От «украинофильства» к «украинству»

Особый интерес представляет украинская проблема. С одной стороны, малороссы были и этнически, и религиозно, и по общим историческим корням наиболее близким к великороссам народом империи; представители их элиты – Разумовские, Кочубеи, Безбородко, Трощинские, Завадовские, Вронченко – делали блестящие карьеры; Гоголь стал одним из самых почитаемых классиков русской литературы. М. А. Дмитриев вспоминал, что благородный пансион при Московском университете накануне 1812 г. «был наполнен малороссиянами». По свидетельству Н. И. Пирогова, в 1830-х гг. в петербургской Медико-хирургической академии украинский «непотизм дошел до таких размеров, что в профессоры начали избираться исключительно почти малороссы», и для противостояния малоросскому «засилью» немногочисленные великороссы и немцы вынуждены были объединиться. «В армии нашей число унтер-офицеров из „хохлов“ всегда, пропорционально, более числа представителей других населяющих Россию племен» (К. А. Скальковский в конце XIX в.).

С другой стороны – как уже говорилось в предыдущей главе – малороссы вошли в Россию с набором гарантированных прав. Ликвидированы последние были только при Екатерине II, и украинское шляхетство, хотя и оказалось неспособным вступить за их сохранение в открытую борьбу, горестно оплакивало утрату своей родиной автономии, а некоторые его представители готовы были на союз с врагами Российской империи для восстановления прежних вольностей. Так, знаменитый поэт В. В. Капнист – человек вполне интегрированный в имперскую элиту, закончивший карьеру в ранге государственного советника, член Российской академии, собеседник Екатерины II, близкий друг Г. Р. Державина – в 1791 г. в разгар войны России с Турцией и Швецией отправился с тайным визитом в Берлин к прусскому министру графу Херцбергу, дабы выяснить, не окажет ли Пруссия помощь Украине в деле ее освобождения от «тирании русского правительства» в случае антироссийского восстания казаков. В 1822 г. М. П. Погодин после разговора со шляхтичем Шираем записал в дневнике: «Малороссы Мазепу любят».

Большинство элиты бывшей Гетманщины разделяло концепцию, изложенную в анонимной «Истории русов», вышедшей из кругов, близких к казацкой старшине, в конце XVIII – начале XIX в. (первое издание – 1846 г.) и противопоставлявшей русов (малороссов) и московитов как два разных народа. Это сочинение оказалось «одним из главных текстов украинского национализма»: его безвестный «автор говорит уже языком романтического национализма, только „нация“, о которой идет речь, это двоящийся феномен: „нация“ в смысле политического представительства („козацкая нация“, куда не входят те же крестьяне) – и „нация“, расширившаяся до всего „народа“» (А. А. Тесля).

В 1830—1840-х гг. предания казацкой старины подхватила молодая поросль националистически настроенных малороссийских интеллектуалов, создавших в 1846 г. первое украинское тайное политическое объединение – Славянское общество святых Кирилла и Мефодия (Кирилло-Мефодиевское братство), куда входили такие знаменитые впоследствии люди, как поэт Т. Г. Шевченко, историк Н. И. Костомаров, этнограф и литературовед П. И. Кулиш, ученый-просветитель Н. И. Гулак. Кирилло-мефодиевцы мечтали о создании демократической федерации славянских народов, где каждый из них имел бы собственную республику, в том числе и украинцы («южнороссы»), отделяемые от «северно-русского племени» (великороссы и белорусы). Общество очень скоро было раскрыто Третьим отделением, его участники арестованы и подверглись наказаниям различной тяжести. Более других пострадал Шевченко, которого за сочинение «предерзостных» и «возмутительных» стихов отправили служить рядовым солдатом в далекий Оренбургский край, и, как справедливо полагает С. С. Беляков, дело было не только в оскорбительных для августейшей семьи пассажах из поэмы «Сон». В Третьем отделении опасались, что с его стихами, уже тогда чрезвычайно популярными среди украинцев, «в Малороссии могли посеяться и впоследствии укорениться мысли о мнимом блаженстве времен гетманщины, о счастии возвратить эти времена и о возможности Украйне существовать в виде отдельного государства». И опасения эти были не вполне беспочвенны, по крайней мере в отношении образованных слоев украинского общества. В жандармском меморандуме о настроениях киевского студенчества в 1847 г. (то есть в разгар кирилло-мефодиевского дела) сообщалось, что «малороссияне… желают прежней гетманщины, если возможно, в независимости от прочих славянских племен».

Кирилло-мефодиевцы в дальнейшем сыграли выдающуюся роль в развитии украинского национального самосознания. Костомаров (кстати, украинец только по матери) разработал концепцию «двух русских народностей» – «великорусской и малорусской, или южнорусской», главное различие между которыми, по его мнению, в том, «что племя южнорусское имело отличительным своим характером перевес личной свободы, великорусское – перевес общности». Кулиш разработал «кулишовку» – особый украинский фонетический алфавит. Оба они в 1861–1862 гг. издавали в Петербурге первый легальный украинофильский журнал «Основа» (именно там была обнародована костомаровская идея о «двух русских народностях»). Ну, а о значении Шевченко для украинского национализма долго распространяться не приходится – без его поэзии последнего бы попросту не было.

Украинофильство к концу XIX в. становится распространенным явлением среди малороссийской интеллигенции. Это чутко уловил А. П. Чехов. В письме из Сум А. С. Суворину от 30 мая 1888 г. он так описал одну из дочерей помещиков Линтваревых, в доме которых он в то время проживал: «Третья дщерь, кончившая курс в Бестужевке, – молодая девица мужского телосложения, сильная, костистая, как лещ, мускулистая, загорелая, горластая… Страстная хохломанка. Построила у себя в усадьбе на свой счет школу и учит хохлят басням Крылова в малороссийском переводе. Ездит на могилу Шевченко, как турок в Мекку». Более того, политически довольно индифферентный писатель в опубликованной в 1888 г. в журнале «Северный вестник» (№ 11) повести «Именины» счел необходимым ввести такого эпизодического персонажа: «…бородатый, серьезный, всегда нахмуренный; он мало говорит, никогда не улыбается, а все думает, думает, думает… Он одет в рубаху с шитьем, какое носил гетман Полуботок, и мечтает об освобождении Малороссии от русского ига; кто равнодушен к его шитью и мечтам, того он третирует как рутинера и пошляка». В письме к редактору отдела беллетристики журнала А. Н. Плещееву Чехов пояснял: «Я… имел в виду тех глубокомысленных идиотов, которые бранят Гоголя за то, что он писал не по-хохлацки…» (в последующих изданиях повести, правда, «украинофил» исчезает). Впрочем, украинофильству противостояла иная, тоже весьма влиятельная, интегристская традиция малороссийской мысли. Достаточно вспомнить, что формула единой и неделимой России, первоначально украшавшая памятник Богдану Хмельницкому в Киеве, принадлежит полтавскому шляхтичу с казачьими корнями М. В. Юзефовичу, инициатору разгрома Кирилло-Мефодиевского братства и запретов литературы на украинской «мове».

На первых порах украинский национализм не имел сепаратистского посыла, пределом его мечтаний была областная автономия. Не играла в нем первую скрипку и «москвофобия» (хотя в стихах Шевченко она не редкость), куда сильнее звучал антипольский пафос, что было продиктовано польским культурным доминированием на Украине, о котором говорилось выше: на этом этапе именно поляки были врагом номер один, тот же Кулиш активно сотрудничал с имперской администрацией в период борьбы с мятежом 1863 г. В австрийской Галиции и вовсе существовало мощное движение москвофилов. Но в результате жестких ограничений употребления украинского языка в печати на территории России именно Галиция, где ему был предоставлен легальный статус и в литературе, и в школе, стала новым центром украин ского национализма. В 1860-х гг. туда часто приезжал Кулиш, в начале 1870-х там некоторое время жил и работал М. П. Драгоманов, в 1894-м во Львов перебрался крупнейший украинский историк М. С. Грушевский.

К концу XIX в. оформляется концепция Галиции как «украинского Пьемонта», в идеологии «украинства» усиливается русофобская составляющая, в частности, отрицается единство великороссов и малороссов в киевский период, трактуемый теперь как начало собственно украинской национальной истории. Украинский национализм становится политической силой, представленной в Галицком сейме, все более решительно побеждая москвофилов. Если в результате выборов 1901 г. в сейме оказалось примерно равное число представителей от обоих течений (7 украинцев против 6 москвофилов), то в дальнейшем баланс резко меняется в пользу украинцев: 19 против 9 в 1908 г. и 33 против 1 в 1913 г.

Следует отметить, что, хотя украинские националисты и мечтали о независимой Украине, в реальной политике до Первой мировой войны вопрос так не ставился: «…ни одна из украинских националистических групп не считала, что в случае распада империй Украина окажется достаточно сильной, чтобы противостоять новообразованному Польскому государству и Москве…» (А. А. Тесля). Речь шла лишь о получении автономии в рамках федерации.

Говорить о широком проникновении в «народные массы» идей украинского национализма до 1917 г. затруднительно, они по большей части оставались уделом интеллигенции. Украинофил Е. Чикаленко иронически вспоминал, что, если бы поезд, в котором в 1903 г. ехали из Киева в Полтаву делегаты на праздник, посвященный открытию памятника классику малороссийской словесности И. П. Котляревскому, потерпел крушение, украинское национальное движение остановилось бы на многие годы, если не десятилетия, ибо практически все его активисты помещались в двух вагонах этого поезда. Но с другой стороны, самодержавие удивительно мало предприняло для того, чтобы сделать невозможным торжество мазепинцев (как называли украинофилов в консервативной печати). Обрусение миллионов украинских крестьян было в принципе выполнимым делом (и крайне насущным, в том числе и для крепости империи, ибо только вместе с ними русские составляли в ней уверенное большинство; по переписи 1897 г. великороссов числилось 44 %, малороссов – 18 %). Но для этого нужно было, как минимум, наладить эффективную систему начального образования на русском языке, чего того так и не удалось сделать, ибо, как уже говорилось выше, финансирование начальной школы осуществлялось из рук вон плохо.

Запреты на использование «мовы» в печати (циркуляр П. А. Валуева 1863 г., Эмский указ 1876 г.) при отсутствии позитивной русификаторской программы принесли больше вреда, чем пользы: «Если бы не было Эмского указа… то не было бы для украинцев надобности в создании австрийской „ирреденты“, средоточием украинского культурного движения был бы Киев, а не Львов» (Г. В. Вернадский). Провал этих мер к началу XX в. стал очевиден. В феврале 1905 г. Императорская Академия наук признала украинский язык особым литературным языком, отличным от русского. Экспертизу готовили светила русской науки – либеральные филологи Ф. Е. Корш, А. А. Шахматов, Ф. Ф. Фортунатов, С. Ф. Ольденбург, совместно с деятелями украинского национального движения – Ф. К. Волковым, М. А. Славинским, О. О. Руссовым (последний – крайне любопытный пример выходца из русской семьи, добровольно и сознательно ставшего украинцем). Тем самым де-факто Эмский указ был дезавуирован, а особая украинская культура – важнейшая основа украинского национализма – научно санкционирована. С 1906 г. украинский язык был разрешен к преподаванию в школах.

Мощным инструментом ассимиляции украинцев могла бы стать переселенческая политика, тем более что среди украинских крестьян стремление переехать на свободные земли в Сибири, на Урале, на Дальнем Востоке было широко распространено. Но даже после отмены крепостного права правительство не только не поощряло это стремление, а, напротив, препятствовало ему. Скажем, в 1879 г. губернатор Западного края разослал специальный циркуляр, предписывавший не допускать самовольных переселений. И хотя летом 1881 г. правительство приняло «Временные правила о переселении крестьян на свободные земли», документ этот не был опуб ликован, и крестьянам о нем ничего не сообщили, дабы не спровоцировать массового переселенческого движения. «…К массовой колонизации с запада на восток империи в правительственных кругах относились непоследовательно и с большой осторожностью. Помимо нежелания помещиков лишиться дешевого крестьянского труда, существовали и сдерживающие политические факторы. Украинцы и белорусы были нужны на западе империи для усиления там „русского начала“, что особенно стало ясно после польского восстания 1863 г.» (А. В. Ремнев). Таким образом, и здесь Польша сыграла роль тяжкой и вредной обузы.

Ситуация принципиально изменилась только при Столыпине. Характерные цифры: в Северном Казахстане в 1858 г. малороссов не наблюдалось вовсе, к концу века их там жило уже 100 тыс., а к 1917 г. – 789 тыс., причем с каждым новым поколением они все более русифицировались. В 1909 г. в Амурской области малороссы составляли основное ядро ее населения – 40,6 %, в Приморской области их было еще больше – не менее 75 %. Они быстро переходили на русский язык, а к 1930-м гг. в большинстве случаев сменили и свое этническое самосознание; в конце прошлого века русскими уже считали себя 86,8 % от числа жителей Приморья (в основном это потомки обрусевших малороссов и белорусов), украинцами – 8,2 %, белорусами – 0,9 %. Но эти локальные успехи кардинально решить украинский вопрос уже не могли, время было безнадежно упущено. И хотя «украинство» в собственно Надднепрянской Украине не развилось в массовое политическое движение, усилиями его активистов образование украинской нации «было подготовлено так хорошо, что после февральской революции [1917 г.] там смогла состояться широкая национальная мобилизация» (А. Каппелер).