Околоноля, или Правительство как первый писатель

Околоноля, или Правительство как первый писатель

Роман имеет подзаголовок gangsta ?ction, а таких, как я, немногих россиян, прочитавших его в оригинальной полиграфической версии, должно быть десять тысяч. Таков тираж.

На самом деле их, конечно, больше. Проект осуществлен по принципу «прочти и передай товарищу». Ни о допечатках тиража, ни о новых изданиях ничего не слышно. Видимо, так было задумано. Читают и передают.

Мне, например, «отложил» нумер московский продвинутый друг, заявлявший, будто сам читать не будет, но, вручая раритет, признал, что не удержался. За этим моим экземпляром в Саратове была очередь. Небольшая, человека четыре.

Но прочитавших все равно немного. Живьем (если не считать литераторов) я видел двоих и с ними поговорил о романе. Один — авангардный композитор из столицы, второй — высокопоставленный региональный чиновник.

На этом фоне температура общественного (точней, тусовочного) интереса к «Околоноля» спала поразительно быстро. Помню, литературный проект «Малая земля — Возрождение — Целина» обсуждали гораздо дольше, а пиарили гуще, даже в школьных сочинениях. Вот вам иллюстрация не столько смены строя и песен, сколько триумфа информационной диктатуры. Сегодня тема в топе, а завтра в жопе, и это объективно.

Шуму было, конечно, сначала много. Вплоть до обещания Олега Табакова скорой постановки «Околоноля» на сцене МХАТа.

Тема была, конечно, не во внезапном всплеске интереса к отечественной литературе вообще или к gangsta ?ction с языковыми и стилистическими прибамбасами в частности. Как все уже знают, фишка заключалась в авторстве.

Роман сразу приписали перу первого замглавы Администрации президента, всемогущего Владислава Ю. Суркова, творца суверенной демократии, человека непростой биографии (по аркадий-гайдаровски «обыкновенной биографии в необыкновенное время»), эссеиста и поэта-песенника («Агата Кристи»), и пр., и пр. Дедукция незатейлива: Дубовицкая — фамилия супруги Владислава Юрьевича, а главред РП Андрей Колесников сказал, что роман написан одним из колумнистов журнала.

Сам Сурков не отказал себе в удовольствии поиграть в «да и нет не говорите», но затем почти сознался в авторстве. Нечистосердечно, с двусмысленностями, поэтому осталось немало оппонентов сурковской версии написания.

И состоялось пополнение отряда литературных ревизионистов. Раньше было две магистральные дороги по царству ВСЁНЕТАК:

а) Есенин не повесился, это его повесили;

б) Шолохов не написал, а украл «Тихий Дон». Теперь есть третья, родственная:

в) «Околоноля» написал не Сурков. И пусть «Тихий Дон» хороший, а Шолохов плохой, а «Околоноля» плохой, да и Сурков, знаете… Тем не менее.

Никто, впрочем, не рисковал настаивать на анализе литературного ДНК. И вообще как-то стихло, и Табаков вроде бы даже перестал мутить постановку на сцене МХАТа.

Богатейший бэкграунд появления сочинения, однако, сохранился до наших дней. Солженицын говорил, что писатели всегда были в России вторым правительством, и ежели не спорить, а чуть развернуть эту богатую идею, можно констатировать, что правительство (в широком смысле) всегда было в России первым писателем.

И уже исходя из этого продвинутую публику в «Околоноля» жгуче занимало: ага, так что ОНИ там думают об ЭТОЙ жизни? Да и о жизни вообще…

Поразительно, насколько тупыми (не подберу другого слова) были первые отзывы-анонсы: роман, дескать, посвящен теме коррупции — тотальной, всеобъемлющей и российской. Более тонкие рецензенты, вроде замечательного читателя Дмитрия Быкова, воспринимающего литературу как родной завод: «Роман о том, до чего все прогнило».

И ведь не поспоришь. Ну да, лошади едят овес, а земля в иллюминаторе видна.

В «Околоноля» пресловутые коррупция и гниль — не слишком заметный, поскольку привычный фон, вроде погоды за окном, но о ней романов не пишут, а пишут стихи. И то если не боятся соперничать с Пушкиным, с его «календарной», по Лимонову, поэзией. Или Маршаком («открываем календарь — начинается январь»).

Кстати, о воровстве. Тот же Быков остроумно рассуждает о «сырьевой природе» романа — а какая еще, дескать, возможна литература от главного идеолога великой энергетической державы? Перечисляет источники вдохновения: естественно, Борхес и Набоков (в алфавитном порядке, ибо до конца не ясно, кто главнее). Саша Соколов. Большая тройка: Сорокин, Пелевин и Быков (собственные корешки в «Околоноля» Дмитрий Львович подробно и убедительно аргументирует). Занятно, что подзабыл рецензент нашего Льва Гурского, у которого взята взаймы вся метафора отечественного издательского и книжного рынка как кроваво-криминального дела со своими мафиями, боевиками и теневиками.

Почему Быков? Вообще-то рецензий было много, а еще больше — кудахтанья, местами восторженного, чаще — нет, но с неизменной опасливой оглядкой на кремлевские башни.

Быков написал хорошо, резко, зло и, похоже, несправедливо. Зато есть от чего оттолкнуться.

Странно видеть эти громы, молнии и Карамзина («воруют!») среди давно ясного, точнее, пустого неба… Для чего тогда, собственно, вообще задуман был постмодернизм, интертекст, полисемантика и прочая смесь французского с единоросским? Автор «Околоноля» вовсе не прячет исходников, насмешливо демонстрируя и травестируя их. Странно видеть пародию на пародию, но, видимо, в свете сегодняшних реалий — самое то. Из суммы постмодернизмов рождается реализм. И даже не мистический.

Другое дело, что роман получился очень старомодный, из тех самых постмодернистских 90-х, которые Кремль первым и предал анафеме, обозвав «лихими». Кстати, в полном согласии с национальной традицией — преданных анафеме Стеньку Разина и Емельку Пугачева называли «лихими людишками». Так сегодня не пишут. В устойчивой литературной моде — улица, война, антиутопия, антибуржуазность, политизированность левого и ностальгического толка. А главное, стиль — скупой и мускулистый, запах мужского пота, а не Диора. Не Набоков — Борхес, а Лимонов с Буковским.

Захар Прилепин, Андрей Рубанов, Михаил Елизаров отчасти, Адольфыч Нестеренко, пишущий как раз про 90-е, но тогдашний словарь братков стал сейчас языком и кабинетов, и спален. Да и монстры давно не те — Сорокин записывает легко исполняющиеся антиутопии, Пелевин всегда был сам себе постмодерн…

В том, что «Околоноля» драматически расходится с булькающим, как кастрюля на огне, литературным сегодня, тоже есть свой смысл. Возможно, и политический. Может, и консерватизм в качестве идеологии правящей партии в русле (пост?)модернизации всплыл не случайно?

А в том, что Натан Дубовицкий за модой не гонится, верен однажды выбранным сталкерам, есть своя логика. Социалка, равно как и мистика, требует сюжета, а в «Околоноля» сюжета мало. Он явно понадобился автору, чтобы было все как у людей, чтобы был роман, чтобы было на что нанизать мастерски сделанные очерки нравов московской бизнес-тусовки, воспоминания детства, вставные новеллы, отвязанные, как похмельные, сны. Чтобы были координаты, в которых не пропасть герою. Он в романе есть, и он главный.

Точнее, главных героев в романе два. Первый, по аналогии с заявлением Гоголя о положительном герое в «Ревизоре» (дескать, смех) — сам язык романа. С этим круто, чего там… Все тургеневские эпитеты будут к месту, особенно «правдивый» и «свободный», опять же в свете основной деятельности предполагаемого автора.

Брат, то есть герой два — издатель и книжный мафиозо Егор Самоходов, возможно, протагонист если не Дубовицкого, то самого предполагаемого автора. Во всяком случае, многие факты сурковской биографии на это указывают. Такой себе сложившийся сверхчеловек, жизнь удалась, ни мальчики, ни старички кровавые в глазах не беспокоят, хотя в прошлом всякое бывало, с достоинством удовлетворяет высокие запросы братьев по классу и по оружию, подкармливает литературных негритят… Но тут — непонятная любовь к нелегкой девушке легкого поведения Плаксе, и в поисках ее Егор отправляется на Кавказ, который, как и в лев-гумилевские времена, контролирует вездесущее хазарское племя, внешнее садо и внутреннее мазо с открытым финалом — именно что «околоноля».

Как-то не замечено, что в романе сама идея сверхчеловека основательно спародирована, а триумф воли, заявленный Егором вначале, со скрежетом ломается о внутреннюю цельность персонажа, столь пронзительно освистанную критиками.

По сути история получается не пелевинская, а печоринская. Печаль не светла, а с горьким привкусом «Думы» того же Лермонтова. Автор «Околоноля» с другого конца подходит к магистральным темам сегодняшней русской литературной моды. К трагической неприкаянности человека поколения сорокалетних и его одиночества среди словесных прибамбасов и гламурных побрякушек. К обреченности интеллигента, уставшего менять себя и не знающего, с какого всеобщего конца приступить к изменению окружающего мира…

Если Натан Дубовицкий — действительно тот, о ком мы подумали, роман «Околоноля» многое объясняет. Не только в авторе.