7. Портвейн с жженой пробкой

7. Портвейн с жженой пробкой

И в этой пограничной точке можно наконец перейти к другому Владимиру — Путину из страны Высоцкого.

Кстати, в разных главах этой книжки мы не раз спотыкались на кочке музыкальных пристрастий Владимира Путина. Вроде никакой не бином Ньютона, но информация традиционно скудна. Впрочем, всплывает пара «имен и названий» — «Любэ» и Григорий Лепс. И хотя дистанция от Люберец до Большого Каретного — приличного размера, а брутальность Николая Расторгуева не то чтобы даже неосознанно пародийна, но карикатурна, однако набор сюжетов, тем, персонажей у официозной поп-группы более чем наполовину «высоцкий». Автор лучших текстов песен «Любэ» Александр Шаганов обладает достаточным вкусом, чтобы выдать прямые заимствования за аллюзии, но не может подчас удержаться от аккуратной демонстрации поэтической генеалогии. Так тихий отпрыск интеллигентного семейства в дворовых ситуациях вспоминает дальнего авторитетного родственника.

Григорий Лепс прямо перепевает Высоцкого, и с забавным эффектом. Вокальные его упражнения просятся в сцену из колхозной жизни — с состязанием петушиных голосов; есть такой эпизод во второй части «Поднятой целины», где фанаты этого дела Макар Нагульнов и дед Щукарь специально предаются ночным «петушиным» бдениям. Высоцкий в исполнении Лепса — это сплошной «буфет вокзальный», без всякого намека на «шальную звезду» и «ту сторону Земли».

И «Любэ», и Лепс (тут показательна даже фонетика имен) — это Высоцкий, разбавленный до портвейна, с щедрым добавлением сахара и запахом жженой пластмассы.

Портвейновая метафора работает и дальше.

Владимир Путин, и даже так — «Владимир Путин» (а то и в одно слово с маленькой буквы) — не как конкретная личность, а в качестве представителя определенного исторического типа, социального слоя, бюрократического класса, несомненно, «вырос» на Высоцком. В том смысле, в каком Высоцкий в 70—80-е сделался даже не голосом, а языком советского среднего класса, весомую часть которого составляло не только студенчество, ИТР, но и младшее офицерство — армии, милиции, КГБ.

Эти «средние люди» не то чтобы образовывали огромный корпус поклонников Высоцкого. Тут скорее уместней принцип сообщающихся сосудов — они полагали Высоцкого частью собственного существования, на подсознательном уровне усваивая его мироощущение.

Еще раз: исторический патриотизм — при том, что история для большинства начиналась с родителей, принадлежащих к поколениям великой войны; позднесоветский культ мужской дружбы, ироничное отношение к официозу при равнодушии к шестидесятническим идеалам и отторжении диссидентских идей, недоверчивое любопытство к Западу, непонимание споров консерваторов с прогрессистами и ощущение собственной страны как огромного общего дома; на уровне стилистики — легкий переход от обывательского цинизма к неуклюжей романсовой вычурности.

Пресловутое «облатнение».

Все это, как мы убедились, у Владимира Высоцкого представлено щедро и расточительно; для многих — в такой концентрации, что все иные источники вроде уже и без надобности. Показателен индекс цитируемости Высоцкого — он если не растет, то нисколько не уменьшается и сегодня. Но главное даже не объем, а плотность (и чуть ли не плоть) — высоцкие цитаты действительно разлетелись и сделались цикадами, растворившись не только в языке, но и в самой природе, когда постоянное наличие звука снимает вопрос о его происхождении и производителе. Растворение в языке рождает и подсознательное подражание — я уже говорил, что знаменитые монологи Владимира Путина, когда он в ударе — если бы кто-то взял на себя труд их ритмизировать (хотя определенный ритм в путинской фразе подчас ощущается) и зарифмовать — напоминали бы рэп, наследующий по прямой песенное самовыражение персонажей Высоцкого.

Взять хотя бы известный пассаж про бандерлогов. Путин апеллирует к Киплингу, имея в виду, конечно, советский мультфильм «Маугли», но ведь по тону и самопрезентации это близко Высоцкому — «мне владыка Индии подарил слона».

(Я сейчас — да простится мне это сопоставление — напоминаю Бабеля, на первом писательском съезде призвавшего коллег учиться «кованости» сталинской фразы. Думаю, Исаак Эммануилович руководствовался тогда не одним голым раболепием.).

Поливы Владимира Жириновского — на ином эмоциональном градусе — также явно растут из высоцкого корня. Достаточно сравнить геополитические фантазии Вольфыча и «Лекцию о международном положении».

Но — к портвейну. Спирт Высоцкого и его традиции выдыхался и преображался.

Коллективный «Владимир Путин» в детстве читал те же, «нужные книги», но с возрастом стал предпочитать их переложения, сделанные Высоцким. Потом и от Высоцкого остались интонация и цитата. Плюс — мифологизированный образ с налипшими на памятник, как птичий помет, бытовыми деталями разной степени достоверности. На выходе — могучий бард, зарифмовавший всю Россию, органично соединивший в себе социальные полюса — блатного и мента (угадываете главную черту нынешней путинской олигархии?), поп-звезда на уровне Гагарина и Брежнева, основатель радио «Шансон», умевший в самом глухом совке жить так, как хотелось. «Мерседес», француженка, визы, бабло, дверь ногою в любой кабинет — «Пил, гулял и отдыхал, ничего не понимал, так всю жизнь и прошагал. И не сгинул, и не пропал».

Война — основной мотив Высоцкого-поэта: и спетая Великая Отечественная, и спорт как ее замещение, и демонстративно неспетая Гражданская, и «сучья» в лагерях, и, главное, война с самим собой — выдохлась в таком Высоцком до портвейновых 18 градусов.

Получилась «Война и мир» (и отнюдь не толстовская «Война и Мiръ»). Мир — в том числе потому, что советский средний класс, ставший в постсоветское время руководящим, примирил для себя традиционные ценности с нетрадиционным для служилого класса образом жизни.

Народному восприятию не до нюансов — и квадрига «Патриотизм — Вера — Отчизна — Дружба» (изрядно обветшавшая, конечно, а то и вовсе утратившая смыслы) легко, без всякой драмы уживается с триадой «пить — гулять — отдыхать». Более того, у отечественного чиновничества этот микс сделался не просто идеологией, но способом существования. Чем пещерней риторика — тем больше возможностей отрываться («жить» — как они это называют). Свежий и географически близкий автору пример — саратовский бывший губернатор Павел Ипатов, еще до Путина атрибутировавший декабрьские акции несогласных происками Госдепа США. А потом заявивший, что поскольку «Запад Путина не хочет, мы у себя в области дадим за него 65 процентов и выше». Естественно, никакой пикантности нет в том, что говорит это известный сибарит, тонкий знаток французских вин, средиземноморских путешествий, парижских отелей, итальянских дизайнеров.

И в заключение — еще одно обстоятельство, позволяющее говорить о странном родстве поэта и политика.

Высоцкий, кумир миллионов, один из главных героев огромной страны, уверенный, по свидетельству Оксаны Афанасьевой, в своем высоком социальном статусе, в последние годы жутко страдал даже не по причине отсутствия официального признания (еще раз анекдотическая ситуация с книжкой и Союзом писателей), но от охлаждения отношений (были и прямые разрывы) с кругом, к которому принадлежал. Братская коммуна Большого Каретного (которой, впрочем, как выясняется, и не существовало), артисты Таганки, поэты-шестидесятники… То есть симпатии маленькой группки интеллигентов (чья оголтелость в адрес Высоцкого диктовалась элементарной завистью) в каких-то ситуациях ему казались предпочтительней народного признания. Понятно, что в народе широко ходили мифы и слухи — враждебные и амбивалентные, — но и Высоцкий кое-что понимал в пиаре, не зная термина. Поэтому песни вроде «Нет меня, я покинул Расею» (где есть блестящие и показательные строчки: «А тот, с которым сидел в Магадане,/ мой дружок, еще по Гражданской войне,/ говорит, что пишу ему: „Ваня!/ Скучно, Ваня, давай, брат, ко мне“») или обращения к «психопатам и кликушам» звучат вполне фальшиво, а стихи про «Черного человека в костюме сером» спасает этот универсальный есенинский ЧЧ — «подлое мое второе я». Недоброжелателей своих Высоцкий знал в лицо и, посылая безадресные ругательства в массу, как будто заговаривал ближний враждебный круг, не теряя надежды нравиться и возобновить дружество.

Владимир Путин в предвыборных статьях января-февраля 2012 года через головы собственного электората (по-прежнему составляющего молчаливое большинство) обращается к протестной интеллигенции в диапазоне от «рассерженных горожан» до либеральных вождей, которых знает как облупленных. Отсюда в этих текстах — целые куски на птичьем языке, претензия на глобальность видения мира и неуместно-либеральные пассажи.

Желание нравиться тем, кому уже не будешь мил никогда.

Высоцкий в интервью Пятигорскому телевидению в 1979-м, обратился, по сути, к Богу: «Сколько мне еще осталось лет, месяцев, недель, дней и часов творчества?»

Заменив «творчество» на «власть», обнаружим Путина — не столько предвыборного, сколько переваливающего на седьмой десяток в стране Владимира Высоцкого.