IV. Гражданинская лирика
IV. Гражданинская лирика
Если бы к Николаю Некрасову, автору национальной формулы о поэте и гражданине, обратились бы в Английском клубе, в редакции ли «Современника», на петербургской улице: «Гражданин поэт!» — он бы не заметил подвоха. Не уловил бы ни издёвки, ни угрозы. Разве что выдохшийся намек…
Зато большинство авторов, угодивших под стилизацию после того, как «Поэт и Гражданин» стал, перебравшись с «Дождя» на «Эхо», «Гражданином Поэтом», контекст такого обращения просекли бы мгновенно и безошибочно.
Даже Игорь Северянин, успевший умереть в 1940 году в Эстонии. Родной язык и отечественные страхи легко проникают через ближние госграницы, и ты следишь за их экспансией, даже если не замечаешь оккупации.
Не говоря об Александре Вертинском, вернувшемся в Союз в 1943-м, чтобы быстро восстановить и пополнить знания о родной стране. За каких-то пару тяжелых гастрольных лет.
К Есенину в милициях, может, именно так и обращались, но всей меры зловещести государственной вежливости он оценить, конечно, не успел. В отличие от Осипа Эмильевича.
Константин Симонов и Александр Твардовский реагировали бы с мрачным достоинством, попутно пытаясь выяснить, кто из них достойнее. И мрачнее.
Сергей Михалков, заикаясь, передразнил бы государство, подумав, что это оно, по обыкновению, с ним шутит. Впрочем, у него имелся хороший учитель — Корней Иванович…
За Агнию Барто и Михаила Исаковского просто боязно, ибо специальности песенника и детского поэта предполагают повышенную возбудимость.
А вот Евтушенко с Высоцким скорее были бы исполнены радости. Евгений Александрович — потому, что как раз арестантского пиара ему и не хватало для полного счастья. Владимир Семенович — оттого, что назвали наконец поэтом. Да и гражданином тоже…
Немного статистики. На момент написания этих заметок, выпусков «ньюзикла» (как предпочли назвать новооткрытый жанр сами создатели — литератор Дмитрий Быков, продюсер Андрей Васильев и актер Михаил Ефремов) «Гражданин Поэт» вместе с «Поэтом и Гражданином» насчитывается 25.
В рамках проекта «Поэт и Гражданин» было написано и показано 7 произведений. Литературная их первооснова — Александр Пушкин (2), Николай Некрасов, Михаил Лермонтов, Александр Грибоедов, Иван Крылов и Евгений Евтушенко.
В эфир телеканала «Дождь» попало 6 выпусков. Седьмой — «Тандем в России больше, чем тандем» (стилизация стихотворения Евгения Евтушенко «Со мною вот что происходит») — сначала подвергся административной правке, а потом и вовсе угодил в самый знаменитый цензурный скандал года — во многом благодаря саморазоблачающим оправданиям руководства «Дождя». Проект был перенесен на «Эхо Москвы», сменил название на вызывающее «Гражданин Поэт» и, как полагают многие наблюдатели, сделался еще острей и радикальнее.
На мой взгляд, это не совсем так. Скажем, «О рыбаке и рыбке» по уровню сатирического обобщения куда радикальней ситуативного «Тандема», да и «Ворона и лисица» вышла далеко за флажки басенных аллегорий.
(Кстати, поющего Путина — одного из персонажей басни, пережившей удачный апгрейд, — Быков предсказал задолго до фонда «Федерация»:
«Представьте, что на одной концертной площадке в России поет чудесно воскресший Карузо, а на другой — Владимир Владимирович Путин, и угадайте, где будет лом». Пелевин своего генерала Шмыгу описал уже постфактум:
«…Шмыга распорядился принести в тесную комнатку еще два стула.
— Ну что, мужики, — сказал он, когда мы сели. — Споем.
И сразу же затянул любимую песню разведчиков:
— С чего-о начинается Ро-оодина…»).
Разбираться в тонкостях цензурной ориентации «Дождя» сегодня вряд ли имеет смысл. Умеренно-конспирологическая версия гласит, что канал-де «медведевский» и потому шутки в сторону премьера негласно даже поощрялись, а вот когда дошло до президента… Во всяком случае, Дмитрий Анатольевич после закрытия «ПиГ» побывал на «Дожде», где поделился скромными планами на неясное будущее. И таким образом, снабдил авторов «ГП» новой порцией сатирического сырья.
Итак, продолжим подсчеты. «Гражданин Поэт» — 18 выпусков, стилизованных авторов — 17, из них только трое — представители золотого, девятнадцатого века — те же Пушкин, Лермонтов, и еще Евгений Баратыский.
Остальные 14 — поэты советского времени и отчасти Серебряного века, то есть тоже в известном смысле советского времени, поскольку происхождение революции 1917 года, равно как и советского проекта общеизвестны.
«Русские поэты советской эпохи» — как одно время принято было говорить с некоторой застенчивостью.
Я их уже перечислил, за исключением, кажется, Владимира Маяковского, чья реакция на обращение «Гражданин Поэт!» мне представляется малопредсказуемой.
В единственном пока экземпляре наличествует стилизация под блатной фольклор («Постой, паровоз» — первое появление, так сказать, в эфире — 1965 год, фильм Леонида Гайдая «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика», исполнение Юрия Никулина. Следует добавить, что широкое распространение блатного фольклора — явление, безусловно, советских и даже постгулаговских лет).
Таким образом, можно констатировать не полемическое заострение и не повышение сатирического градуса. Всё это было и осталось. «Гражданин Поэт» несколько сменил концептуальный вектор. Проект стал куда более четко конструировать себя относительно определенной исторической оси координат. Выстраивать контекст путинской эпохи, отталкиваясь от памятных образов и образцов. Не столько даже исторических, сколько мифологических, поскольку сегодня главным источником общественной энергии является не советская история, но одноименный миф.
«Гражданин Поэт» — проект в известном смысле просветительский. Воспитывающий гражданское чувство по принципу «из какого сора». Формирующий если не вкус, то избирательность памяти. Иногда от противного. Часто по образцу и подобию. С четкими замерами глубины падения не от нуля, а от высшего плюса.
Ну, скажем… Бессмысленно сейчас гадать, мог ли Александр Трифонович Твардовский написать стихотворение о Юрии Буданове. Важно знать, что в русской поэзии есть стихи «Я убит подо Ржевом». И быковская стилизация, посвященная Буданову, не нарушает ни строя, ни интонации знаменитого солдатского некролога. Бережно и нервно принимает на себя все неписанные законы (не побоюсь сказать — «понятия») национальной поэзии.
Или «Летят перелетные птицы» Михаила Исаковского. Патриотический фокстрот написан в 1948 году, в разгар борьбы с космополитизмом, и, естественно, пафос его — центростремительный. У Быкова в «Улетной», напротив, отражены всеобщие центробежные настроения:
При власти застойной и старой,
Хоть память о ней дорога,
Считали страшнейшею карой
Услать за границу врага.
А эта несчастная пара
Страну убедила свою,
Что нынче страшнейшая кара —
Остаться в родимом краю.
Но пафос остался и даже усилился — собственно, при нынешних нравах сатира — единственное место, где за пафос не стыдно.
«Модернизацию», эту виртуальную футурологию Дмитрия Медведева, оказывается, есть откуда и с чем сравнивать:
Я давно уже когда-то
Рассказала вам, ребята,
Как в Москве с большим трудом
Переехал целый дом.
А теперь в порядке блица,
В назиданье старине,
Вся размазана столица
По оставшейся стране.
(«Подмосковные венчура»)
Стилизация блоковской «Незнакомки» названа площадно — «Шизорванкой», и дело, понятно, не только в зафиксированной на площадях акции «Порву за…». Без труда угадывается еще более вульгарная «…рванка». А содержание непристойность контекста (которая присутствовала и у Блока, волшебно преломляясь во «влаге терпкой и таинственной») только сгущает.
Меня могут упрекнуть, что в разговоре о явлении почти эстрадном (протест ныне вообще в формате и гламуре) я взял слишком высокую планку. Шоу, дескать, и шоу, маст гоу, и слава богу.
Действительно, в «ГП» ощущаются кавээновские корешки — с традиционным в КВН культом пародии. Пародии, замечу, не в литературном смысле, а как понимала ее советская эстрада: в снижении через подражательство. Когда высмеивается манера поведения, походка, тембр голоса, но не суть явления. К искусству это не имеет отношения — скорее к быту закрытых коллективов казарменного типа.
КВН не создает, а травестирует смыслы, причем смыслы заведомо невысокого порядка. Работает не со словом, а с клише. Не создает контекст, а размывает его.
«Гражданин Поэт» — прежде всего слово, поэзия. Я как-то во время последнего экономического кризиса родил афоризм о том, что глотка одного поэта гораздо более чуткий инструмент, чем задницы миллионов обывателей. На силовых линиях эпох всегда возрождается поэзия не просто социальная, но — социальной драмы. Рассчитанная не на кружок, а на круги по воде. Таким был русский рок восьмидесятых — с его приматом текста, далеко не всегда рассчитанного на прямое восприятие масс. Считается, что социальный рок (и Владимир Высоцкий — пророк его) у нас имеет питерские корни и восходит не столько к БГ, сколько к Майку Науменко. Задним числом это выглядит забавно — проблематика Майка в основном экзистенциальна, в то время как весь такой метафизический, не от мира сего БГ — был и в тот период, и позже глубоко не чужд социальности…
Интересно, попадет ли кто-нибудь из отечественных рокеров в проект Быкова — Ефремова? Или придется заводить отдельного «Гражданина Поэта»? Во всяком случае, на фестивале «Нашествие-2011» Михаил Ефремов «сейшенил» на зависть многим рокерам.
А рок здесь вот при чем: в знаменитом диалоге «Путин vs Шевчук» мы наблюдали «огромный, неуклюжий, скрипучий» поворот вечного русского сюжета «Поэт и царь». Продолжившийся, совсем неожиданно и отрадно, просто русской поэзией, практически даже без царя. Это действительно был некий рубеж: из газетно-сетевой поэзии на злобу дня (Быков, Емелин, Иртеньев) вдруг стала вымываться застенчивая ирония, сменяясь повсеместным стебом, поэты по-прежнему играли в смену масок — вот только маски эти стремительно обрастали социальным мясом, а декорации — историческим лесом…
Если же пытаться подыскать проекту ближайшую мистериальную аналогию, то это будет не театр и даже не эстрада, но — ролевая игра. Самая адекватная модель при работе с мифом и пиаром.
Ролевая игра «преемник», ролевая игра в нацлида, ролевая игра «тандем»…
«Гражданин Поэт» — сложно сконструированная цепочка звуковых (на самом деле смысловых) усилителей. Первое звено — первоисточники: поэт и стихотворение, часто, хоть и не всегда, акцент смещен на историю и дату создания шедевра. Второе — событие, инфоповод для написания стилизации, ньюсмейкеры, за ними стоящие. Третье звено — герой, от лица которого произносится стихотворный монолог (Путин, Медведев, Нургалиев и т. д.), иногда эта роль отводится протоавтору (Маяковский, Барто, Михалков и др.), иногда просто автору, подчас трансформации случаются внутри произведения, всё это усилено исполнительским мастерством и темпераментом Михаила Ефремова. В итоге образуется полифония смыслов: чрезвычайно полнокровный контекст.
Оставим социальным психологам разбор феномена ролевой игры.
Важна его сегодняшняя востребованность — прежде всего при осмыслении недавней истории, поскольку ролевые игры у нас первым делом ассоциируются с «Властелином колец» Толкиена, наиболее чуткие художники двинулись в направлении Среднеземья.
Первой ласточкой, размером с птеродактиля, стал второй фильм Никиты Михалкова из цикла «Утомленные солнцем-2». Кстати, Никита Сергеевич как выдающийся персонаж нашего времени не мог не угодить в обойму «Гражданина Поэта», и он в нее угодил:
Зыбко, вязко, мутно, стыдно и смешно по временам.
В поле бес нас водит, видно, и кружит по сторонам.
Мчатся бесы в путь полнощный, как бывало испокон,
И над ними самый мощный, по прозванью Бесогон.
(«Граждане бесы»).
Как Толкиен создавал свою эпопею на основе кельтской и скандинавской мифологии, с прозрачными аллюзиями на историю Второй мировой, так и Михалков использует милитаризированные по случаю русские фольклорные фишки — сапоги-скороходы, живая-мертвая вода, мышка бежала, хвостиком махнула и т. д. Да, собственно, и название «Цитадель» легко рифмуется с «Двумя крепостями». Получается, что «Предстояние» — это «Братство Кольца», а первые «Утомленные солнцем», где главная героиня — маленькая Надя, — «Хоббит, или Туда и обратно»? Ну а почему нет? Интереснее при таком сопоставлении другое: необходимым представляется завершение эпопеи, своего рода «Возвращение Короля» (в михалковском варианте, наверное, маршала), тем паче что финал «Цитадели» с дорогой на Берлин-Мордор и Котовым на танке о продолжении прямо-таки вопиет… Вы скажете, что Михалков, по массе позиций не дотягивая до Толкиена (и Питера Джексона тоже), явно превосходит их в психологизме чеховских полутонов? Так и у Дж. Р. Р. Толкиена экзистенциальной проблематики вокруг Кольца было — выше Минас Тирита…
Увлекательно рифмуются и персонажи: Котов, естественно, Арагорн; дочка Надя и прочие боевые товарищи — верные хоббиты; Сталин плавает в диапазоне от Гэндальфа до Сарумана; герой Олега Меньшикова, чекист Митя, своей амбивалентностью напоминает Боромира, азиат-снайпер на дереве — эльф Леголас, а жена Маруся — наместник Гондора с его своенравием и рефлексиями.
Однако, если даже не увлекаться, данная концепция снимает не только проблему исторической клюквы (ее и в «Цитадели» достаточно с самого первого кадра — пулемет с оптикой, появившейся пару десятилетий спустя, да и сама безымянная Цитадель на Восточном фронте абсолютно неисторична; хотя почему безымянная? Теперь мы знаем, что ее зовут Изенгард). Она ликвидирует все провалы (прорерихи?) и сценарные огрехи фильма, очищая для глаза и ума лучшие его сцены, превращая их в подлинное искусство.
Показательно также, что Федор Бондарчук, снимающий кино «Сталинград», в интервью Дмитрию Быкову излагает схожую концепцию:
«В самом общем виде — это кино мифологическое. И даже, я бы сказал, метафизическое. По-моему, эпоха военного реализма кончилась. Для сегодняшних людей, особенно молодых, на которых как на большинство аудитории я обязан ориентироваться, — это уже миф. (…) Они для нас боги и герои».
В пространстве ролевой игры, а следовательно, мифа, впечатляюще реализуются две основные философские идеи Дмитрия Быкова.
Первая — о возвращении смыслов в текущую жизнь, о новом обращении к культуре. Поэзия, по Быкову, — нефть культуры, литература — одна из немногих альтернатив сырьевой экономики и порожденной ею политики потребления материальных благ и употребления собственных граждан. При подборе первоисточников Быков реализует свой тезис о цветущей сложности через многообразие поэтов и поэтик, моделей высказывания — от сказок, басен, детских стихов до поэз, агиток, фронтовой и блатной лирики.
Вторая известная идея Дмитрия Львовича — о кармическом принципе отечественной истории, русской сансаре, четырехактной пьесе: реформаторство — зажим — оттепель — застой. Если прислушаться к большинству стихов проекта «Гражданин Поэт», легко угадывается при всем разнообразии ритмических схем некий общий над-ритм, единая динамика, стихия, движение. Эмоциональный фон путинизма — усталость, отвращение, уныние, — который Быков вслед за Виктором Пелевиным показывает в предельно концентрированном виде, летит и бьется, как кремлевская звезда по кочкам.
Клячу историю загоним, мы ждем перемен…
Быков словно пытается разогнать колесо до точки невозврата, спрыгнуть, с него, ржавого, в новизну и неизвестность, поскольку в прежних координатах временное торжество добра локально и двусмысленно:
Рада, рада детвора,
Все танцуют до утра:
Шакалы поднимают бокалы,
Бараны стучат в барабаны,
Кобра хихикает добро,
Веселый клоп поет «Гоп-стоп»,
Веселый глист танцует твист,
Скорпионы, акулы, тарантулы
Тоже блещут своими талантами,
А медведь-весельчак
Разбуянился так,
Что «Парнас» проглотил, не поморщившись.
(«Селигерище»)
И, конечно, в разговоре о ролевой игре нельзя не сказать о главных исполнителях.
«Гражданин Поэт» — первый и пока единственный проект в отечественной литературе, где Дмитрий Медведев — полноценный художественный персонаж (Путина-то в избытке — см. мое эссе «Поэма без Медведа»).
Более того, в пространстве проекта «ГП» Медведев убедительней, тоньше, органичней Путина. Это традиционный тип маленького человека, Акакий Акакиевич, которому шили шинель на вырост, и он, не осмелившись вырасти, утонул в ее фельдмаршальских складках:
Вот и вся твоя оттепель, отрок,
Либеральных реформ господин.
Все дела твоих пальчиков мокрых
Умещаются в тапок один.
Ты лукаво признался во вторник,
Приподнявши губы уголок,
Что карьеру ты начал как дворник,
И боюсь, это твой потолок.
(«Баллада об удодах»)
При этом Быков, не скрывающий брезгливой симпатии к своему персонажу, создает не человеческий (тоже нам, бином Ньютона), а именно руководящий тип, с проговорами и рефлексиями, дотошно фиксируя в местоблюстителе дискретные вспышки либерализма:
И вдруг он услышал от нашего нано
Заместо обычного му-му,
Что Миша с Платоном, откинувшись с кичмана,
Не будут опасны никому.
(«Операция Хы»)
Даже главный сказал:
— Это полный скандал!
Так нельзя поступать с журналистами!
О законе радея,
Мы поймаем злодея,
Отругаем его и отшлепаем.
(«Селигерище»)
А еще быковский Медведев — живая иллюстрация банальной поэтической эмоции о бренности сущего, недостижимости знака равенства между «быть» и «казаться», слезной ностальгии по себе самому… А высота положения, откуда герой заранее тоскует о недовоплотившемся идеале, парадоксально уравнивает сатиру с элегией, и уже неясно — где выше градус.
Все прошло. Куда, скажи на милость?
Мало что осталось за душой.
Может, мне действительно приснилось
То, что я когда-то был большой?
Нет ответа моему незнанью.
Вот и вспоминаю, как во сне:
Я ль скакал весенней гулкой ранью
Или кто другой скакал на мне?
(«Не жалею, не зову, не плачу»)
Собственно, и другие говорящие головы, высказываясь по бренному медведевскому поводу, поневоле сползают на элегическую ноту, прорывающуюся сквозь энергичную лексику: («Нанодимина наносвобода накрывается нанозвездой» — Платон Лебедев, «Баллада об удодах»).
А я катал его на лыжах,
Учил не отдавать Курил…
Он слов тогда не то что лишних —
Он никаких не говорил! —
(Владимир Путин, «Тандем в России больше, чем тандем»).
«Гражданин Поэт» — одно из точнейших зеркал путинской эпохи, и едва ли случайно, что сам Владимир Путин, предсказуемо центральная фигура проекта, предстает типом скорее социальным, нежели художественным — и в этом его принципиальное романтическое отличие от реалистических черт главного героя. И напротив, его окопная правда оппонирует медведевской наноманиловщине…
Он, безусловно, не Творец и демиург, а криейтор поневоле, социальный дизайнер (эпоха, по Быкову, создает, вернее, разрушает себя сама — действие рождается из бездействия). Однако к финалу околонулевых даже дизайн уже не востребован, остается игра на удержание статус-кво и на публику — образ руководителя паханского, рулёжного типа, пресловутого альфа-самца. Никаких лирических отступлений нет и не может быть, но есть стихотворение, приоткрывающее подсознанку нацлидера — «Не надо грязи», стилизация под «немытую Россию».
Публичная актуализация распространенных интеллигентских баек о том, как Путин приватно высказывается о неисправимости России и невозможности любых перемен:
Но грянул кризис несуразный
Системы штатовской жилой,
И вновь Россия стала разной
И, значит, грязной, боже мой!
На этом диком, плоском блюде —
Как хочешь, так им и владей —
Внезапно проступили люди.
Как чисто было без людей!
Уйду, не понят и не признан,
С угрюмым видом пацана…
Еще одна важная история — общественные страхи вокруг возвращения Путина, вложенные Быковым в уста Михаила Ходорковского и Платона Лебедева — точка и угол зрения тех, кому бояться уже по сути нечего:
Мы выйдем на волю с тобою, товарищ,
Покинув читинский наш острог.
Нам больше, чем дали, уже не припаяешь,
А питерским светит третий срок.
А там и четвертый без всяких препятствий —
Двенадцать накрутит им братва!
Насколько ж он и вправду общественно опасней,
Чем мы, отсидевшие по два!
Не вступятся Штаты, не выручит Европа,
Скандал не окажется раздут —
А если им двенадцать не хватит для гоп-стопа,
Они ему пожизненку дадут.
(«Операция Хы»)
Да вдобавок безвестный источник
Неуверенно слил наконец,
Что опять полномочий бессрочных
Домогается альфа-самец.
Это значит, с грядущего года
Наша Русь — полноправный изгой:
Нанодимина наносвобода
Накрывается нанозвездой.
Он держался в законных пределах,
Но теперь назревает скандал,
Потому что он в тапочках белых
Инновации ваши видал!
Тапочки, тапочки!
Как Наполеон,
Всех в одной охапочке
В тапках видел он!
(«Баллада об удодах»)
Пока страхи не становятся констатацией, для которой уже на надобен вещий зэковский взгляд:
Проблема выбора решительно снята,
Сдала позиции компания медвежья.
Покуда наш Ахилл плывет вдоль побережья,
Оставленной страной рулит его пята.
(«Гомерическое»)
Хорошо, что культурная роль «Гражданина Поэта», сколько бы еще ни просуществовал проект, будет противоположна этой констатации.