрь 1971. Писатель и жизнь

Ноябрь 1971. Писатель и жизнь

Гости сидели под остроконечной кровлей чердака, превращенного в уютный домашний салон, удобно расположившись в низких креслах за небольшими столиками, потягивали из чашечек ароматный кофе и толковали о литературе — издательский сезон 1971 года шел к концу, пришло время присуждения традиционных премий, и хозяин этого дома, известный романист Эрве Базэн, пригласил к себе своих коллег по Гонкуровской академии Армана Лану и Бернара Клавеля, чтобы обменяться с ними впечатлениями о целой груде романов, авторы которых выступали в роли соискателей премии Гонкура. Случилось так, что в это время я был в Париже, и Базэн, узнав о том, что издательство «Прогресс» выпускает в свет его роман «Супружеская жизнь», переведенный Р. Измайловой и мною, пригласил в этот воскресный день к себе и меня.

Базэн, Лану и Клавель в творческом плане единомышленники; это писатели реалистической школы, прекрасно отдающие себе отчет в том, как высока ответственность литератора перед обществом, и сознающие свой гражданский долг. Они были весьма обескуражены тем, что литературный урожай 1971 года оказался довольно бедным, и ежели считать, что называется, по большому счету, то достойных кандидатов на Гонкуровскую премию не было. Выбирать было не из чего, и Базэн злился.

— Мы обесцениваем премию, — сердито говорил он. — Нет, как хотите, а нужно добиваться ревизии устава нашей академии. В нынешнем уставе записано, что если премировать некого, то мы вправе принять решение не давать премии никому, но для этого требуется, чтобы мы приняли такое решение единогласно. Но где это видно, чтобы за столом собрались десять французских писателей и чтобы у всех десяти было одинаковое мнение?..

Гости дружно захохотали.

— Ну вот, стало быть, нужно записать, что такое решение принимается большинством голосов. И еще: почему мы должны отмечать премией только одну книгу, которая потом будет обтянута красной бумажной лентой с надписью «Премия Гонкур», как обвивают почетной лентой теленка на конкурсе сельских хозяев, и автоматически получит двухсоттысячный тираж, а другие пять-шесть романов, которые ничем его не хуже, останутся в тени? Не разумнее ли публиковать наряду с решением о присуждении Гонкуровской премии писателю имярек еще и список хотя бы четырех — пяти романов, которые академия считает наилучшими в сезоне? И еще: почему бы не допустить к соисканию премии иностранных писателей, пишущих на французском языке, — канадцев из Квебека, арабов, литераторов Черной Африки? Наконец, нам следовало бы омолодить нашу академию. Да, омолодить! Я с большим уважением отношусь к нашим коллегам, но, когда человеку уже далеко за восемьдесят, ему трудно, практически невозможно справиться с этой адской работой: прочесть в короткий срок десятки романов и вынести объективное суждение о каждом, которое по сути дела является приговором, определяющим судьбу писателя…

Забегая вперед, скажу, что все эти смелые замыслы пока что повисли в воздухе — проект реформы Гонкуровской академии, предложенный Базэном, встретил более чем прохладное отношение у большинства его коллег и решение о присуждении премии по итогам 1971 года отнюдь не украсило эту академию: большинством голосов Гонкуровская премия была отдана сочинителю бульварных романов Жаку Лорану, одному из самых реакционных писателей, бывшему коллаборационисту. В прошлом скандальную славу ему составили выступления в поддержку колониальных войн во Вьетнаме и Алжире. В свое время Лоран был осужден французским судом за оскорбление главы государства: Лоран сочинил памфлет, в котором клеветал на де Голля, осуждая его за то, что он положил конец алжирской войпе. На сей раз он опубликовал объемистый автобиографический роман «Глупости», в котором как бы анализирует свой жизненный путь.

Базэн, Лану и Клавель выступали против присуждения премии этому писателю, но голоса раскололись, академия зашла в тупик, а какое?то решение надо было принимать; и вот Базэн и Лану в последнюю минуту, скрепя сердце, примкнули к тем, кто поддерживал Лорана, — с большой натяжкой роман «Глупости» можно было интерпретировать как косвенное осуждение писателем того, что он когда?то прославлял.

Но в тот осенний вечер в гостеприимном доме Базэна, где шел долгий и интересный разговор о литературных делах, никто и мысли не допускал о том, что дело так обернется, — «Глупости» Лорана пока еще начисто отвергались, и все три академика дружно и твердо высказывались в защиту классических традиций французской литературы, сильной своими прочными связями с жизнью и верностью высоким идеалам.

— Писатель должен располагать глубоким знанием жизни, он должен ясно представлять себе, во имя чего он борется, а литературное творчество — это борьба, и он должен писать так, чтобы читатель вместе с ним переживал все перипетии этой борьбы, — говорил Эрве Базэн.

— Да, кстати, — сказал вдруг Лану, обращаясь с улыбкой ко мне, — вы знаете, что вот этот чердак, и эти кресла, и эти столики — все здесь сработано руками Эрве? Он у нас даже премии получал на конкурсах «мастеров на все руки». Как видите, жизнь научила его многому…

— Ну что ж, я этим горжусь, — откликнулся Базэн. — Вероятно, я не стал бы писателем, если бы мне не пришлось пройти через то, что я прошел, когда порвал со своей чопорной и чванной аристократической семьей. Был я и лоточником, и мусорщиком, и коммивояжером, и слесарем, и столяром. Приходилось нелегко, по зато я стал рабочим человеком. Физический труд и теперь для меня — лучший отдых и даже удовольствие. Арман говорит правду — я купил это здание в полуразрушенном виде, сам его восстановил и оборудовал для жилья. Тем и горжусь…

Плечистый, с простым, открытым лицом и шпрокпмп, ловкими руками, которые постоянно что?то теребят, мнут, мастерят, этот шестидесятилетпий человек и впрямь был удивительно похож на рабочего, каких встречаешь в про летарских предместьях Парижа. И только тонкий, проницательный взгляд ясных глаз из?под изящных очков напоминал о том, что этот человек уже более четверти века отдает себя высокоинтеллектуальному труду.

Романы Базэна снискали большую популярность не только у себя на родине — во Франции, но и во многих других странах, где они были переведены и изданы. Целый ряд его произведений— «Змея в кулаке», «Смерть лошадки», «Встань и иди» и другие — были изданы у нас, и они не задерживаются на книжных полках библиотек: их всегда читают с большим интересом.

Слушая его, я вспомнил, какую сенсацию вызвал принесший ему всемирную известность роман «Змея в кулаке», вышедший в свет в 1948 году, — я жил тогда в Париже и видел, как молодежь буквально расхватывала в книжных магазинах эту книгу малоизвестного до того писателя. Все привлекало в ней: и форма, и содержание. Не поддаваясь модным веяниям дурного модернизма, держась в стороне от зарождавшейся уже тогда тенденции безликого и вместе с тем невероятно вычурного письма, Базэн упрямо следовал старой доброй традиции французского реалистического романа.

«Змея в кулаке» — это был сильный и острый роман, повествующий о душевном бунте разгневанного молодого героя, который порвал со своей буржуазной семьей. В ту бурную послевоенную пору роман Эрве Базэна многих взволновал, и не удивительно, что как?то сразу этот писатель стал широко известным.

Реакционные газеты неодобрительно писали, что Базэнде в своем романе свел счеты со своей собственной семьей. Что ж, он и не отрицал этого. Больше того, когда издатель решил выпустить иллюстрированное издание «Змея в кулаке», он без колебаний предоставил в его распоряжение фотографии из семейного альбома. «Да, — говорил он, — юный герой моего романа Жан Резо во многом близок мне».

«Ребенком я наблюдал, — заявил однажды Базэн, — как мои родные, еще мокрые от святой воды, обсыхали в пылу денежных споров. Недостойные люди, недостойные идеи… От мысли о несостоятельности их жизни до мысли о несостоятельности морали буржуазной — только шаг».

И Базэн сделал этот шаг. Его творчество — остро социально. Он пишет не для того, чтобы развлечь и позабавить своих читателей, а для того, чтобы заставить их серьезно задуматься вместе с ним над серьезными вещами.

— Многие считают меня специалистом по «семейным трудностям», — говорит оп. — Можно спорить, так ли это, поскольку, к примеру, мои романы «Головой о стену» или «Встань и иди» не нмеют никакого отношения к «семейным трудностям». Но такое толкование понятно, если учесть, что, начиная со «Змеи в кулаке» и кончая «Супружеской жизнью», которую вы сейчас переводите на русский язык, за что я весьма признателен, я действительно много занимался проблемами семьи. Может быть, даже слишком много, хотя и следовало бы учесть, что эти проблемы имеют немалое значение в жизни человека.

Я и сейчас работаю над семейной темой — пишу очередной роман из серии «Семья Резо» и обдумываю следующий на важную тему о разводе. Но наряду с этим мне хочется глубже войти в мир больших проблем нашего времени — одну из них я затронул в романе «Счастливцы с острова Отчаяния», который, кажется, собирается публиковать ваш журнал «Иностранная литература».

У меня были такое детство и такая юность, — продолжал Базэн, — что я ворвался в литературу как бы в состоянии бешенства. По молодости лет мне хотелось, что называется, взять с пером в руках реванш за пережитое. Именно это умонастроение задало тон роману «Змея в кулаке». Потом я стал немного более сдержанным — старался отдалиться на некоторое расстояние от своего литературного героя. Но я все еще был слишком разгорячен или, если хотите, недостаточно зрел, чтобы как?то отойти от пережитого. Сейчас, как мне кажется, я в состоянии совершить поворот — выйти из узких рамок, в которых замыкался раньше, и взяться за разработку уже не столь личных сюжетов. По крайней мере я пытаюсь это делать…

Уже в 1968 году, когда он только что закончил роман «Супружеская жизнь» и сразу же приступил к работе над новой книгой — «Счастливцы с острова Отчаяния», Базэн с присущей ему методичностью в работе обстоятельно продумывал свои дальнейшие творческие планы. В интервью с корреспондентом еженедельника «Фигаро литтерэр», опубликованном 25 ноября 1968 года, он заявил: «Я считаю законченным первый этап своего творчества — этап, когда, как говорят некоторые, я стал экспертом по «се-

шейным трудностям». Сейчас мне хотелось бы обратиться к коренным проблемам нашего времени». Он назвал, в частности, проблему бунтующей молодежи, проблему неустроенной старости, кризис буржуазной культуры, проблему голода, проблему перенаселенности, «скандальный разрыв» между культурой чувств человека на Западе н стремительным ростом достижений науки и техники.

Баззн все чаще стал задумываться над тем, что же порождает эти проблемы. Он не принадлежит к числу тех, кто разделяет марксистские воззрения на законы общественного развития. Но острый писательский глаз и честная совесть человека, многое повидавшего в жизни, подсказывают ему, что дальше так жить, как жили люди на Западе до сих пор, нельзя, что пришло время перемен.

Как раз в тот день, когда мы встретились, я купил в Париже октябрьский номер литературно — художественного журнала «Галери», в котором были напечатаны весьма интересные ответы Базэна на вопросы редакции. Вот любопытный отрывок из этого диалога:

— Осуждаете ли вы нынешнее общество?

— Мы живем в переходный период. Это период спада — как на море между двумя волнами. В истории уже были такие периоды: конец римской цивилизации, конец средневековья.

— Должен ли писатель интересоваться политикой?

— Писатель не может не интересоваться политикой — уже тот факт, что он пишет, означает его участие в политике.

Отсюда и непреклонная решимость Базэна не поддаваться моде и сохранять верность реалистической традиции романа, обеспечивающей смелое вторжение писателя в самую гущу жизни.

— Я, конечно, не буду уподобляться тем, кто во что бы то ни стало стремится предвосхищать ту форму самовыражения, которая, как им кажется, будет свойственна будущему поколению, — не без язвительности говорит он, — я принадлежу к тому поколению, для которого литературное творчество — форма действия. Мы были живыми свидетелями этого действия и его влияния на общество, вспомните хотя бы творчество Мальро, Мориака и других…

Базэну претит столь модное сейчас трюкачество, которым многие современные писатели подменяют живое биение горячей творческой мысли. Он весьма сурово относится, в частности, к так называемому новому роману, который подменяет критический анализ действительности бездушным фотографированием вещей.

— «Новый роман», — замечает он, — это убежище интеллигентов, которые хотят переждать, пока наступят лучшие времена. Между прочим, вы заметили, как широко пропагандируют и прославляют у нас «новый ро ман»? Я имею в виду не только критиков, задача которых в том и состоит, чтобы открывать новшества, но и людей, не имеющих к критике никакого отношения, в том числе и весьма официальных лиц, которые, вообще?то говоря, обычно с ужасом воспринимают всяческий «авангард». А вот «новый роман» они поддерживают. Почему? Не потому ли, что этот род литературы, демонстративно провозглашающий свою беспартийность, — каковы бы ни были личные позиции, подчас весьма мужественные, некоторых авторов «нового романа», — внушает им доверие, успокаивает их? Я вижу в этом опасный признак — уход литературы от участия в борьбе. Никто не заставит меня согласиться с тем, что писатель не должен тревожиться, бороться с несправедливостью…

Но вернемся все же к творчеству самого Базэна, и пре жде всего к его «семейным романам», и в частности к роману «Супружеская жизнь». Как?никак, по признанию самого писателя, именно этой сфере человеческих отно шений до сих пор посвящалась большая часть его твор ческих усилий.

Рукопись «Супружеской жизни» он принес в издательство «Сёй» осенью 1967 года, в самый разгар литературного сезона, когда прилавки в книжных магазинах, как обычно, были завалены грудами романов, выброшенных на рынок предприимчивыми издателями в надежде на получение премий. «Семьдесят процентов романов года, — говорит Базэн, — выходят в свет осенью, начиная с первого сентября. Это составляет примерно сто пятьдесят — двести книг».

Бросать на издательский конвейер в таких условиях новую рукопись — дело рискованное: оиа может затеряться в потоке романов. Но Базэн был уверен в том, что его новое детище быстро найдет путь к сердцам читателей, а хозяева фирмы «Сёй» достаточно хорошо зналп, что каждый новый роман этого писателя — явление в современ ной французской литературе. И они немедленно приняли его к печати.

Новый роман Базэна в оригинале называется странно и необычно — «Le Matrimoine». Во французском языке такого слова нет, его придумал сам Базэн в противовес понятию Le Patrimoine, что значит «наследие»; это понятие происходит от мужского корня Patri, а неологизм Matrimoine — от женского Matri. В эпиграфе к книге Базэн полушутливо — полусерьезно пояснял: «Я именую словом Matrimoine все то, что в браке естественно зависит от женщины, а также все то, что в наши дни склонно превратить львиную долю в долю львицы».

Так как же понять это новое слово, изобретенное Базэном: «женская власть»? «женское засилье»? «эра женщины»? Издатели долго не раздумывали и с автором не спорили. Книга Базэна была подготовлена к печати и издана в рекордный срок — за тринадцать дней. И хотя при выходе на книжный рынок на ней не было традиционного алого пояска с надписью «Гонкуровская премия», «Премия Ренодо», «Премия Фемина» или «Премия Энтералье», она опередила всех и стала бестселлером № 1.

Чем же так привлек читателя этот новый роман Эрве Базэна? Задумываясь над столь поразительным феноменом книжного рынка, критики отмечали: читатель устал от модернизма, от словесных выкрутасов, от стерильных ухищрений «нового романа» и тому подобных новомодных школ и течений, он соскучился по реалистической литературе.

Академик Пьер — Анри Симон, анализируя этот роман в газете «Монд», написал в типично легкой и парадоксальной французской манере: «Это повествование о том, как может страдать муж от своей жены лишь потому, что она нормально осуществляет долг хозяйки дома, но это также гневная сатира, посвященная современным нравам и законам, умножающим это испытание, унижая льва перед львицей».

Что ж, кое?что здесь подмечено точно, хотя герою романа Абелю Бретодо так же далеко до льва, как его супруге — до львицы.

Другой известный французский литературный критик, Робер Кантер, увидел в романе Базэна нечто гораздо большее: широкую фреску нравов в традициях классической французской литературы. Сравнивая этот роман с

Новомодными сочинениями парижских литераторов, к которым решительно не лежит его сердце, он писал:

«Произведение Базэна — в великой традиции французского провинциального романа. Что поражает, когда прочтешь две — три главы «Matrimoine», так это то, что ты как бы глотнул свежего воздуха, проникнутого ароматом того края, где развертываются события: это Анже, и именно Анже!.. «Новый роман» — апатрид. Не потому ли он обрел расположение к себе почти исключительно в оранжереях американских университетов? Такие романисты, как мадам Саган или мадам Саррот, представляют салонную литературу. Действие романов Маргариты Дюра может происходить в любом месте — от Невера до Хиросимы. Ницца, фигурирующая в романах Ле Клезио, находится не то на берегах Леты, не то на берегах Ахерона… А Эрве Базэн описывает, неважно, с плохой или хорошей стороны, живую провинцию Анже… Вино его виноградников имеет собственный неповторимый вкус. И может быть, именно поэтому Базэном упиваются не только в Анже, но и в Бретани, Эльзасе и Провансе».

Напомню, что действие первого романа Базэна «Змея в кулаке», на долю которого, как мы отметили, выпал огромный литературный успех без малого четверть века тому назад, происходило все в том же Анже, — это родина писателя, и он как бы купается в лучах своих воспоминаний о ней: жизнь и быт Анже и его обитателей знакомы ему до мельчайших черточек.

Нынешний герой Базэна куда слабее душой, чем юный бунтарь из его первого романа. Этот провинциальный адвокат, мечтавший поначалу о большой карьере, о богатой событиями интеллектуальной жизни, уходит с головой в омут мелкобуржуазного благополучия, женившись на дочери местного богатого торговца. У него нет сил противостоять влиянию той среды, в которую он попал. Да и невелик у Бретодо запас душевных сил, он мелковат, круг его интересов узок. Взнузданный родственниками, Абель Бретодо зло грызет свои удила, время от времени встает на дыбы, но потом смиряется и покорно тащит свой тяжелый воз.

Особенно удалась Базэну в этом романе анатомия эгоистического мужского начала, воплощением которого является Абель, прежде всего жаждущий получить от супружеской жизни лишь радостные для него мгновения.

Он не чувствует, что создание семьи — это новый этан жизни, требующий от него равной с женой ответственности за воспитание своих детей.

Базэн блистательно рисует нравы этого удушливого провинциального мирка, мелочность и пустоту его обитателей, абсолютную бесперспективность их тупого существования. Но провинция 1967 года — это уже не провинция времен Бальзака и Флобера и даже не провинция 1948 года, в нее вторгается распространяющийся из?за океана культ вещей, несущих с собой комфорт и придающих ей фальшивый блеск показной «домашней культуры». Французскую мелкую буржуазию — а Базэн рисует жизнь и нравы именно мелкой буржуазии — нынче подавляет владычество телевизора, стиральной машины, пылесоса, холодильника, рабом которых она становится.

Абель Бретодо полюбил Мариэтт за то, что она «была чуточку стрекозой, но в гораздо большей степени муравьем». Но очень скоро стрекозиная легкость его супруги исчезла полностью, и Мариэтт стала всего лишь домашним трудолюбивым муравьем. Ее интересуют только дети — а их становится все больше! — семейные праздники и приобретение всех тех новейших вещиц, которые ей властно навязывают торговая реклама и женские журналы. К тому же в жизнь семьи Абеля бесцеремонно вторгаются многочисленные родственники жены из племени торгового дома Гимарш.

У Мариэтт нет профессии, она нигде не работает — так принято в буржуазных семьях, — ее интересы ограничены постоянной заботой о совершенствовании комфорта в доме. Она всецело поглощена чтением бесчисленных объявлений в газетах и журналах и хождением по магазинам, ей хочется купить все эти сложные кухонные и прочие машины для дома, без которых, как ей представляется, не может обойтись ни одна «приличная семья». Деньги она тратит без счета, и в конце месяца Абель всегда испытывает трудности.

Абель робко пытается протестовать. Но Мариэтт, которая у нас на глазах превращается из очаровательной невесты и милой молодой супруги во властную и требовательную мать большого семейства, подавляет его сопротивление— «доля льва превращается в долю львицы». Итак, «Le Matrimoine» — женская власть, женское засилье?

Не совсем так. Абель тоже отнюдь не ангел. Он несет свою долю ответственности за то, что его жизнь и жизнь Мариэтт столь сера, бессодержательна, бессмысленна, тосклива, скучна и просто невыносима. Он сам стал обывателем, которому уже иедостунны духовные радости и который находит усладу лишь в случайной влюбленности в молодую девушку, напоминающую ему Мариэтт такой, какой она была в первые годы замужества.

Эрве Базэн спокойно, методично и, мы бы сказали, деловито описывает тоскливую супружескую жизнь четы из Анже год за годом — с 1953 но 1967–й. Эти четырнадцать лет медленного увядания героев романа не готовят взрыва, грозы. Автор лишь показывает, как постепенно голубое небо некогда счастливого супружества затягивается тучами и становится давящим, гнетущим. Базэн не навязывает своих выводов, но читатель сам приходит к заключению, что в конечном счете во всем виновата не только Мариэтт, виноваты не только ее властные и бесцеремонные родственники — виноват и сам безвольный Абель.

Здесь многое поучительно, многое заставляет читателя подумать о жизни, о том, как иногда она ломается, как человек, поскользнувшись сначала на каком?то пустяке, сходит, сам того не замечая, с избранной им тропы и попадает в болото. И в этом — ценность того большого семейного романа, который написал Эрве Базэн.

Но не только в этом. Подтекст романа — отнюдь не навязчивый, но весьма убедительный — напоминает нам о социальной подкладке беды несчастной семьи Бретодо: ведь в конечном счете первопричина их беды — тот образ жизни, который сделал поистине невыносимым существование Абеля и Мариэтт, и общественный строй, породивший этот образ жизни.

И сама логика литературного творчества, которое в представлении Эрве Базэна является инструментом действия и борьбы, подтолкнула его к тому, чтобы немедленно вслед за «Супружеской жизнью» взяться за написание нового, социально — философского романа «Счастливцы с острова Отчаяния», о котором я упоминал выше. «Тут я поддался желанию обратиться к большим идеям, прежде чем я снова займусь тематикой личной жизни», — заявил Базэн в мае 1970 года, поясняя свой новый творческий замысел.

В основу этого романа положен весьма интересный реальный факт. Далеко — далеко в южной части Атлантики, в одиннадцати тысячах километров от Франции и в трех тысячах километров от ближайшей суши — Африканского материка, лежит крохотный островок Тристан — да-Кунья. Там, у подножия вулкана, в 1815 году английские власти поселили капрала и трех солдат, — этот крохотный гарнизон должен был следить за подступами к острову Святой Елены, куда был сослан Наполеон.

После смерти Наполеона этих солдат забыли. Они жили там трудной жизнью. К ним присоединилось несколько моряков с кораблей, потерпевших крушения у негостеприимных берегов Тристана — да — Куньи. Потом из Африки приехали женщины. Создались семьи. Крохотная колония медленно росла: к 1961 году на острове было уже двести шестьдесят четыре жителя. Они жили как община первобытного коммунизма — все у них было общее, все жители были равны. Единственный закон, который регулировал отношения колонистов, гласил: «Да не поднимется здесь никто выше кого?либо другого». У них не было ни начальства, ни полиции. Люди сажали картошку на склонах потухшего вулкана, разводили овец, охотились на птиц, ловили лангустов, которых очень много у берегов этого острова.

— Жизнь обитателей Тристана — да — Куньи была все же очень сурова — недаром с давних времен его прозвали Островом Отчаяния. И все же люди, населявшие его, привыкли к этой суровой обстановке и даже были по — своему счастливы — ведь их никто не угнетал, — рассказывает Базэн. — И вдруг в 1961 году грянула катастрофа: вулкан пробудился и потоки раскаленной лавы полились к морю, сметая все на своем пути. Жителей острова едва успели эвакуировать. Их вывезли в далекую Англию, которая теоретически считалась их родиной. И что же? Произошел весьма интересный и поучительный социальный феномен. Хотя колонистов с Острова Отчаяния встретили с большой помпой — это была большая сенсация, еще бы — на родину вернулись люди, жившие как в самые — самые стародавние времена, — и газетчики, социологи, благотворители ходили за ними толпами, — колонисты с Тристана — да — Куньи не ужились в современной Англии; и едва пришло известие о том, что вулкан угомонился, они тут же дружно потребовали, чтобы их отвезли обратно.

Возник большой скандал, но островитяне настояли на своем, и их отправили восвояси…

Вначале Базан отнесся к этой истории просто как к любопытному факту: дескать, еще один пример того, как трудно дается людям, живущим по старинке, приспособление к современной цивилизации. Но памятные майские события 1968 года во Франции, когда миллионы рабочих, служащих, студентов — и прежде всего молодежь — взбунтовались против порядков, устои которых кое — кому казались незыблемыми, заставили его посмотреть на историю непокорных жителей Острова Отчаяния по — другому.

— Я себе сказал, — говорит он, — посмотри?ка, это очень поучительно. Ведь жители Тристана по своему образу жизни и философии — это как бы наши прапрадеды, и вот все произошло у них так, как если бы наши прапрадеды сказали «нет» нашему обществу задолго до того, как это сделали их праправнуки. И я отправился в путешествие — сначала поехал в Англию, чтобы собрать сведения о том, как там встретили жителей Тристана — да-Куньи, потом совершил невероятно долгое и трудное путешествие к ним самим. Они уже начали восстанавливать свой поселок, возрождать прежний образ жизни. Но вот что любопытно: молодежь, познакомившаяся в Англин с благами современной техники, не сочла нужным от них отказываться. Сохраняя свои традиционные моральные ценности, островитяне теперь осваивают современную технику, и комбинация эта чрезвычайно поучительна…

У Базэна нет готовых ответов на сложные вопросы, которые возникли перед ним, когда он посетил эту первобытную коммуну, вооруженную современными средствами производства, но живущую по законам далеких предков: у них до сих пор нет денег, они живут обменом, у них по — прежнему нет полиции и нет грабежей и даже мелкого воровства. Если кто?либо заболел, соседи безвозмездно обрабатывают его поле; если человек состарился и у него нет детей, за ним ухаживают сообща. И между прочим, — замечает Базэн, — эти люди в подавляющем большинстве своем нерелигиозны — лишь четверть из них молится богу…

Писатель был глубоко заинтересован удивительной историей «счастливцев с острова Отчаяния». Его книга, как сам он говорит, — это «соединение репортажа с философской сказкой». В поисках социальных корней заинте-

ресовавшего его явления он довольно близко подходит к истине.

«Дело не просто в том, что мы злоупотребляем техническим прогрессом, — говорил он в апреле 1970 года, беседуя с корреспондентом газеты «Франс — суар». — Не так уж важно, что мы берем у современной техники больше, чем нам необходимо. Дело в самом образе нашей жизни, в том, как мы обращаемся со стариками, с детьми, дело в том — скажем это со всей откровенностью, — что в нашем обществе отсутствуют моральные ценности. Вот почему эти люди, столкнувшись с ним, предпочли вернуться на свою суровую землю, решительно отбросив разлагающийся Запад».

Один из героев его романа, осуждающий этот «разлагающийся Запад», говорит: «Все бегают, все кричат, все дрожат при мысли о времени, о деньжатах, о хозяине, все топчут друг друга, все говорят только об отпуске, о пенсии, о субботних загородных поездках». И писатель Андре Стиль, рецензируя в «Юманите» новую книгу Базэна, заметил в этой связи:

«Слово «хозяин» произнесено. И хотя даже такие проницательные наблюдатели, как жители Тристана, которым все было внове, не смогли разобраться в сложных проблемах политической экономии, они все же поняли суть всего: в этом обществе эксплуатируют трудового человека».

Другой герой романа, полемизируя с теми, кто считает, что во всем виновата гипертрофированная техника, не оставляющая человеку места на земле, заявляет: «Техника одинакова — ив Лондоне, и в Москве. Но вы знаете, как и я, что там и здесь ее используют по — разному».

Жители Тристана — да — Куньи еще не дошли до понимания законов классовой борьбы. Как справедливо заметил критик журнала «Экспресс» Матье Гале, «кажется, что эту историю начал Руссо, продолжил Вольтер, а закончил Даниэль Дефо. Мы видим вначале героев Руссо — «людей в естественном состоянии», потом героев Вольтера — «Гуронов», которые вершат беспощадный суд над цивилизацией, и, наконец, современных «Робинзонов», избравших хорошо обустроенное одиночество».

И все же этот интересный и самобытный роман Базэна, которому он сам придает особое значение как этапному произведению в своем творчестве, заставляет читателей подумать об очень многом.

Ну вот, а сейчас Эрве Базэн — снова за письменным столом: он работает над новым романом из серии «Семья Резо». Читатели с нетерпением ждут рассказа о судьбах героев, с которыми они познакомились почти четверть века тому назад и которые росли и развивались, каждый по — своему, вместе с писателем.

Последний раз я беседовал с Эрве Базэпом в Париже в 1972 году. Как всегда, он был до предела занят — продолжал работу над своим очередным романом, собирал материалы, которые лягут в основу следующего романа, вел активную общественную деятельность.

Чувствовалось, что судьбы академии Гонкура его волнуют по — прежнему. Он снова и снова возвращался к идее коренной реорганизации всей системы присуждения литературных премий: эту идею в академии поддерживают его единомышленники — Арну, Клавель, Сабатье (автор весьма популярного во Франции романа «Шведские спички» — о трудном и безрадостном детстве мальчика в Париже 30–х годов, избранный в академию Гонкур в октябре 1971 года вместо скончавшегося Андре Бийи) и некоторые другие.

— Рано или поздно мы этого добьемся! — сказал Эрве Базэн.

— Премия Эдмонда Гонкура имеет огромное значение в литературной жизни Франции, и при ее присуждении должна быть обеспечена стопроцентная справедливость…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.