Рубик Рассказ
Рубик
Рассказ
Рекомендуя кому-то популярную британскую соул-певицу Amy Jade Winehouse, я перевел ее имя для себя, собеседника и удобства. Получилось родное: Аня из гастронома.
На протяжении большей части прошлого века вывеска «Гастроном» менее всего означала гастрономию. У Лимонова в «Подростке Савенко» есть универсальная характеристика мужского населения Салтовского поселка: играет за сборную гастронома. Фраза эта — явный предшественник позднейших «игр в литрбол на спиртплощадках».
Любопытно, однако, что спортивная составляющая вовсе не была радикально чужда «сборной гастронома». Помню, полуавторитет по кличке Мыня, дважды отсидевший за хулиганку, смотрел-смотрел, покачиваясь, за нашим дворовым футболом, да и вошел в игру. Не интересуясь, кого и за кого ему играть.
А когда его кореш Штанина окрикнул Мыню: дескать, хули это он, тот, остановив мяч армянской туфлею, ответил серьезно, хоть и нетвердо:
— А чего… Форму-то надо, бля, поддерживать…
О Втором участке в городе Камышине я рассказывал неоднократно, а вот о тамошнем гастрономе, за сборную которого играл и Мыня, и многие другие, и даже сам я начинал пробоваться в юниоры, пишу впервые. Между тем он был центром Второго чисто географически, храмом своеобразной тамошней цивилизации, а сейчас является старым кораблем, летучим голландцем моих воспоминаний.
Площадку, образованную пересечением улиц Молодежной и Кирова, ласково называли Пятачком. В центре Пятачка высилось не слишком внятное сооружение — как будто на остриях нескольких врытых в землю копий растянули хоругвь с хитро улыбающимся Ильичом. Не в кепке, как обычно, а в фуражке. По окружности — скамейки и густые заросли смородинового кустарника, которые потом, в 1985–1986 годах, безжалостно вырубили, подобно крымским виноградникам. Связь прямая — сборная гастронома слишком буквально, в смородине, воплощала право на культуру и отдых. Бабушка моя Елена Антоновна, жившая рядом с Пятачком, меры властей очень одобряла. «А то ходют и ссат кругом».
Очень меня завораживало тогда это «ссат».
А если встать под хоругвь с Лениным в центр Пятачка и по очереди устремить взор в стороны света, будут магазины. Как они назывались в реальности, никто не знал, но все знали: а) «Бакалею»; б) «Армянский» (одежда и обувь); в) «Игрушечный»; г) гастроном, разумеется, вот видите, даже буквы совпадают.
Потребительский набор — немудрящ и неполон, но ведь хватало…
Строго говоря, у гастронома были две сборные, и никаких тебе юниоров, а одна так вполне возрастная, команда ветеранов. Пенсионерки, старушки, сколько помню, всегда стояли за колбасой, которая была двух видов: самая популярная «по два восемьдесят» и «копченая».
На сборы они сходились засветло и начинали пересчитываться, нося в течение дня свои номера, как медали. Мы, дети, делали при сборной свой небольшой, но стабильный бизнес: так как давали по сколько-то в одни руки, мы работали дополнительными руками напрокат, 20 копеек подход, «на мороженое».
Бессменная, как сам советски-средневековый Второй, продавщица колбасного отдела, Матильда Гершевна (тёть Миля, как ее, подлизываясь, звали и те, кто сам ей годился в тётки), кстати, соплеменница чудесной Amy Winehouse, знала нас, естественно, как облупленных, но годами играла в жмурки, а с моей пройдошистой кузиной Галкой даже дружила.
Во всяком случае, в основной колбасной очереди Галка была неизменно первой, бабки с этим даже и не спорили.
Прежде чем тётя Миля умерла от рака в городе Шахты Ростовской области, она сделала неплохую карьеру в свои «гастрономные» годы — ушли под суд и в тюрьму два или три директора. А она распространила влияние на отдел «Сыры — Жиры» и соседний магазин, в народе — «Бакалея».
Когда я рассказывал друзьям о тёте Миле и сборной гастронома, многие интересовались:
— А откуда в Камышине взялись евреи?
Может, с подтекстом (Камышин всё же не старообрядческая сибириада), а может, и впрямь недоумевая. Репутация у моего родного городка сложилась не самая толерантная.
Ответ на этот вопрос отчего-то не прост: конечно, революции, репрессии, индустриализации и войны, но голой историей, без некоторой метафизики, тут не обойтись.
И ответ будет в духе очередных приключений славянской души. С ее фальшивой лихостью, периодической сменой внешности и внутренности, умением, оставаясь как бы вне времени, густо похабить доставшееся время, с ее жестокостью и сентиментальностью.
Мой старший и уважаемый товарищ любит повторять:
— О чем бы ни выпивали приличные, интеллигентные люди, на третьей бутылке все равно заговорят о двух вещах: евреях и КГБ…
Разумеется, он ведет речь о тех случаях, когда «приличные-интеллигентные» сидят по двое-трое, как им положено, а не шумным застольем, где если и считают бутылки, то по утрам, готовя мусор к утилизации.
Моему гуру вообще принадлежит масса остроумных алкогольных наблюдений. Например, о том, что только пьяницы вдруг понимают бутылку на уровень глаз, чтобы посмотреть, сколько еще осталось…
У меня таких наблюдений меньше; однажды я постеснялся дополнить его коллекцию. Он много писал о незабвенном спирте Royal, не отметив одного его побочного свойства. В те же «рояльные» годы (1992–1993) наркоманы из отряда «винтовых» очень ценили «сварщиков», умевших приготовить раствор под названьем «сексовуха», после которого возникало резкое и стойкое половое возбуждение — и у мужских людей, и у женских.
На самом деле, если ставить вопрос утилитарно, можно было легко обойтись без наркотических стимуляторов. Многие виды «Рояля» отличались аналогичным свойством — помню, как с девушкой, знакомство с которой до того момента было легким и галантным, мы внезапно уединились в туалете чьей-то съемной однушки и с диким энтузиазмом принялись хватать и тискать друга. При нашей тогдашней худобе это странным образом получалось даже лучше, чем синхронное стаскивание трусов крест-накрест. Когда всё громко и быстро завершилось и мы вывалились из «дабла», то обнаружили: в ванной происходит аналогичное, а у обеих дверей клубится толпа не страждущих одиночек, но сплетающихся парочек.
Другая моя мимолетная экс еще старшеклассницей и после того же «Рояля» попробовала себя сразу с двумя студентами, причем второго, который был вовсе не «парнем», но «другом парня», в момент его вынужденного вуайерства, сама в себя и пригласила. Видимо, эта история во многом определила ее дальнейшую раскованность.
Но — к теме.
Наблюдение моего старшего товарища о третьей бутылке в отличие от прочих сегодня несколько устарело. Про КГБ не говорят вовсе, если и вспоминают «фейсов», то по трезвой, но и тогда не говорят — какой смысл обсуждать чужой и закрытый бизнес?
Да и неприлично.
Евреев, может, и обсуждают, но не в качестве евреев. Такой вот заурядный, бытовой парадокс — важнейшая черта славянской души. С ее созвучием одновременно ангельским сферам и рок-н-ролльным адовым глубинам. С широтой, которую так и хочется сузить — и не скальпелем даже, а секирой. Вопреки Мите Карамазову и его автору вышло по-иному: зачем рубить и резать душу, безуспешно сокращая в размерах, когда можно ею поделиться? И в первую очередь с евреями. Которые по своей талантливости давно превзошли поделившихся.
Скажем, долгие годы столичная пресса полагала, будто всю политику нашего губернского города С. составляет конфликт (последовательно: газетная, уголовная, судебная, и, наконец, мифологическая стадии) депутата Соломона Николаевича Кванто и депутата же, только рангом чуть пониже, Натана Львовича Фламингуэйера. Прекрасно, что во всей их истории не было никакого бизнеса, только личное.
Рассказывали, будто читатели столичной прессы, вдохновившись корреспонденциями из губернского С., начинали искать его по глобусу на Ближнем, а потом и Дальнем Востоке. И не находили. А находили в центре Поволжья и России… Поскольку наши евреи отменили для себя географию и, глядишь, вслед за коренным населением отменят историю.
Да, надо объяснить, что Соломон Николаевич — юрист и артист-любитель, всегда при власти и, значит, при деле. А Натан Львович — бизнесмен, тоже в каком-то смысле артист — седовласый и харизматичный, местного значения диссидент, издатель недоброй газеты «Моя версия».
Энергия виртуальных сражений была такова, что душой, закаленной в междоусобицах, тоже пришла очередь делиться. И Соломону Николаевичу, и особенно Натану Львовичу. Маленькие сектанты из «Моей версии» чуть что начинают неумело гвоздить друг друга за предательство идеалов. Это понятно: предательство всегда обнаружить легче, чем идеалы.
Курды — великий народ, о чем свидетельствует хотя бы их кинематограф. (Мне недавно объяснили, что такой есть, равно как индийский арт-хаус.) Великий, но гонимый. В частности, и у нас их недавно гоняли: что-то там было по бизнесу о незаконных ларьках. Главным гонителем выступил Лев Захарович Висной, знаменитый строитель и депутат, сказавший о «некоренных нациях», начав с «бля» и закончив «бля», а первым защитником стал Семен Аркадьевич Шинкарь, председатель Общественной палаты губернии.
Но до столичной прессы у них пока не дошло.
Или вот. Прошли у нас выборы. То есть для всех нормальных людей как было, так и осталось, а для участников — повод целый месяц собираться и рассказывать, пиарясь, как их снова наебали — уже в геометрической, относительно прошлых выборов, прогрессии. Легитимно ругать власть и ее партию. Даже журналисты между выборами от такого отвыкают и поначалу интересуются. Оно занятно: как спор чернокожих рэперов на хрущевской кухне. Но потом, конечно, стоны обиженных приедаются, особенно про желание свободных, демократичных выборов. Потому что все, кроме самих желающих, понимают: при свободных и демократических их сметет, как выпитые пластиковые стаканы порывом ветра в уличном пивняке. И даже не власть, а те, кого сегодня на выборы не пускают. Они-то им припомнят весь этот рэп…
Мой политкорректный редактор сайта, обрабатывая фотографии с очередного брифинга протеста, негромко подозвал меня к экрану и показал. Как школьник школьнику порнографическую карту в физкультурной раздевалке. На экране был мужик, и шел он кандидатом от «Яблока» по одному из округов, и звали его Зоря Залкинд. «З, О, Р, Я» было последовательно вытатуировано на фалангах пальцев и хорошо видно на фото, как и другой рисунок, типа «Север» или нечто североподобное с конфетной обертки, а сам партайгеноссе, с его волосатыми запястьями, надбровными дугами и лысиной в шрамах, легко мог возглавить фалангу всё той же сборной гастронома моего детства. Может, и возглавляет.
В следующей и, пожалуй, центральной моей истории суровой ниткой сплелись выборы, нравы, пьянство и еврейство — хотя последнее, как мы и договорились, совершенно ни при чем.
Григорий Семенович Зеерсон был строительным магнатом, что у нас чрезвычайно распространено; из местных стройкланов когда-то вышел и Роман Абрамович, хотя упорно и не желает знать нас и полагать С. родным городом. Впрочем, таковыми он не полагает ни Анадырь, ни Москву, а полагает Лондон. И не потому, что не патриот. А потому, что начнут просить и доставать собой, воруя время в особо крупных, а жизнь олигархическая коротка. То есть коротка всякая жизнь, но жизнь олигарха — особенно, потому что хозяину ее жальче. Григорий Семенович мыслил сходным образом про краткость жизни, например как закрепить свою близость к бюджетным средствам, принципиальную в регионе, экономика которого напоминает цыганский табор, где торгуют, воруют, гадают и крышуют, но никто ничего не производит.
И Григорий Семенович вслед за многими коллегами из других кланов решил сделать новый бизнес — пойти в депутаты. Зеерсон, при своих делах с бюджетом, неофитом не был и политикой интересовался, дабы она не занялась когда-нибудь им — даже в щадящей миссионерской позе. Знал: группировок, облизывающихся на мандаты, в С. много, поскольку бюджета мало, но имеет смысл предварительно говорить о своих планах только с теми, кто реально рулит процессом. Вернее, реально рулил процессом один человек в Москве, но к нему можно было попасть, пребывая уже в депутатском звании, по рекомендации, на пару минут и только через год. Правда, у этого одного человека имелись в С. комиссары, которые, изматывая всех колхозным византийством, вели меж собой борьбу не на живот, а на всё тело, вернее, за близость к нему. Воевали они по-взрослому, но загадочным образом война была им мать родна: ибо «заносить» приходилось всем комиссарам сразу, а не в единое окошко.
Был еще губернатор, но Григорию Семеновичу заранее сообщили: главе региона кинут, как кость, два-три депутатских места, из которых он уже продал все пять, а за поддержку на выборах дерет он круто, при этом в контрах с комиссарами одного человека да лютый имеет антирейтинг… Был также мэр, но его Зеерсон оставил на потом. А к влиятельным людям, имевшим, как писали газетчики, тревожное прошлое, из которого в настоящее перенеслись кликухи, повадки и прочные связи с силовыми органами, он ходить поостерегся.
Впрочем, один влиятельный, про которого говорили, будто на киллера ему собирал весь город, но всегда не хватало какой-то мелочи, проявился сам.
Он позвонил плюс-минус полночь, явно зная, что делает. На экране мобильного высветились сплошные семерки, как отряд с томагавками:
— Гриш, мне тут электронят, ты в депутаты собрался? А чего, дело нужное. Я вот тоже иду. По списку партийному — что я, живность какая-то, в округе топтаться? Так есть тема? Зайди — обсудим…
И отключился, не дав произнести вспотевшему во лбу и под мышками Зеерсону ничего.
Уловив смысл слова «электронят», Григорий Семенович припомнил, что грядущее депутатство не обсуждал покуда даже с семьей.
Практически следом позвонил Натан Фламингуэйер. Также одобрил парламентские планы Зеерсона и пообещал «дать людей» — пиарщиков, политтехнологов и каких-то медийщиков. Григорий Семенович знал его манеру говорить — медленно, оставляя между фразами и отдельными словами долгие, беспокойные паузы. Куда странным образом нельзя было вставить ни согласия, ни возражений. Даже когда он спрашивал о впечатлениях, производимых его газетой. Впрочем, о своем недруге Кванто Натан заговорил быстрее и злее. А закончил так:
— В общем, я тебе пришлю людей, а ты, как отберешь штаб и пехоту, мне пришлешь за услугу десяточку. Грина.
Здесь Зеерсон сумел-таки вставить:
— А если не отберу из твоих, Натанчик?
— Отберешь, — пообещал Фламингуэйер и отключился. Всё это было зловеще и головокружительно перспективно.
Двум самым важным комиссарам одного человека Зеерсон утром позвонил сам. Первый возглавлял в области партию, второй — фракцию, первый был чисто, с галстуком, одет и лысоват, второй под серым пиджачком с депутатским знаком имел фланелевую рубашку в бордовую клетку и был хронически несвеж и нестрижен, демонстрируя, как горит на работе. Первый происходил из раскольничьих деревень севера С-кой губернии, второй — из нечерноземных колхозов соседней области. Оба полагали себя земляками шефа, первыми соратниками и правыми руками.
Оба тоже оказались в курсе, говорили с Зеерсоном с какой-то деловитой лаской, быстро назначили встречи и напомнили о «партийных проектах». Сам знаешь — благоустройство районов, помощь нашим ветеранам и молодым специалистам, обучение сельских ребят языкам по Интернету.
Григорий Семенович не знал и обратился к опытным людям. Те объяснили: партийные проекты — это деньги, которых Зеерсону не должно быть жаль на хорошие дела. Но самому никаких ветеранов и врачей с воспитателями искать не надо, тем более ехать в деревню за Интернетом. Достаточно «занести» комиссарам, а там определят, где нужнее.
Первый комиссар принимал в своем кабинете среди оргтехники и под портретами президента, премьера и одного человека. Предложил кофе и отвечал на звонки по мобильному. Второй — на диванах в переговорной (попросил не соединять), с зеленым чаем и конфетными вазочками. Портрет там был единственный — один человек, широко улыбающийся, на просторах областного ландшафта.
Разговор между тем получился совершенно одинаковым.
— В депутаты собрался? А чего, дело нужное. Давно к тебе присматриваемся (в этом месте оба комиссара покосились на портрет одного человека, чтобы стало понятно — с кем вместе присматривались). Сами предложить хотели, ждали, пока созреешь… Лучше с муниципальных, конечно, начинать, но и тебе три года тоже терять неправильно, раз загорелся. Обстановка сложная. Мне вон аналитику принесли, оппозиция аж выпрыгивает со своими криминальными спонсорами. Никаких денег не жалеют, чтоб пилить потом бюджет дефицитный… У тебя как с ними, Семеныч?
— Никак… Так, здоров-привет.
— Что-то неделю назад аж два часа и семнадцать минут здоровался с… (прозвучала кликуха одного из влиятельных). В ресторане «Старый Баку», в летнике.
— Да по бизнесу, — повинился Зеерсон. — Они Савватеевский песчаный карьер взяли за долги, зовут в долю…
— Не надо тебе этого. Ни карьера, ни доли… Ты человек наш, местный, всю жизнь, еще с СССР, на стройке. Свой бизнес имеешь, с бюджетными деньгами работаешь. Тут аккуратнее… Кстати, по последнему году и прибыль, Семеныч, неплохая у тебя. А у нас партийные проекты — сам знаешь — благоустройство районов, помощь ветеранам и т. д.
— Знаю, знаю, — понял намек Зеерсон и засуетился рукой в портфеле.
— Это да. Это конечно. Для первого раза, чтобы было понятно — наш человек. А вот выборы пойдут — опять без тебя никак. Агитаторы от двери к двери, медийка, билборды, комиссии, наблюдатели. Мероприятия, концерты ко Дню губернии. Юбилей ветеринарной академии. Николай Баксов приедет и Жасминова-Семендуева. Сатирики, юмористы…
А расклад, Семеныч, такой. В партийный список ты не успеваешь. Там уже шесть человек на место, несут и несут. К тому же, извини, список еще заслужить надо. К бабке не ходи… И к губернатору не ходи — кинет всенепременно. С такими, как он, друзьями и оппозиции не надо. Сельский округ тоже не советую. Там кой-где избраться, конечно, полегче, вон судьи областного племяш в Малининском районе на прошлых выборах всего за лимон взял восемьдесят процентов. Но ты же сам себя уважать перестанешь, да и разошлись уже сельские по старым партийцам. А вот в городе есть еще места, есть… Где тут бумага у нас? Без очков не вижу… Ага, вот — Пролетарский район, N-ский округ. Там тебе и борьба, и опыт, и, как его, адреналин. Там победа трех сельских дороже. Соглашайся и начинай работать. Поддержим.
— А с мэром согласовано? — спросил Зеерсон, знавший, что мэр города, спортсмен, автогонщик и стремительно растущий политик, полагает Пролетарский, откуда вышел и состоялся в самые трудные годы, прочно своим.
При упоминании о мэре оба комиссара чуть перекосились, первый на правую сторону, второй на левую.
— А что мэр? Все в единой команде (быстрый взгляд на портрет одного человека). Мэр парень, конечно, амбициозный, да и накручивают его разные там версиями своими… Но куда денется с подводной лодки. А захочет поиграть — остановим. Не остановится — у нас всегда есть красная федеральная кнопка.
Тут оба комиссара снова бросили взгляды, первый — под стол, второй — под столик, видимо, проверяя, на месте ли кнопка.
Красная федеральная кнопка Зеерсона укрепила окончательно. Он решился. Он устроил корпоратив в «Старом Баку», заставив коллектив выпивать за победу. Он взялся рисовать выборную смету. Он захотел видеть обещанных Натаном политтехнологов с пиарщиками, и тот прислал их во множестве.
Смотрины заняли несколько дней, обогатив Зеерсона явно излишней, совершенно Экклезиастовой премудростью. Новый мир раскрылся перед ним неожиданным и не лучшим своим космосом — как будто на одной из версий канала «Дискавери» собрали все самое отвратительное из жизни беспозвоночных и позвоночных, включая приматов. А бедный Григорий Семенович вынужден всё это не только, не отрываясь, смотреть, но и осмысливать.
Электоральных дел мастера напоминали сразу многих домашних животных в момент одичания. Спаниелей в охотничьем азарте. Мартовских и валериановых котов. Голубей на размоченном хлебном крошеве. Бассетхаундов, таскающих по асфальту вислые муды былых триумфов. Дворняг, ищущих и обретающих вожака. Колхозников, наизусть знающих все дома с самогоном — где поставили, а где уже сварили…
Но это полбеды.
Зеерсон неплохо знал две людские породы — человека на стройке, от разнорабочего (цемент-раствор, майна-вира) до прораба, и, конечно, серьезных мужиков из конкурирующих кланов — даже такой оригинал, как Лева Висной, был от начала до конца предсказуем, как и его «бля».
Понятны были карьерные чиновники — в диапазоне от явных алкоголиков до скрытых извращенцев с общим коррупционным знаменателем. И прозрачной системой сигналов, от всех этих белковых тел исходивших.
Но тут каждый явившийся на встречу специалист фонил неожиданно и страшновато. Пороки, жившие в этих людях, тихо шелестели и заплетались, как клубок совокупляющихся змей. Привычный набор — алчность, пьянство, жадность и необязательность — в этом научно-популярном порно воспринимался как возможность отдохнуть глазу и успокоить душу.
Именно поэтому Зеерсон, переев лишних знаний и ощутив приближение тошноты, определил в руководители своей кампании политтехнолога Сергея Насекомых с его прочной славой человека прямого и запойного. Впрочем, Зеерсону объяснили, что на время кампаний у Сереги ни-ни, мораторий, а вот как выиграет, тогда да… На стакан присаживается не по-детски. Неделя, две… Иногда до откачки. Зато, как многие алкоголики, между циклами Сергей Насекомых суров, рационален и пунктуален. Даже по-своему порядочен. К тому же непревзойденный во всем федеральном полпредстве мастер чернухи и свинцовых предвыборных мерзостей. Покруче Геббельса и Доренко.
Уровень способности Сергея к мерзостям Зеерсон оценил сразу, при первой же их, определявшей стратегию, беседе.
Насекомых развалился в кресле напротив, неумело раскуривая сигару. Сигары стали модными с легкой руки одного из влиятельных в узком их кругу; Зеерсону при последней встрече законодатель сигарной моды тоже предлагал, и воспоминание это было Григорию Семеновичу неприятно.
— Григорь Семеныч, — начал Насекомых. — Вел я тут одного в Подмосковье. При бабках больших, народный такой типаж, и вдруг — голубой. Мне-то что за проблема, я не гомофоб. Но в нечерноземной России избрать гея — абсолютно нереально. Он, хоть и не открытый голубец, но слухи клубились, да и присмотреться к кандидату — точно всё не так, мутно у дядьки с сексом. А конкурент уже листовки заготовил — коллажик такой, стоит наш мальчик, голый, в чем мать в детдом отдала, а рядом — два негра вооот с такими инструментами… Типографию-то мы закрыли, но мозги людям не арестуешь. Что я делаю? Записываем передачу «Когда все дома», с обаятельным ведущим, за пятнадцать штук всего договорились, и показываем по первому каналу в кругу семьи — у нашего жена была, позабыта, заброшена, в доме за городом, с дочкой… Но жена — женой, у Бори Моисеева, может, тоже жена, да и у Армани подруги. Дальше, конечно, подороже. Привожу во Дворец спорта, семь тыщ мест, «Виагру», со всеми ее жопами и сиськами, подарок городу. «Виагра» эта ночует в люксах, типа не успели уехать из-за ажиотажа. А на следующий день во всей желтухе — заголовочки вроде «Леонид — Брежневу» (кандидата Леонид звали). Или «Брежневский застой эрекции». Снимки папарацци. Дескать, у молодого олигарха роман с солисткой «Виагры». Когда без всякой виагры наш Ромео ночью лезет на балкон отеля, в зубах — тысяча евро и одна роза, дело к свадьбе, бракосочетание после успешных выборов… Итог — наши пятьдесят шесть процентов, конкурент-натурал нервно пиздит своих штабных… Или вот был у меня случай в нефтяном регионе…
— Ты к чему это, Сергей? — перебил Зеерсон.
— К тому, Григорь Семеныч, что есть у меня к вам маленький, но на самом-то деле очень большой вопрос. На лице у вас ничего не написано, даже татарских скул там нет, одни усы, но в паспорте, я догадываюсь, написано слово «еврей».
— Ну? И что?
Зеерсон действительно, со среднего школьного возраста, когда начал заниматься боксом и академической греблей, на эту тему не задумывался. В Политехе еще меньше — на строительных факультетах были все вокруг советские, все вокруг свои. В бизнесе и того гуще…
— А то, Григорь Семеныч, что округ наш расположен на Пролетарках. И какой там пролетарский интернационализм, вы либо знаете, либо догадываетесь. Шли бы вы в центре города, где и мед, и пед, и цирк, — никаких проблем. Там даже старый хулиган Слуцкер на прошлых муниципальных взял второе место — без единой встречи, без медийки, с одной фамилией. А чтобы пролетарцы в едином порыве проголосовали за кандидата по фамилии Зеерсон, надо восемь тыщ мужиков округа напоить, а двенадцать тыщ баб — удовлетворить каким-то иным способом. Но и это без гарантий, поскольку варианты взаимоисключающие. Можно взять на время выборов псевдоним, законодательством разрешается. Ясно, что не подходит. Вы человек известный, уважаемый. Значит, надо менять не оболочку, а суть. Сделать вас — а) русским; б) своим. Первое — концепт кампании, второе — ее тренд.
— Сергей, я, как ты, возможно, знаешь, благотворитель. И в своей жизни больше помогал храмам, чем синагоге, в которой, кстати, и не был ни разу. Но это я к тому, что не ты меня сделал евреем, не тебе меня переделывать.
— А не надо переделывать, Григорь Семеныч. Так и будете Зеерсоном, только с русскою душой, как писал классик, тоже, кстати, шотландец по паспорту. Вы поймите, Григорь Семеныч, это евреем трудно быть, а русским — одно удовольствие. Если, конечно, возможности есть. Официальную часть кампании мы не трогаем — агитосы ходят, листовки клеим, подъезды ремонтируем, комиссиям башляем. Русским поработаете в неофициальной. Делать ничего особо и не надо — мотаться по кабакам, с девками иногда палиться… Можно разок в ментовку попасть. А лучше дадим инфу, что на вас прокуратура наезжала. Не сейчас, год назад. Все это сливаем в прессу и даже на ТВ. Народ думает — ага, какой он на хер еврей, он мал, как мы, мерзок, как мы, и даже хуже, чем мы… Потом свечки, попы, грешитькаяться. Привезем в поддержку какого-нибудь самого русского певца. О! Кобзона!..
При словах политтехнолога о законном предвыборном праве на девок у прекрасного семьянина Зеерсона мягко ёкнуло в груди. Григорий Семенович узнал это ёканье, оно случалось всегда, если проезжать в темное время суток вдоль одного местного бульвара, где паслись уличные барышни. Вернее, отдыхающая смена перекуривала на бульваре, а основная перекуривала у трассы «Проспект 50 лет одиночества Октября».
Уже года два, как они оттуда исчезли — говорят, новый начальник областной милиции, принимая дела, ехал мимо и скривился: убрать. И они перешли с улиц под крыши, оставаясь, впрочем, под всё той же и одной крышей — ментовской.
Само по себе зрелище девчонок определенного назначения, в шахматном порядке, стайками, занимавших рабочие места, Зеерсона волновало и обещало много жизни в самое ближайшее время. Девки синели губами и белели ногами, даже те, кто был в штанах. Но Григорий Семенович так ни разу и не решился.
— И где же это я буду м-м… становиться своим и русским? В казино? — Зеерсон попытался изобразить легкий сарказм и знание нелегкой жизни богатых.
— Нет, казино не пойдет, — энергично взмахнул сигарой Насекомых. — В казино, если оно не закрытое, давно тусят одни лохи и лузеры, играют на воздух. И пролетарцы не поймут, у них с игорным бизнесом свои счеты. Тут у половины электората детишки просадили в игровых автоматах всё на много пенсий вперед. До самой смерти… Как хоронить — непонятно. Если уж так, Григорь Семеныч, повело на прожигание жизни, не отклоняйтесь от нашего национального курса. То есть лучший тут вариант — баня. Или стрип-клубы. Еще и сэкономим, там свои видеокамеры стоят, не надо будет телевизионщиков гонять. Приобрели нужный слив — и вперед, в массмедиа.
…Между тем разведка Сергея Насекомых доложила: мэр, игнорируя заверения комиссаров одного человека «о единой команде», наложил накачанную лапу на весь Пролетарский район. В №-ском округе, где Зеерсон, мэр выставил кандидатом своего личного охранника — согласно известным традициям отечественной и древнеримской политики. Вслед за слухами охранник — парень с широким добрым лицом и небольшими злыми глазками — сам появился в округе. И не просто появился, но, как выразился Насекомых, «нарисовался, хер сотрешь».
Работяги из многочисленных предприятий Григория Семеновича, сорванные с основных заказов, роились весенними пчелами среди хрущевок округа, как вокруг брошенных ульев. Конопатили подъезды, прикапывали бурые скамейки дизайном под бревна-завалинки (часть замысла Насекомых по русификации Зеерсона), слепили сваркой, склеивая детям из железа турники и брусья.
А охранник въезжал во дворы, не стесняясь джипа, и позировал для фото и видео на фоне чужих трудов. Смеялся в лицо электорату, влюбляя в себя старух и тинейджеров. На ходу, без всяких пиарщиков, рождал корявые и энергичные слоганы: «Пацан сказал — пацан отвёртку», «Турники и брусья — нынче правят Русью. А не водка…», «Вместе с мэром стану первым».
Возмущенный и даже чуть восхищенный Григорий Семенович принялся звонить комиссарам одного человека. Первый вежливо откликнулся, обещал перезвонить, потом был на совещании, потом у губернатора, потом на фракции, потом в Москве у одного человека, потом пропал из зоны действия сети.
Второй звучал немного раздраженно:
— Я тебе говорил, без паники. Взялся за гуж… Про красную федеральную кнопку помнишь? А мы никогда не забываем… С мэром у нас — консультации. Тоже дело непростое, затратное. А ты как хотел? На проекты подбросил с барского плеча и думаешь — народ тебя в жопу целовать будет? Все вы так… А мы-то Семеныча поддерживаем, лоббируем… Ты там у себя один, а у меня еще сорок кандидатов. И все — кто с претензиями, кто с амбициями. Нет чтоб заехать в переговорной чайку попить и так, за консультациями…
Григорий Семенович в дальнейшей своей поддержке заверил, но попросил как-нибудь консультации ускорить. Комиссар смягчился, однако дал понять, что продолжительность консультаций — не Зеерсонова ума дела, и вообще говорил о консультациях строго и длинно, пока Зеерсон не догадался, что таинственные консультации — как и партийные проекты, один из псевдонимов денег.
Охранника мэра звали Дима Кисилев, что вдохновило Сергея Насекомых.
— Мы ему найдем двойника.
— Как это? — удивился Зеерсон.
Насекомых объяснил, что это одна из самых древних и эффективных политических технологий. Чтобы растащить голоса, нанимают и регистрируют подставного кандидата — однофамильца главному конкуренту. Чем проще фамилия — тем легче найти подставу (вам-то, Григорь Семеныч, тут бояться нечего). Если подойти творчески, можно отыскать волонтера не только однофамильца, но и тезку. А если совсем покреативить, можно протащить двойника в избирательном бюллетене на графу выше, чем конкурента, используя алфавитное преимущество. Допустим, конкурента зовут Иванов Владимир Николаевич, а подстава — Иванов Владимир Михайлович. И идет он тогда не лесом, а выше номером.
— А избиратели — что, не видят, за кого птичку ставить? Оказалось, видят, но не все и не всегда. Вон, в соседнем районе, где каждый раз идет во власть известный политик Помещенко, подставным Помещенко давно работает местный один мужичок, и это его основной доход по жизни. И народ не устает голосовать за обоих. Иногда побеждает настоящий Помещенко, иногда Помещенко подставной. В смысле, конкуренты основного Помещенко. Был у Сергея и другой случай: когда знаменитому гангстеру Мальцову обмиравшие со страху конкуренты нашли двойника Мальцова, Насекомых разыскал и зарегистрировал еще двух Мальцовых — за одним даже отправился вплавь на турбазу. Список кандидатов забеременел близнецами Мальцовыми и абсурдом, затея потеряла всякий смысл, и двойники, один за другим, с выборов снялись.
Кампания продолжалась своим чередом, консультации затягивались, Дима Кисилев ставил округ на уши, точнее — раком, Зеерсон же продолжал обогащаться явно излишними и подчас вредными познаниями человеческой природы.
Теперь к нему косяком пошли медийщики, чьи пороки, относительно политтехнологов, казались заметнее и проще, а внешности — симпатичнее. Запомнилась местная теледива Ангелина, блондинка с хитрым детским личиком и тяжеловатой фигурой, когда-то она вела эротик-ток-шоу «Три шляпки», а сейчас затевала кулинарную хронику «Семь круп». Сергею Насекомых, который был перед ее мужемчиновником в давнем неоплаченном долгу, а потому привлек Ангелину на кампанию Зеерсона, очень понравилась ее идея агитационных телероликов.
Зеерсон гуляет по району, заходит, по наитию, в дома, а там — ветераны, гоняет чаи и решает вопросы одним нажатием кнопок мобильного. Вариант: в выходные помогает ветеранам копать огороды. Еще вариант: дает самому заслуженному ветерану квартиру в строящемся доме, не дожидаясь государства. Оно понятно, что квартир не напасешься, но стройка — дело небыстрое, а ветеранский век короток.
Выяснилось, однако, что ветеранов в округе практически не осталось — кто выехал к детям, в центр, кто к отцам, на кладбище. Тогда Ангелина переиграла и, заявив, что кладбищенская картинка — лучше всех живых, придумала, как Зеерсон ухаживает за ветеранскими могилами. То есть ухаживают его люди, и только за одной могилой, а Зеерсон позирует.
Вышло нехорошо.
Агитгазетка Димы Кисилева «Охранная грамота» под рубрикой «Еврей с лопатой» дала снимки и статью «Так, жид, нельзя!»: «ОНИ свели их в могилу, а теперь ОНИ надругаются над их прахом»…
В компенсацию Ангелина придумала стишок для детского электората. Он заканчивался так:
Спи, малыш. Хранит твой сон
Дядя Гриша Зеерсон.
Но медийщики были хотя бы веселыми. Остальная публика, осаждавшая Зеерсона, полагала, будто выборы — самая унылая пора, хотя, конечно, и очей очарованье, поскольку Зеерсон поначалу сильно проникался и почти не отказывал. Грузили его проблемами чрезвычайно квалифицированно.
Насекомых, спасибо, неплохо фильтровал ходоков, но многие и прорывались.
Содержатели притонов бездомных животных, члены обществ абсолютной трезвости, все бесчисленные подвиды экологов, борцы с наркоманией, напоминавшие сектантов, и сектанты, похожие на наркоманов, лидеры национальных диаспор с однообразным акцентом и фамилиями, в которых повторялось «оглы», рыцари ролевых игр и выпускникидетдомовцы, председатели ТСЖ (на один и тот же дом случалось по нескольку ТСЖ), но особенно много было спецназовцев малых войн и локальных конфликтов. У Зеерсона сложилось впечатление, будто после войны Россия беспрерывно воевала, а всю Советскую, а потом Российскую армию составлял исключительно спецназ.
Особо доставал один подполковник в штатском, представлявший фронтовое братство ветеранов миротворчества в Нагорном Карабахе. Он, как все, не исключая приютских экологов, обещал тысячи голосов в загашнике и чуть ли не жизнь вечную.
Но Зеерсон на третий месяц кампании был более-менее опытен и притворялся глухим.
— А вы сами-то служили? — грохотал ходок, как минометный обстрел в горах Карабаха.
— Ну?
— Что ну?
— Ну не служил… — признавался Зеерсон.
Ветеран заметно радовался, врал и грохотал дальше, изредка прерываемый зеерсоновскими «а?», «что?», «не слышу». Григорий Семенович даже изображал манипуляции с отсутствующим слуховым аппаратом.
«Карабах» уставал, потел, садился, вскакивал, наконец приближал непозволительно близко свою багряную, в асимметричных морщинах рожу к уху Зеерсона и орал, собрав уходящие силы:
— Что «что»?! Деньги давай!
Но самым противным в народоведении оказалось другое. Не замечая никакого Насекомых, мимо него, аки сквозь стену, уверенно шли настоятели строящихся храмов, председатели участковых комиссий, директора школ, где эти комиссии располагались, и главврачи клиник, где комиссий не предполагалось. И получали свое, не торгуясь.
Программа Сергея Насекомых по русификации зеерсоновской души тоже принесла Григорию Семеновичу мало радостей. До выборов он был убежденным трехдневником — выпивал вечером в пятницу, похмелялся в субботу, стараясь не раньше двенадцати дня и хорошими напитками, к вечеру тяжелел, а в воскресенье обходился либо дневным пивом, либо вечерней маленькой коньячку, для сна.
Теперь будничное и почти ежедневное пьянство утомляло и раздражало, как любая смена вех в зрелом возрасте. Их подобралась компания: глава Пролетарского района — бывший комсомолец, начитанный и порочный, плюс кто-то из его бесчисленных друзей — зять-дорожник, татарин-энергетик, толстый и кудрявый вакхического темперамента банкир, иногда журналист-нигилист.
Долгожданное прикосновение к пороку случилось, многократно повторилось и уже не вызывало ёканья, которое, как оказалось, и было в сетях порока самым ценным. Да и вообще ничего не вызывало, кроме слабой эрекции. Эффект новизны пропал быстро, поскольку регулярный разврат обернулся привычными занятиями — ночным питьем коньяка стаканами (от водки девки всегда преувеличенно громко отказывались) и кухонными разговорами. Впрочем, девчонки из райцентров и сел, редко старше двадцати (может, врали), в жизни почему-то понимали не меньше, а то и больше тэсэжэшников, комсомольцев и политтехнологов. Это успокаивало.
В стрип-клубах Зеерсон менял при входе деньги мелкими купюрами для вознаграждения и возбуждения танцовщиц, заказывал водку, томатный сок и кофе для бодрости. А дальше огромный комсомолец-глава уже никому не давал вставить купюру, загораживая собою артисток и лапая их. Букетики денег переходили к нему, от него к девушкам, и когда в штабе отсматривали стрипклубные пленки, получался пиар главы, а никак не Зеерсона, который на втором танце мирно засыпал щекой в пепельнице. В конце концов Сергей Насекомых все же отобрал для телевизора пару кадров, где Григорий Семенович исхитрился сунуть зеленую денежку в чьи-то красные стринги. После семейного просмотра Зеерсон почувствовал себя как Никулин в «Бриллиантовой руке» — жена еще верила, что ночные похождения — часть предвыборного техзадания, но в том, что выборы и придуманы ради подобных заданий, сомневаться перестала.
Глава пострадал больше — его по телевизору узнал мэр, вызвал и, без всяких оргвыводов, больно ударил по голове. Причем бил среднего роста мэр высоченного главу почему-то сверху вниз.
Но самое поганое случилось не в стриптизе или в кабинете у мэра, а в бюллетенях. Пока Насекомых искал охраннику Диме Кисилеву двойника, в округе был зарегистрирован в качестве кандидата в областные депутаты некто Григорий Зеерсон, русский, безработный, образование незаконченное среднее, плюс-минус схожий с нашим Зеерсоном год и месяц рождения.
Штабисты охранника не искали никакого Зеерсона, а просто сделали его. Лабораторно: через смену псевдонима — законодательством разрешается.
Нет смысла рассказывать, как свежеиспеченный Зеерсон, местный, с Пролетарок, синяк — плюгавый и агрессивный — мотался по встречам с избирателями и что он там нес от имени Зеерсона и своего собственного. Публика была бы в восторге, если бы публике не была так фиолетова вся эта дурная и теперь уже дрянная история.
Отчество подставному Зеерсону дима-кисилевские, вернее, конечно, мэрские политтехнологи выбрали на ту же букву, что у настоящего Зеерсона — Саулович, вроде тоже библейское — но выше в алфавитной иерархии, как бы подписываясь в своей пиарщицкой виртуозности.
Выборы Григорий Семенович проиграл не только Диме Кисилеву, но и чуть ли не Зеерсону-2, в бюллетенях — Зеерсону-1. Который, впрочем, объявив, что снимает грех с собственной души, после выборов каялся в пивных и Интернете, мусолил, выкрикивая, старую свою фамилию, которую никто не мог запомнить, так она стерлась в предвыборных технологиях, и рассуждал, будто неизвестно — кто еще больше наказан, Зеерсон или он, тоже по гроб жизни Зеерсон, ибо теперь никто не даст денег на возращение доброго имени и исторической справедливости. А хотя пусть дает сам этот еврей, я к нему еще зайду, в контору-то…
После наполненной коньяком и валокордином ночи подсчета голосов мобильник Григория Семеновича вымер, как жизнь на Марсе. Причем в обе стороны — когда он пытался набирать комиссаров одного человека, ему уже не говорили ни про фракции, ни про губернатора, ни про консультации. Просто не отвечали. Исчез из зоны действия сети даже голос женского робота, советовавший перезвонить позднее.
Между тем комиссары явно не вымерли, поскольку вместе и поочередно мелькали по телевизору в новостях и передаче блондинки Ангелины, явно ревниво и скрупулезно подсчитывая, кому досталось больше эфирных минут.
Зеерсон взял сам у себя отпуск за свой счет и запил.
К концу первой запойной недели телефон ожил. Звонил мэр:
— Григорий, я не поздравлять, ни сочувствовать не стану. Мы сделали бы в округе любого. Пролетарский район наш. Это и московские знают, и блатные, и конторские. А ты работал достойно, мужчина, боец. Говорят, лямов двадцать в округ вбухал? Прилично… Ну не в моих правилах отбивать чужие бабки, а вот тема пообщаться есть. Мы там большое строительство в районе открываем, жилое, офисное, спортсооружения. Дашь нормальную цену за квадрат — твои заказы будут. Патриотам города вместе работать надо, а не рвать друг друга… А выборов на нашу жизнь хватит. Опыту было маловато — партийцы наши тебя кинули, знали, что я там своих людей веду, давно в Москве перетёрто было. Да и команду ты себе подобрал… Этот твой, подонок, Насекомый вроде фамилия, изначально на нас работал, он тебе и алкана этого в подставу сообразил. Комиссии и бюджетники тоже были заряжены, не за бабки, за страх — всех заявления заставили сдать, с открытой датой. Ладно…
У Зеерсона в унисон запою развилась индивидуальная болезнь — он вдруг открыл, что окружающий мир, как общий сортир стыдными тайнами, битком набит однофамильцами, болезненно переполнен ими; они находятся друг с другом в странных и душных отношениях, таких, что не разобрать, кто настоящий, а где подстава. Видимо, поэтому в политическую и всенародную практику вошел забористый термин «тандем».
Если один из однофамильцев участвовал в сюжете на первом канале телевизора, то другой вещал по «Эху Москвы», а были еще радио типа «Шансона», где их привечали скопом и заставляли петь всех сразу. Однофамильцы туго взаимодействовали в списках новоизбранных парламентов и, как припоминалось Зеерсону, в составах учредителей множества фирм, с которыми ему за долгую жизнь в строительном бизнесе приходилось иметь дело.
Как-то в ожившем телефоне завозился лапками, возник однофамилец насекомого политтехнолога, из тех его коллег, что работают наводчиками в мелких электоральных делах. Зеерсон, пьяный настолько, что почти трезвый, замычал в трубку.
— Григорь Семеныч, — эротично шелестел голос. — Муниципальный округ освободился, после того как ваш Кисилев в область зашел. Там собирается другой Кисилев, Максимка, юридическая контора у него, но надоело ему там партийные проекты отмазывать… Тем более Максимке пообещал один человек, что, если он в город не пройдет, ему всю канализацию отдадут. Так что чуваку прямая выгода слить кампанию, канализация по любому круче, там такой бабос… Соглашайтесь, Григорь Семеныч, пока округ чистый, стопроцентно возьмем…
У Зеерсона что-то кипело внутри, рвалось пузырями и не находило выхода, кроме крика:
— Кисилев! — орал он сипло и страшно. — Кисилев! Зеерсон!
Стакан водки, призванный пригасить пожар, пролетел незаметно и даже не зашипел внутри, огонь между тем разрастался, захватывая ребра и приближаясь к горлу, в комнатах и во всем мире закончился воздух, и тут настоящий Григорий Семенович Зеерсон умер от внезапного и обширного инфаркта. Успев увидеть себя со стороны и чуть сверху всей своей жестокой, нежной, выпирающей парадоксами душою.
Господни ангелы подхватили душу дяди Гриши Зеерсона, похожую в верхней части на бюст дважды героя на родине, а снизу — на развевающиеся полы зимнего масхалата. Ангелы понесли душу из С-кой губернии в область войска Донского, где над городом Шахты другая ангельская сборная сопровождала душу скончавшейся тёти Мили в еще более южном направлении.
О конце тёти-Милиной жизни мне на одном из камышинских юбилеев — знаменитой на Втором участке многолетней директрисы ДК «Строитель», а ныне персональной, ордена Знак Почета, пенсионерки Светланы Петровны, исполнялся 75-й год со дня рождения, — рассказала тётя Рая Фуцинша. Странное прозвище когда-то возникло из-за того, что тётя Рая краткое время сожительствовала с неким Фуцаном, которого прозвал так мой дядька, наверное, имея для этого какие-то корпоративные основания. Говорили, будто дядька с Фуцаном пребывают в принципиальном соперничестве длиною в жизнь — дядька выигрывает количеством ходок, Фуцан — их протяженностью. Или наоборот.
Во времена сборной гастронома мы все были уверены, что Фуцан — это фамилия и звучит как Фуцин. Когда случались такие счастливые моменты, что дядька и Фуцан одновременно были дома и Фуцан заходил к дядьке в гости, кузина моя Галка открывала дверь и громко, сразу всем, включая Фуцана, объявляла:
— Па-ап! Тут к тебе дядь Саша Фуцин…
И дядька, и Фуцан давно умерли, а прозвище у тети Раи осталось.
Светлане Петровне в подарок Фуцинша принесла четыре блюдца с золотистой каймой и три чайные ложечки.
— Светик! — объяснила она. — Блюдца — это в наборе, а ложечки — от меня. Стоят они все 270 рублей. Знай, Светик, что на твоем юбилее я не съем и, само собой, не выпью больше чем на триста. Не переживай.
Когда застольцы — банкет происходил в полуподвальной кулинарии по улице Войны и Мира — заспорили, сколько прекрасных индийских кино они посмотрели в бытность юбилярши директором «Строителя», я подсел к Фуцинше и спросил, как тётя Миля вообще оказалась в Шахтах Ростовской области (они множество лет слыли подругами).
Тетя Рая оказалась доброй, милой и мудрой женщиной.