Трудное рождение нации

Уже с конца 1890-х гг. Россию, еще недавно вроде бы тихую, смирную, беспрекословно повинующуюся начальству, начинает «потряхивать». В феврале 1899 г. как гром среди ясного неба разразились массовые студенческие волнения, начавшиеся в Петербурге и затем перекинувшиеся в другие города. Внимательные наблюдатели из правого лагеря увидели в этом событии пугающий симптом. Л. А. Тихомиров записал в дневнике: «…изумительно, как Правительство ухитрилось расшатать Россию в какие-нибудь 4 года… Теперь я бы, кажется, не удивился никакому перевороту. Нигде не видно ни искры движения к силе и прочности власти. Эта студенческая история обнаружила такое невероятное анархическое состояние правительства и такую энергию… заговорщиков, что страх берет за будущее. …Это такая „проба пера“, это такое торжество их и такое поражение Правительства, что, конечно, дело скоро возобновится. Интересно знать, что будет через 3–4 года?» А вот цитата из дневника А. С. Суворина: «Мы переживаем какое-то переходное время. Власть не чувствует под собою почвы, и она не стоит того, чтоб ее поддерживать».

В связи с той же самой «студенческой историей» резко возрастает пессимизм в дневниках А. А. Киреева: «Мы никогда не переживали еще (насколько я себя помню) такого странного времени (да и страшного). Никто не хочет повиноваться и никто не умеет повелевать!» Александр Алексеевич передает следующий свой разговор с Победоносцевым, который жаловался, что «вообще все молодое поколение, все мыслящее становится враждебным правительству, число его сторонников уменьшается. Да, отвечал я Победоносцеву грустно; но „на век государя [то есть Николая II] хватит?“ „Хватит ли?“– отвечал мне Поб[едоносцев]. Да и действительно, хватит ли? Вопрос о будущности России ставится грозно, он настоятельно требует решения и этого не видят „на верху“… Современный государственный строй отживает свой век… Это яснее дня (и не пасмурного Петербуржск[ого], а ясного Кутаисского)… Мы идем навстречу сериозным, очень сериозным смутным временам. Идем с открытыми глазами, ничего не видя и не понимая… Снизу идет революционная работа, сверху делаются глупости… а где опора?».

С начала нового столетия возвращается, казалось бы, окончательно побежденный революционный террор. В 1901 г. его жертвой становится министр просвещения Н. П. Боголепов, в 1902-м – министр внутренних дел Д. С. Сипягин, в 1903-м – уфимский губернатор Н. М. Богданович, в 1904-м – министр внутренних дел В. К. Плеве и финляндский генерал-губернатор Н. И. Бобриков.

Осмелела пресса. В январе 1902 г. газета «Россия» опубликовала фельетон А. В. Амфитеатрова «Господа Обмановы», в героях которого читатели без труда узнали самодержцев Дома Романовых, а в незадачливом Нике-Милуше – самого царствующего монарха. Газета тут же была закрыта, автор памфлета – выслан из Петербурга в Минусинск, что, как вспоминал позднее Амфитеатров, создало вокруг «Обмановых» шум «неслыханного скандала»: «Номер газеты… в несколько дней сделался библиографическою редкостью, продавался по 25 руб., а некоторые москвичи впоследствии уверяли меня, будто платили даже сто рублей».

Весной 1902 г. по Полтавской и Харьковской губерниям прокатилась волна многотысячных крестьянских бунтов, участники которых разгромили десятки помещичьих усадеб. Летом и осенью того же года последовали крестьянские выступления в других губерниях Южной и Центральной России. В марте 1903 г. при разгоне войсками рабочей забастовки в Златоусте было убито 69 ее участников и 250 ранено.

Оппозиционные элементы начали структурироваться. В 1903 г. возник либеральный Союз освобождения и окончательно оформилась партия социал-демократов (РСДРП), еще ранее сложилась неонародническая партия эсеров со своей грозной Боевой организацией. Конфликт активных общественных сил (прежде всего интеллигенции) и власти явно назрел. Политические лозунги стали раздаваться со стороны самых невинных вроде бы общественных организаций. Так, на Девятом съезде Пироговского общества русских врачей, состоявшемся в январе 1904 г., в течение одного дня были приняты резолюции с призывом поддержать требования восьмичасового рабочего дня, ввести земства в губер ниях, где их еще не было, запретить телесные наказания, отменить смертную казнь, поставить школы под контроль местных властей и положить конец неравноправию евреев. В последний день съезда в зале, где он проходил, раздавались номера нелегального оппозиционного журнала «Освобождение» и листовки социал-демократов, слышались выкрики: «Долой самодержавие!», а несколько участников заседания попытались остановить игравший государственный гимн оркестр, ломая стулья и швыряя их прямо в музыкантов. В соседнем малом зале некий ветеринар Родионов зачитал резолюцию с требованием личной свободы, свободы слова и собраний, упразднения цензуры, добавив, что, поскольку все это при существующем режиме недостижимо, необходимо копить силы для борьбы против правительства, используя все доступные средства. После оглушительных аплодисментов толпа запела: «Отречемся от старого мира!» В этот момент появился отряд полиции, который разогнал мероприятие, арестовав нескольких человек и конфисковав все материалы съезда.

Нельзя сказать, что имперская бюрократия не понимала серьезности ситуации. О том, что Россия стоит на пороге революции, в частных беседах говорили оба последовательно убитые руководители МВД – Сипягин и Плеве. Член Госсовета А. А. Половцов записал в своем дневнике за июнь – июль 1901 г. весьма проницательные размышления о возможном ходе событий, которыми он делился с Победоносцевым и с самим императором: «За студенческими беспорядками последовали стачки и сражения фабричных рабочих с полицией. За ними встанет крестьянская толпа с требованием земли… Здесь конец той России, которую мы знали, которую мы всей душой боготворили! …Кто же явится надежным орудием репрессии? Прежнего, двадцатилетней службой оторванного от своей среды солдата не существует. Нынешний доблестный перед иноземным врагом воин покидает семью свою лишь на короткое время и остается солидарным с ее интересами, особливо земельными. На чью сторону станет он в такого рода поземельном процессе?» Половцов предлагает и «средства спасения»: «Умножать и усиливать класс землесобственников во всех видах. От табунного ковырянья земли, именуемого общинным владением, переходить к подворной и личной собственности… Открыть широко всем сословиям права поземельной собственности и непременно связанное с ними радение о местных пользах и нуждах. Сферу чиновничьей деятельности сузить, сделать ответственной в полном смысле слова…»

С похожими рецептами выступал тогда же и Вл. И. Гурко: «Необходимо предоставить простор свободной игре, свободному состязанию экономических сил и способностей народа, так как при нем происходит тот естественный подбор, при котором преимущественно вырабатываются и крепнут сильные народные элементы… Дайте вполне свободный выход из общины каждому крестьянину, отмените мертвящий закон о неотчуждаемости крестьянских надельных земель, и вы получите в сельских местностях многочисленный крепкий элемент порядка и хозяйственного прогресса».

В министерстве Плеве под его покровительством даже начали разрабатываться проекты реформ в указанном направлении. Но, во-первых, все это делалось без всякого обсуждения с обществом. Во-вторых, ни темпы подготовки преобразований, ни состав правящей верхушки не соответствовали гигантскому масштабу накопившихся из-за постоянного откладывания за десятки лет проблем: «Перестройка всего государственного здания была неизбежна, но для этого нужен был гений, размах и воля Петра, какового в нужный момент Россия, увы, не выставила» (Гурко). В-третьих, даже эти робкие попытки были свернуты из-за начавшейся в январе 1904 г. войны с Японией.

Амбициозная и в то же время плохо продуманная внешняя политика Николая II в сочетании с потрясающе низкой эффективностью российской военной машины, которой, как оказалось, совершенно не впрок пошла львиная доля государственных расходов, привела империю к позорному поражению, ставшему для нее «первым признаком начала конца» (О. Р. Айрапетов). Авторитет самодержавия критически пошатнулся (первые случаи крестьянского сквернословия в адрес императора зафиксированы именно в это время), и общество почувствовало в себе силы в открытую бороться с внезапно одряхлевшей властью, от которой отвернулись не только заядлые оппозиционеры, но и многие пылкие «державники». Эта война, вспоминал позднее Гурко, «несчастная во всех отношениях… раскрыла многие наши внутренние язвы, дала обильную пищу критике существовавшего государственного строя, перебросила в революционный лагерь множество лиц, заботящихся о судьбах родины, и тем не только дала мощный толчок революционному течению, но придала ему национальный, благородный характер».

Даже бывший начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачев вынужден был признать в своих мемуарах, что события революции 1905 г. «были вызваны крайними элементами на почве общего неудовольствия военными неудачами и имели в своем основании, если хотите, национальную идею. Монархия уронила престиж Российской Великой Державы, и в защиту национальных интересов должна вступить новая власть – народная, способная вернуть России былое величие и дать такой строй стране, который обеспечил бы ей здоровое существование, вместо неспособного, отжившего монархизма. Вот лозунги, под которыми шла революция 1905 года и развивалась как бы на почве народного патриотизма». «Именно военная беспомощность самодержавия ярче всего подтвердила его бесполезность и вредность», – записал в дневнике того времени П. Б. Струве.

А. С. Суворин в мае 1905 г. в ответ на упреки своего приятеля и постоянного автора «Нового времени» консервативно настроенного историка С. С. Татищева – как, дескать, он может сочувствовать революционному движению, в первых рядах которого «всевозможные инородцы и иноверцы, исконные враги и ненавистники России» – отвечал: «Заслуги самодержавия мне так же ясны, как и Вам, но оно пережило себя. Нечего смотреть на тех, кто ополчается на самодержавие. Об этом нельзя судить под впечатлением минуты. Надобны годы, и поверьте, народ не выпустит власти из своих рук, то есть не передаст ее всем тем, кого Вы перечисляете».

В. Я. Брюсов, единственный из крупных русских поэтов той эпохи, воспевавший борьбу России за «скипетр Дальнего Востока», в августе 1905 г. окончательно отрекается от симпатий к растерявшей свою харизму монархии: «Да! Цепи могут быть прекрасны, / Но если лаврами обвиты». Славянофил П. П. Перцов, пропагандировавший в начале войны «могучий русский империализм», пишет в мае 1906 г. своему другу В. В. Розанову, некогда ученику К. Н. Леонтьева, а ныне постоянному автору либеральной газеты «Русское слово» под псевдонимом Варварин: «…ей Богу, бросить бы Вам это чертово „Нов[ое] время“ и уйти к „левым“ – без псевдонимов уже. Ведь будущее, конечно, за революцией. Нельзя же не видеть, что правда там. Я и сам теперь „левый“!»

Городское население, вовлеченное в революцию, оказалось способным к весьма эффективной самоорганизации. Это касается не только рабочих с их успешным опытом выросших из забастовочных комитетов Советов рабочих депутатов в 33 городах, но и интеллигенции и служащих. Уже в первые месяцы 1905 г. были созданы 14 профессионально-политических союзов: профессоров и преподавателей высшей школы (Академический), адвокатов, писателей и журналистов, учителей и деятелей народного образования, медицинского персонала, агрономов и земских статистиков, инженеров и техников, почтово-телеграфных и железнодорожных служащих, конторщиков и бухгалтеров, служащих правительственных учреждений и т. д. Каждый из этих союзов был весьма представителен. Например, академический насчитывал в своих рядах в разное время 1500–1800 членов, что приблизительно равнялось 70 % всего преподавательского состава высшей школы. В мае эти организации образовали общественно-политическое объединение Союз союзов, включавшее в себя до 50 тыс. человек (15 % всей российской интеллигенции и служащих). В начале октября призыв Центрального бюро Всероссийского железнодорожного союза о всеобщей забастовке привел к остановке 14 дорог, на которых работало 700 тыс. рабочих и служащих. Вскоре стачка стала всероссийской, к ней присоединились фабрично-заводские рабочие, печатники, горняки, телеграфисты, общее количество бастующих составило около 2 млн человек в 66 губерниях и 120 городах. В Москве и Петербурге к 14 октября закрылись магазины, прекратили работу банки и электростанции (а в Москве и водопровод), перестали ездить трамваи, конки и даже извозчики. «В России жизнь остановилась», – констатировали современники. Следствием Октябрьской стачки и стал императорский Манифест от 17 октября «Об усовершенствовании государственного порядка», открывший новую эпоху в истории России.

Манифест обещал «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов» и «установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей». И эти обещания вскоре во многом были реализованы. 23 ап реля 1906 г. были утверждены Основные законы Российской империи, разделявшие законодательную власть на паритетных началах между императором, Думой и реформированным Государственным советом (половина его членов теперь выбиралась от духовенства, дворянских и земских собраний, Академии наук и университетов, торговых и промышленных организаций); для принятия всякого закона требовалось его одобрение большинством голосов в Думе и Госсовете, а затем – подписание императором. Преобразовывалась и власть исполнительная – 19 октября 1905 г. был учрежден Совет министров, коллегиальное правительство во главе с председателем, подотчетным лично императору. 4 марта 1906 г. были приняты «Временные правила об обществах и союзах», провозглашавшие отмену разрешительного порядка создания обществ: общества и союзы могли теперь быть образованы «без испрошения на то разрешения правительственной власти».

Итак, впервые за все века русской истории верховная власть в России гарантировала своим подданным основные гражданские права и даровала им права политические, ставя себя под – пусть и ограниченный – контроль общества, отрекаясь тем самым от своей надзаконной сущности. Империя стала конституционной или думской монархией. Хотя в Манифесте не прозвучало слово «нация», именно 17 октября 1905 г. следует считать днем рождения русской политической нации. Недаром один из идейных вождей освободительного движения либерал-националист П. Б. Струве писал позднее, что «актом 17 октября по существу и формально революция должна была завершиться».

Но судьба новорожденной нации висела буквально на волоске, подвергаясь смертельной опасности как «справа», так и «слева». С одной стороны, Манифест был вырван у императора силой, и последний, подписав его, вовсе не собирался расставаться с привычным положением «хозяина земли русской», как не собиралась расставаться с надзаконным стилем управления значительная часть имперской бюрократии, воспринимавшая акт 17 октября как временную уступку. В этом их поддерживали правые политические организации (Союз русского народа, Монархическая партия и др.), чьи многочисленные симпатизанты из среды городского мещанства – черносотенцы – сумели объединиться и устроили с 17 октября по 1 ноября в 36 губерниях и 660 населенных пунктах страны серию антиреволюционных и антиеврейских (еврей ассоциировался в их сознании с революционером, что имело некоторое фактическое основание, если вспомнить непропорционально высокое еврейское представительство в революционных партиях) погромов, стоивших жизни примерно 4 тыс. человек. С другой стороны, большей части интеллигентской общественности Манифест виделся лишь первым этапом в осуществлении ее социалистических грез, и в этом она совпадала не только с рабочим движением, но и с крестьянским бунтом, происходившим под лозунгом «черного передела» – отъема и равного распределения помещичьих земель.

Вплоть до 1907 г. Россия переживала новую Смуту. Продолжались стачки (хотя уровня Октябрьской уже не достигавшие). То тут, то там вспыхивали волнения в армии и на флоте. К концу ноября крестьяне в европейской части России разгромили до 3 тыс. имений, а всего за 1905–1907 гг. там произошло более 18 тыс. крестьянских выступлений. Иногда возникали даже самоуправляющиеся крестьянские «республики», например подмосковная Марковская, просуществовавшая 6 месяцев, жители которой поделили между собой помещичьи земли, отказались платить налоги и поставлять рекрутов и отменили сословные различия, решив называться отныне просто «русские граждане».

Зашкаливал революционный террор: в 1905 г. его жертвами стали 591 человек (233 убитых и 358 раненых), в 1906-м – 1588 (768 и 820 соответственно), в 1907-м – 2543 (1231 и 1312), только с 1908 г. он пошел на спад (394 убитых и 615 раненых). В ответ нарастал террор правительственный: в 1905 г. было казнено 10 человек, в 1906-м – 144, в 1907-м – 456, в 1908-м – 825. К ноябрю 1905 г. в 40 губерниях было введено военное положение. В декабре того же года вооруженное восстание в Москве, в ходе которого погибло более 1000 человек, удалось подавить только с помощью присланного из Петербурга гвардейского Семеновского полка. Впрочем, армию применяли для борьбы против революции по всей стране: в 1905 г. с этой целью использовалось 3,2 млн солдат и казаков; за первые 10 месяцев 1906 г. войска вызывались «для наведения порядка» 2330 раз, общее число участников карательных акций составило 2 млн.

В такой ситуации либералы, призванные по идее быть политическим центром, ощутимо сместились «влево», даже на уровне деклараций неоднократно подчеркивая, что там у них «врагов нет». Партия кадетов включила в число своих требований принудительное отчуждение земли у помещиков в пользу крестьян, впрочем, в кадетской программе вообще отсутствовало упоминание в числе основных прав ключевого для либерализма права собственности. Первые две Думы прошли в яростном противостоянии исполнительной и законодательной властей и были распущены.